— Ложись! — крикнул Асланбек, а сам подхватил раненого, шагнул с ним, но не удержался, и они повалились на землю.
— Ой, — застонал раненый.
Взрывы потрясли землю. Асланбек приподнялся, но вокруг не было ни души.
— Сейчас, — прошептал Асланбек, вскочил и побежал в сторону санбата.
Остановился. Там, где был санбат, зияла глубокая воронка. В ужасе Асланбек попятился.
Вернулся он к раненому, устало опустился рядом с ним, прислонился спиной к дереву, простонал:
— О-о-о..
Как в тумане, действовал Асланбек, усадил раненого, к дереву его прислонил, всмотрелся ему в лицо, потом закричал:
— Джамбот!
Тот открыл глаза:
— Сын… Ты…
Заплакал Джамбот:
— Прости…
— Ты что? Жить будешь еще сто лет! — Асланбек оглянулся на воронку. — А там… Там уже ничего нет.
— Виноват… — шептал Джамбот.
— Не говори так, прошу тебя! Что-нибудь случилось? С Залиной?
— Убей меня.
Асланбек снял ушанку, взъерошил слипшиеся волосы.
— Не понимаю тебя, Джамбот.
— Не вини Дунетхан… Сын.
Поднялся Асланбек, надел шапку, всмотрелся в раненого.
— Тебе плохо? А? Потерпи, сейчас придумаю…
— Ты сын мой…
Отбросило Асланбека.
— Залина твоя сестра…
Схватил Асланбек Джамбота за ворот шинели.
— Прости…
Асланбек уходил, натыкаясь на деревья…
В углу блиндажа телефонист, склонившись над аппаратом, настойчиво искал с кем-то связи, и когда казалось, уже была налажена, — что-то обрывалось в цепи, и приходилось все начинать сначала.
— Алло! «Курган»… «Курган». Я «Волга». Я «Волга». У тебя есть связь с «Кратером»? Вызови для «тридцать седьмого». «Курган». Алло!
В трубке затрещало, и телефонист поспешно отвел, ее от уха, тихо выругался:
— Болваны.
И тут же услышал в ответ:
— Ты сам болван!
Телефонист тихо засмеялся.
— «Курган», это ты?
— Ну, я.
— Где «Кратер»?
— А черт его знает.
— Слушай, постарайся для «тридцать седьмого», попробуй соединиться с «Соколом».
— Эх, да этого «Сокола» я сам давно не слышу.
— Он же твой сосед!
— Знаю, что сосед, да только сейчас ко мне ты ближе, чем он.
Телефонист ничего не ответил, положил трубку и снова, склонившись над аппаратом, в который уже раз, с затаенной надеждой закрутил ручку. Для «тридцать седьмого» нужна связь.
— Алло! Алло!.. «Комета», «Комета», я «Волга».
Вокруг печурки сидели командиры. Думая о своем, генерал, казалось, забыл о вызванных им же командирах частей, начальниках штабов.
Собираясь с мыслями, он просунул окурок в приоткрытую дверцу печурки, обвел взглядом лица собравшихся. Всего не: сколько месяцев они воевали вместе, а вроде с тех пор, как приняли на границе первый бой, прошли годы. Вот напротив сидит полковник Масленкин. Высокий, худой, шинель висит на нем, как на манекене. Вне боя застенчивый, немногословный, чтобы услышать, что он говорит, надо напрячь слух. Думаешь, странно, что он избрал профессию военного. Зато в бою его не узнать. Спокоен, команды отдает четко, не повышая голоса, и обязательно переспросит, все ли понятно. На передовой появляется редко, дает командирам возможность самим принимать решения. Рядом с ним подполковник Олешов. Этот, напротив, строен, легок, изящен, очень гордится тем, что состоит в кавалерии. Даже сабельный шрам ка правой щеке не уродует его.
В землянку ввалился начальник разведки армии, шагнул к печурке и, наклонившись к Хетагурову, произнес тихо:
— В пяти километрах, восточнее Ракитино, остановился немецкий артполк. Пленный фельдфебель заявил, что на рассвете полк проследует в направлении Ольхово.
— Дорога к каналу еще наша?
Генерал встал.
— Пока да, но мы не уверены, что завтра немцы не перекроют ее.
Генерал задумался: значит, его опасения подтверждаются: немцы нацелились на Ольхово.
