даже на самые незначительные расстояния наземным транспортом до сих пор никто не удосужился. Этакая страна Болотия, где каждый в силу природных обстоятельств накрепко привязан к месту своего обитания.
Автобусные маршруты существуют более номинально, чем реально. Так что перспектива моя попасть в больницу к сраженной плодами природы квартирантке как бы сама собой отодвинулась на неопределенный срок. Дождь, судя по вздымавшимся пузырям из успевших скопиться в низменных местах лужиц, обещал быть затяжным, и спорить с этой народной приметой не стоило и пытаться. Видно, не угодна оказалось провидению моя прощальная встреча с художницей.
В город сумел выбраться лишь через неделю и с этюдником на плече заявился в районную больницу, где пожилая медсестра, позевывая, спокойно сообщила мне: «Девку твою на другой день выписали. Таблеток дали… Клизму для верности поставили и айда, гуляй дальше. Пусть только впредь умнее будет и не тянет в рот какую попало гадость».
В тот же день вместе со злосчастным этюдником вернулся обратно в деревню, закинул его на оставшиеся еще от хозяев полати и попытался смодулировать возникшее на этот раз внутри меня непонятное чувство: то ли досады, то ли раздражения. А может, обычной человеческой радости, когда человек чудесным образом освобождается от кучи забот и обязанностей. Но так уж мы устроены, что нам и без дела скучновато, а найдя какое-нибудь себе занятие, поначалу радуемся, а потом и она, работа эта, осточертеет и уже совсем не в радость, а в тягость, только думаем, как бы сбыть ее поскорее и вновь стать свободным. Бывало мужик русский урвет себе правдами-неправдами солидный кусок землицы. Заготовит леса с десяток возов да и начнет строительство. Год строит, другой, а работе его конца-краю не видно. Меж тем семья на глазах растет, жена каждый год новых ребятишек рожает, глядь, а их уже чуть не дюжина. И тут навалится на мужика того грусть великая и все — ни к чему душа не лежит, хоть в омут головой, ничто не мило.
«А подумает-подумает, — да зачем мне все это? Для кого строить, спину гнуть, когда рано ли, поздно ли все одно помирать придется, а на тот свет добро с собой не возьмешь, не утянешь». И сидит он у окна день-деньской, не зная, как горю своему помочь. А сам того и ждет, когда баба отвернется, чтоб к дружку-соседу сбежать и там хапнуть пару кружек браги, в надежде, что жизнь от того веселей пойдет и земля быстрее крутиться начнет.
Есть такая народная притча, когда один мужик, доведенный до полного умопомрачения выпавшими на его долю заботами, явился к батюшке и попросил у того благословления на самоубийство. Батюшка выслушал его и, как ни странно, особо отговаривать не стал… Раз тот настроен так серьезно, никакие увещевания не проймут.
И говорит ему: «Ты, сын мой, послушай меня, а коль не поможет, то поступай как хочешь».
«Все выполню, чего ни скажешь, отец мой духовный, — тот ему в ответ, — только скажи, как поступить, чтоб горю моему помочь».
«Да просьба моя совсем мало-мальская, — батюшка ему ответствует. — Козла где держишь?»
«Знамо дело где — в хлеву, где же еще…»
«А ты его в дом введи, пусть поживет в избе некоторый срок».
Мужик спорить не стал, и как батюшка велел, так и сделал. Ввел козла в жилую избу. Через неделю в храм приходит и чуть не плачет, жалуется: мол, козел проклятущий дерется пребольно, все половицы копытами поистыкал, гадит где попало, шерсть из него лезет, кругом клочки от нее. А уж вонь такая стоит, хоть совсем в дом не заходи.
«Терпи, сын мой, — батюшка, значит, ему спокойно так говорит, — Христос терпел и не такое и нам терпение то завещал. Что же ты за мужик, коль козлиных рогов испугался. Вот, ежели ты с собой покончить собрался, на том свете обязательно в ад попадешь, а там у чертей рога покрепче и вони побольше. Так что терпи, привыкай, как тебе после смерти обитать-то придется…»
Делать нечего, вернулся мужик домой, терпел еще неделю, а в воскресный день опять бегом в храм и бухнулся в ноги к батюшке, уже слез не сдерживает, а бьется, словно в падучей, просит снять с него зарок, разрешить козла из дома выгнать.
«Нет, — говорит поп ему, — не пришел еще срок, терпи столько, сколько положено православному человеку терпеть. Иногда и всю жизнь приходится, но твой срок уже близехонек, совсем чуть осталось».
Пришел мужик через неделю, морда вся в синяках и ссадинах, от самого несет козлятиной и еще чем-то непотребным, постеснялся даже в храм заходить, стоит у двери уличной. Батюшка его приметил, сам подошел, спрашивает:
«Ну, как тебе живется нынче, сын мой духовный? Как можется?»
Мужик только головой трясет и слово сказать не может, бьет его лихоманка и зубами стучит, как от озноба сильного, Батюшка перекрестил его и шепнул:
«Все, кончился твой срок, выводи скотину из избы, запирай обратно в хлев, где ему и жить положено… Кончились твои мучения…»
Мужик ног не чуя кинулся к дому своему, выволок козлищу во двор, прут подхватил, перепоясал того поперек спины, чтоб больно не упирался, и прямиком в хлев затолкал. Баба с детьми от радости чуть с ума не сошли, прибрали все быстрехонько, помыли, порядок навели, баню протопили, помылись, сидят радостные, словно родились заново. Вечером мужик специально в дом поповский пошел, поклонился тому в ноги и говорит ласково:
«Спасибо, отец родной, что показал, каково на свете бывает, когда малой радости ценить не умеешь. Эта скотина научила меня уму-разуму, теперь вижу, что жизнь может и такой быть и этакой, как сам пожелаешь. Хорошо, оказывается, жить на свете, коль лишнего поперек своей же дороги не навалишь». С тем и ушел и дожил до лет преклонных и не роптал уже никогда на судьбу свою.
Вспомнилась мне эта притча народная и смешно стало: что же ты так, человек хороший, расстроился от того, что девку слабую к себе в дом пустил, помог ей в трудный час, как среди всех добрых людей положено. А стоило ей чуть пожить лишнего, сразу и в панику ударился. Вот, теперь вновь свободен и волен во всех своих желаниях. Так больше нравится? Ну и живи как пожелаешь — хоть в пляс иди, хоть песни пой, хоть дрыхни круглые сутки. Только сам знаешь, свобода, она ведь до добра не доводит. Коню и тому узда нужна, а человеку и подавно. Свобода, что вино —