Я полагаю, что Вы уже прочли рукописи с острова Св. Елены[319]. Мы получили их здесь из Лондона с курьером. Нет ничего более интересного и, по моему мнению, более подлинного. Если это не писано Бонапартом, то и «Кандид» не писан Вольтером. Усомниться в этом может только тот, кто его не изучал и никогда с ним не говорил. Это именно его беспорядочные и вместе с тем исполинские мысли, его громкие слова, его ужасные признания, его привычные смелость и независимость; его ловкость щадить некоторых лиц и некоторые мнения; это маленькое сочинение, кажущееся результатом скучного досуга, полно намерений и проектов. Я очень доволен, что прочел его, ибо весьма приятно видеть, как подобный человек сам себя изобличает и говорит то же самое, что говорю я, хотя мое мнение оспаривают; впрочем, я не понимаю, с какой стати извлекли на свет Божий это произведение тьмы и что могло заставить английского министра позволить или приказать публиковать его. Это сочинение запрещено во Франции, но Вы увидите, что оно вовсе не там может быть опасным.
У меня в настоящее время имеется на лицо доказательство злосчастной звезды, преследующей меня; это некто Шевалье О’Ара[320], скучнейший из людей, который ко мне пристает, что он, впрочем, делал уже два раза, в Петербурге и Теплитце. Он так многоречив в своих рассказах, что когда он входит в комнату, надо отказаться от всяких других проектов на этот день. Он так отклоняется от предмета разговора, что, по удачному сравнению Нарышкина, напоминает механизм тех бочек, которые предназначены орошать улицы на возможно большем пространстве; он сделался таким пугалом для всех своих знакомых, и последние так жестоко к нему относятся, что у меня не хватает смелости уклоняться от его разговоров. Г-жа д’Альбани сказала мне раз: «Вы увидите, что он вас попросит привести его ко мне». — «Никогда, — ответил я, — он слишком церемонный, пожелает быть вам представленным самим посланником». — «Все равно, в данном случае он предпочтет вас!» И действительно, он не замедлил обратиться ко мне по этому поводу. Но она дорого заплатит за свое предчувствие. Он ей расскажет всю историю Стюартов и все жертвы, которые им принесло семейство о’Ара и будет настаивать на том, чтобы она прослезилась из-за участи Претендента и кардинала Иорка, о которых он упоминает не иначе, как опуская свои большие глаза. Может быть, что в конце концов это начнет меня забавлять…
Флоренция, 31 мая 1817 г.
Знаете ли Вы, что я получаю теперь известия из Парижа только от Вас? Я так отстал от большей части моих друзей, а те, от которых я не отстал бы, так давно умерли, что, глядя на мою переписку, можно подумать, что я никогда не бывал в этой стране. У меня там остались только связи с государственной полицией. Меня предупреждают о вещах, относительно которых думают, что я их буду хвалить и желают знать мое мнение о всех мерах, предпринимаемых посланниками короля за границею, для безопасности правительства. Мне, например, не отказали в удовольствии известить меня, что Савари[321], будет пойман и заключен в Триесте, что действительно произошло так, как мне было обещано; что будут преследовать Сантини[322] и возьмут его за горло и т. д. А я, со своей стороны, хлопочу о том, чтобы отправить в Америку эту негодяйку Реньо, связанную по рукам, по ногам и по зубам[323].
Флоренция, 23 июня 1817 г.
…Каподистрия тяжко болен и просит уволить его в отставку, или разрешить ему отправиться в путешествие. Это удобный случай сказать: «врач лечи себя сам», ибо он в течение пяти лет изучал медицину в Падуе и в Пизе и удостоился, вместе с некоторыми другими лицами родом из Флоренции, степени доктора медицины. Его здесь все знают и все сходятся во мнении, что это умный человек, при том сведущий и обладающий добрым сердцем; но он никогда не был дворянином, даже на своей родине, где легко быть им. Это, конечно, не имеет значения, раз он полезный и честный человек, но зачем же тогда претендовать на такую ничтожную вещь, как графский титул, на который он не имеет права? Но как все христиане, он будет иметь свой роман и захочет украсить им историю.
Флоренция, 28 июня 1817 г.
Со мною только что произошла такая необходимая вещь, что если бы Вы, вместо того чтобы прочесть ее в этом письме, нашли ее в Библии, Вы не усомнились бы в наличности чуда. Но для начала мне нужно вернуться к прошлому. Уже два года мне в России не удается довести до конца ни одного дела и вот почему. Когда меня отозвали из Неаполя, моя опала показалась всем столь неожиданной. Что г. Бержье, мой банкир, и г. Виоццоли, австрийский генеральный консул, сочли нужным, в наших общих интересах, наложить арест на мои вещи. После годичного заключения, покончив с ними расчеты, я добился отмены этого ареста и не думал больше об этом. Спустя двадцать лет, желая окончательно распорядиться своим имуществом, я не мог этого сделать по той причине, что я в свое время не заявил правительству о снятии ареста. Но где отыскать составленный о том документ? Находился ли он в одном из сундуков, сгоревших во время пожара Москвы, или же в одном из старых ящиков, оставленных в Берлине и припрятанных неизвестно где г-жей Брюж? Г. Берже любезно согласился возобновить этот документ, но г. Виоццоли обанкротился и исчез неизвестно куда. Все поиски оказались тщетными, и я считал его мертвым или скрывшимся, отчаивался когда либо иметь возможность распорядиться своим имуществом. Подумайте, какое это для меня было несносное стеснение!
И вот я полчаса тому назад собрался Вам писать, как мне вдруг докладывают о приходе главного директора государственных имуществ Ломбардского Королевства. Так как ради князя Меттерниха вся австрийская монархия за мною ухаживает, и я уже имел случай воспользоваться любезностями местной администрации, я счел долгом его принять. Его впустила. Никогда дорогой друг, я не испытывал подобной столь неожиданной радости! Это был г. Виоццоли! Он был так удивлен моим радостным приемом, что даже смутился: «Знайте, милостивый государь, что ангел, сидящий верхом на голубовато-золотистом облаке, показался бы мне теперь менее прекрасным и достойным любви, чем Вы!» И я стал его целовать, так что он, вероятно, подумал, что я сошел с ума, пока я, наконец, не объяснил ему причину моей пылкой любви. Завтра он мне принесет надлежащий документ, и мои седые волосы, наконец, освободятся из-под этой опеки. Согласитесь, что это одна из тех милостей Провидения, которые превосходят всякие человеческие ожидания. И подумал, что мне стоило только поехать в Милан, где находился этот господин, и остановиться у него в замке, где он проживает, чтобы освободиться от томления, в котором я находился восемь месяцев! А я думал, что он уже на том свете и просил Господа оказать мне благодеяние и отыскать хотя бы его книги, чтобы найти этот документ, который я не знал, где искать. Я до сих пор не могу прийти в себя и не знаю, откуда я почерпнул силу, чтобы Вам рассказать это происшествие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});