Оборона Ракитино свою роль выполнила. Время выиграно, но противник, убедившись, что город ни с фронта, ни с флангов не взять, применил излюбленный метод: обход. Будь на его месте Хетагуров, он, конечно, тоже поступил бы так и даже раньше.
Части противника незаметно обходят Ракитино юго-западнее, намереваясь перерезать шоссе Ракитино — Ольхово и создать таким образом угрозу непосредственно Ольхову, а от него до Москвы рукой подать. Что же важнее? Удержать Ракитино или не допустить врага к Ольхово? Решать нужно самому Хетагурову. Связь с командующим фронтом потеряна, значит, надо Ракитино оставлять без приказа и действовать, исходя из конкретной обстановки. Все как будто ясно: в связи с угрозой Ольхово, он оставит Ракитино и нанесет удар по противнику, овладевшему дорогой Ракитино — Ольхово, заблаговременно займет рубеж, куда он уже направил оперативную группу, и прикроет Ольхово, чтобы здесь уже стоять насмерть.
Обо всем этом генерал сказал собравшимся.
— Обстановка сложилась так, что мы обязаны принять решение немедленно. Спросить совета нам не у кого. Думаю, что командарму сейчас не легче нашего, иначе бы он дал знать о себе… Еще раз повторяю, у нас остались считанные часы. Со штабом фронта связи нет.
Наступила тишина: в печурке шипели поленья, в углу попискивал зуммер.
— Оборонять Ракитино мы можем, — нарушил тягостное молчание полковник Чанчибадзе. — Но и ребенку понятно, что врагу упорство только на руку. Вряд ли мы скуем его основные силы. Бои показали, что неприятель стремится смять наш левый фланг, овладеть Ольхово, выйти к Москве с северо-запада и тем самым в короткий срок завершить операцию на правом крыле фронта. Мы не можем допустить этого.
Майор, сидевший рядом с Чанчибадзе, смотрел на него снизу вверх странным взглядом. То у него закрывались глаза, то хмурился высокий лоб. Когда комдив кончил говорить и сел, майор, оставаясь в том же положении, сказал:
— А я считаю, что хватит отступать! Мы будем драться до последнего. Обязаны умереть, но не отступить. Хватит!
Майор схватился за голову:
— Сколько…
— Мы не отступаем, а маневрируем, товарищ майор, — резко оборвал его Масленкин. — Возьмите себя в руки.
Генерал удивленно взглянул на полковника: ну уж, если он заговорил, значит, люди понимают ответственность.
— Я сказал то, что думаю!
— Каждый из нас готов умереть, если он будет знать, что его смерть приведет к победе. Отходить даже из стратегических соображений командования трудно, — откликнулся Чанчибадзе. — Противник обошел нас и угрожает Москве. Мы обязаны в этой обстановке отойти, занять новый рубеж и грудью преградить ему на нашем участке путь к столице.
В эту минуту генерал понял, что нелегко будет командирам отдавать бойцам приказ оставить Ракитино. Большую ответственность он взял на себя.
— Нельзя, товарищи, считать противника глупым. Зачем ему топтаться у Ракитино, если цель его наступления — Москва. Он оставит здесь одну, ну, две дивизии, а с основными силами двинется на Ольхово, — поддержал Чанчибадзе полковой комиссар Ганькин.
Генерал приоткрыл дверцу, и в печурке загудело.
Ополченцы вгрызались в землю, чтобы он, Хетагуров, мог осуществить им же предложенную Ставке идею круговой обороны, а теперь он отдаст приказ отойти на новый рубеж. А не спешит ли?
Майор не давал ему сосредоточиться. Он понимал его, но не оправдывал. Командир не имеет права терять контроля над собой, от него зависит судьба людей, которые верят ему, готовы на любой подвиг.
— Товарищ майор, — произнес Хетагуров, — я отстраняю вас от руководства штабом дивизии.
Майор поднялся, вытянул руки.
— Сдайте штаб своему заместителю.
— Капитан Стоценко убит, — хрипло произнес майор.
— Начальнику оперативного отдела.
— Майор Ануфриев тяжело ранен в голову.
— Ну, хорошо, отправляйтесь к себе и ждите указаний комдива.
Хетагуров проводил взглядом майора, и когда тот вышел, спокойно продолжал:
— Товарищи, вы меня поняли? Противник перерезал шоссе, опередил нас. С рассветом может совершить марш на Ольхово, я не оговорился: марш, потому что на его пути нет войск. Прошу, товарищи командиры, правильно оценить обстановку.