а Александр Матвеевич всё реже появлялся при дворе. Придворные шептались по углам, и среди тихо произносившихся слов всё чаще звучало приглушенное «скандал» и «измена». Нас с Костей, конечно же, ни во что не посвящали, но судя всему, в личной жизни императрицы назрел давно ожидаемый кризис.
Однажды в Петергофе мы с Курносовым и племянниками графа Салтыкова играли в лапту на длинной аллее, окаймлённый искусно выстриженными тисовыми кустарниками. Присматривавший за нами Александр Яковлевич сидя на скамейке,вполголоса о чём-то разговаривал со своей родственницей, Анной Степановной Протасовой, статс-дамой императрицы, а императрица чуть поодаль, также на скамейке беседовала со своей камер-юнгфрау Перекусихиной.
Незаметно отстав от играющих, я зашёл к ним за спину и навострил уши.
— Ты слышала, что произошло? — донёсся до меня приглушенный голос Екатерины.
— Только немногое, матушка. Ты же знаешь, я этих сплетнев не люблю…
— Ах, Мария Саввишна, всё подтвердилось! Восемь месяцев я это подозревала, и вот теперь открылося решительно всё! Помнишь, он удалился от всего двора, и даже меня избегал? Говорил, якобы грудная болезнь его удерживает в комнате! Вот, представь, нынче он вздумал говорить о мучениях совести, которые заставляют его страдать, и делают невозможной нашу дальнейшую совместную жизнь! А зовут его совесть, как оказалось, Дарья Щербатова.
— Вот же иуда! Изменщик!
— Да! То-то же он страдал! Эта другая любовь, это двоедушие его душило! И почему было откровенно не сознаться, ежели уж не мог он преодолеть своего чувства? Неужели он меня не знает? Ведь если бы он мне вовремя всё рассказал, я, право, отпустила бы его, и их счастье состоялось бы на полгода раньше! Он не может себе представить даже, что я выстрадала в эти месяцы!
— А эта -то хороша! Помнишь, ей же всего пятнадцать было, когда крутила она роман с английским посланником Фицгербергом!
— Ай, ладно! Господь ей судия.
— И что думаешь делать ныне?
— Я предложила вступить ему в брак с графиней Брюс. Конечно, ей всего тринадцать, но она вполне сформировалась. Но, поди же ты, он упёрся, и ни в какую!
Тут Екатерина платком вытерла слёзы, а Мария Саввишна погладила её по руке.
— Плюнь ты на него, матушка! У тебя вон, пять полков гвардии в Петербурге!
— Всё бы так просто! Ведь Григорий Алексеевич должен представить, а я даже не знаю, как и сказать ему! Ну, сама посуди, не поедет же он из-за этого с войны!
Дамы немного помолчали, причём Екатерина в продолжении паузы характерно шмыгала носом.
— Так и что делать думаешь, матушка? — вновь подступилась Мария Саввишна.
«Матушка» горестно вздохнула.
— А что тут поделаешь? Простила я их, Мария Саввишна! Как есть, простила, да и дала согласие на этот брак. Бог с ними, я желаю счастья. И ты знаешь, что я тебе скажу? Вот я безо всякого зла благословила их союз… Им бы в восторге быть, а они как будто оба готовы расплакаться!
— А что ты говоришь!
— Да! Старая любовь не умерла ещё у него! Вот уже больше недели как он меня везде преследует своими взглядами! Раньше была у него ко всему большая охота и расторопность а теперь всё у него из рук валится, Всё ему противно и грудь всегда болит… Ах, как же я была слепа!
В общем, оказалось, что фаворит Мамонов в извращённой форме изменил Екатерине — отказался жениться на её протеже графине Брюс и просил разрешить вВступить в брак с княжною Щербатовой, в которую, как оказалось, давно уже был влюблён. Вот такие странные понятия в 18 веке: если ты спишь с другою/другим, но, вроде как, с разрешения своего «официального фаворита», то, вроде бы и всё нормально, А вот если без разрешения — это вот прям измена-измена. Всё это до боли напомнило современные и более понятные мне «по пьяни не считается», «да когда это было-то», и прочие отмазки в таком роде, страшно надоевшие ещё в предыдущей жизни.
В конце концов, императрица сдалась, и 1-го июля прямо в придворной церкви в Царскосельском дворце совершилась графская свадьба. Церковь эта, рассчитанная на нужды императорской фамилии, довольно невелика, так что и на бракосочетание, и потом к ужину пригласили лишь малое число самых приближённых особ, и никого более не пускали. Надо сказать, что во всей этой ситуации Екатерина проявила просто чудеса христианского всепрощения — сделала молодым богатые подарки на свадьбу и даже сама наряжала невесту! Впрочем, говорят, делаю причёску молодой, она не упустила случая вогнать ей в голову золотую булавку.
Однако же, место фаворита недолго оставалось вакантным. Ещё до свадьбы Мамонова рядом с императрицею начал появляться некий Платоша Зубов, секунд-ротмистр Конногвардейского полка. Нашла этого типа статс-дама Анна Нарышкина, а помог его продвинуть в царский караул никто иной, как мой воспитатель, Николай Иванович Салтыков. Вскоре Зубов пожалован был во флигель-адъютанты, и его мерзкая лощёная физиономия стала постоянно мелькать при дворе.
Императрица заметно смущалась, понимая, как вся эта история выглядит со стороны. Первым делом она предложила Платону написать в адрес Григория Алексеевича письмо с объяснениями. Тот, разумеется, послушно исполнил это распоряжение, в самых льстивых выражениях обещая ему свою полную лояльность.
Затем она с несколько смущённым видом попросила меня подружиться с «милым Чернявым».
— У вас с Платошей так много общего: он, как и ты, страшно увлекается всякими артиллерийскими штуками. Уж ты с ним о том поговори, а там, глядишь и подружитесь!
— Конечно же, бабушка!
Вскоре смущённый молодой человек протиснулся в мою «приёмную». Его невысокая хрупкая фигура (ростом он был лишь немногим выше меня),выражала крайнюю степень подобострастия.
— Александр Павлович, — то краснея, то бледнея, пролепетал он, — государыня императрица весьма настойчиво указала мне вас, как завидный пример и недосягаемый образец наравне с князем Потёмкиным…
— Она слишком добра ко мне, — отвечал я,внутренне усмехнувшисьпарадоксальности комплимента. Впрочем, если императрица ставит меня наравне с Потемкиным, фактическим своим соправителем — это ого-го!
— Ваше Высочество! Мечтаю припасть к источнику государственной мудрости вашей, служить Отечеству вместе