губы, сказал с тихой торжественностю в голосе, как если бы только она могла определить меру его удивления и, чего греха таить, еще и досады, про которую он не хотел бы думать, полагая себя способным не поддаваться раздражению, даже если что-то и отвращало душу:
— Я настоятель Новосветлянской церкви отец Дмитрий.
Он сказал то, чего не должен был говорить до рукоположения, и не потому, что гордыня взыграла в нем или еще какое-то непотребное чувство, все это было глубоко чуждо ему, неколеблемо потянувшемуся к Господнему слову, он сказал так потому, что имел на это право, хотя бы и не подтвержденное церковным Уставом: умирая, отец Василий благословил его и просил нести пастве, как прежде нес он, слово Божье.
— Даже так?.. — сказали встреченные им на лесной тропе, усмехаясь, но теперь уже не зло, а словно бы со смущением. — И куда отправился в такую рань?
Митя-богомаз объяснил, но объяснение не было принято, ему велели идти обратно, в Новосветлянск и дожидаться там, когда в округе поутихнет и мужики подчиняться Закону.
— В противном случае с тобой поступят так же, как с другими.
Митя не стал спорить и снова ступил на тропу, которая привела его в поселье.
Мужики и не догадывались, что Митя намеревался посетить стольный сибирский град, а если бы знали, то с самого начала воспротивились бы этому: на всех тропах нынче стоят посты и никого не выпускают из кольца: хозяева Байкала, видать, вознамерились удушить новосветлянскую вольницу. Но да мы еще посмотрит, кто кого?.. В лицах у мужиков Митя прочитал жесткую непреклонность, и ему сделалось не по себе: он не хотел бы, чтобы на зло отвечали злом, но и предпринять что-то не умел, а втайне от самого себя и не желал. Ему ли не понимать, что произойдет, одолей Гребешков с братвой и начни копать землю близ поселья.
— Ну, что, батюшка, пойдем в церкву: время для утренней молитвы. Бабы уже там…
Что ж, он и впрямь батюшка, хотя и не вписанный в церковные книги. Но станется и это, он верит. Анюта встретила мужа на паперти, держа в руках священническое одеяние, ни о чем не спросила, строгая в лице, сиятельная, сказала:
— Надо бы, батюшка, облечься к службе-то…
— Да, матушка, — отвечал он, ощущая в груди томительную сладость в предчувствии несвычного с прежней его жизнью, сокрытого в святом блаженстве, к чему он прикасался, сотворяя Божьи лики, но тогда было лишь прикосновение, а теперь он входил во блаженство, как в новый дом: и ждет его там святое рукоделие, и свет от него, и радость, и соединенность с Богом, которая только и способна воздвигнуть Храм в душе потянувшегося ко благой Вере.
Среди тех, кто вошел в церковь в числе первых, были Антоний с Ивашкой и Прокопий с сыновьями, Марья Потехина и бабка-повитуха… И все они стали свидетелями торжества Духа, с напряженным вниманием слушали молитвенные слова, и восторг, который жил в Мите-богомазе, передался им и сотворил сияние в душах; прежде томившее их, каждого по разному: одного жестче, другого послабже, — отодвинулось, и ожидаемое впереди не так уж измучивало, точно бы поистерлось, поистрепалось на ветру. «Господи, Господи! — шептали они в молитвенном экстазе. — Да будет вовеки свято имя Твое и деянья Твои да узрятся всеми, кто чист сердцем!»
И сказано было: «Помяни, чадо, яки восприял еси благая в животе твоем». И разверзлось Небо, и тьма отступила, и День Великий снизошел на землю и осветил ее, во грехе лежащую, униженную и оскорбленную, так что вся она, слезьми обливаясь, не знала, где преклонить колена, где отыскать чистый источник, испив из которого усладилась бы плоть ее. Но было обещано: во тьме рожденное к свету потянется и воспрянет в духе хотя бы и на краю собственной погибели. Что есть погибель тела, как не восхождение души? Да востаньте же в мире живущие во грехе и поглядите вокруг! Иль не увидится вам, павшим, небесное сияние, не подтолкнет ли и вас к свершению дел праведных, по чему наскучала земля, пустив в лоно свое грешную плоть?!..
Воистину: «Боже, очисти мя, грешного, и помилуй мя. Создавый мя, Господи, помилуй мя. Без числа согрешивших, Господи, прости мя. Боже, милостив буди мне, грешному. Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим. Господи, аще словом или делом согрешивших во всей жизни моей, помилуй мя, и прости ми, грешному, милости Твоея ради.
Молитвами святых Отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе!»
И, воспев боль, воспоешь радость; и, воспев радость, воспоешь грусть; и, воспев грусть, воспоешь начало жизни. Сие есть рожденное землей-матерью и в ней умирающее, и в ней воскресающее, и влекущее сильного ли, слабого ли к Берегу времени. И да не избудется он из памяти нашей!
После службы люди стали расходиться по домам несуетливо и спокойно, точно бы опасаясь расплескать то ясное и доброе, что нынче жило в них. В церковке остались Антоний с мальчиком-поводырем и отец Дмитрий; ему в самую пору оказалось церковное одеяние усопшего иерея, и это было принято людьми как добрый Знак, про то и судачили на паперти, и от святого благословения отпавши сияло в лицах.
Антоний подошел к отцу Дмитрию и прошептал горячечно, вдруг окунувшись во блаженство:
— Воистину чист ты, батюшка, в помыслах, и воздастся тебе от Господа и от людей полной мерой!
А потом он пал на колени пред алтарем и говорил что-то внешне бессвязно, людскому разуму неподчиняемо, как бы даже нездешними словами, во всяком случае, так подумал отец Дмитрий и с нежностью посмотрел на пребывающего во блаженстве. Сам же Антоний видел в эти минуты свет Божий, втекающий в Храм легко и незадерживаемо плотно пригнанными одна к одной потолочинами, окрашенными в ярко-синий цвет; и было приятно наблюдать, как свет заполнял церковку, как в ликах Святых возжигалось что-то обыкновенными словами неопределяемое, дивное, в неземной благодати рожденное.
Антоний не помнил, как вышел из церковки и почему очутился на кладбище у могилы с высоким крестом, с натекшими на перекладинки густо пропахшими смолой тонкоструйными нитями; и даже очнувшись, он не спрашивал про это ни у себя, ни у кого-то еще; касаясь слабой рукой креста, говорил что-то сначала едва обозначаемое в сознании, но постепенно обретающее смысловые формы; голос его звучал сходно с легким шелестом травы, взросшей на месте погребения, был тих и мягок. Антоний говорил:
— От человека к человеку — путь