— Ух, подлые фрицы, — возбужденно закричал осипшим голосом Яша. — Горите, жарьтесь.
— Тихо ты, — осадил его Матюшкин.
Стальные махины шли развернутой колонной, прикрывая пехоту. Вдруг танки круто развернулись и открыли пехоту, пошли за ней. Такое Асланбек видел впервые и не понял, что это значило.
Стреляли в солдат, тщательно прицеливаясь, но они упорно надвигались. А может, это и есть психическая атака, о которой говорил Веревкин?
Над траншеей поднялся Матюшкин.
— Ах вы, сволочи.. Вперед! За Родину! За Сталина!
— Бек! — позвал Яша.
Как будто его подняли в воздух, тряхнули и снова поставили на место. Почему он замешкался? Взяла злость на самого себя, все в нем напряглось, сжалось, подобно сильной стальной пружине… Стиснул автомат. Почему немец не стреляет? Пронеслась мысль: «Только бы не споткнуться». Мальчишкой он был признанным Чапаевым и отчаянно рубился на саблях с «беляками»…
Прямо на Асланбека во весь рост шел, не таясь, высокий немец. Что-то дрогнуло внутри у Асланбека, ноги, руки словно приросли. Миг… еще… овладел собой.
Сделал ложный выпад вправо, и немец попался на него. Р-раз! Чтобы не видеть ахнувшего верзилу, отвернулся. Ни стонов, ни выстрелов не слышал Асланбек.
Сошлись две живые стенки, откатились, и тут же противник обрушился ураганным минометным огнем. С первыми разрывами Асланбек упал, укрыл руками голову. Тяжелый гул прижал, вдавил его в землю.
Разорвалась бомба… Самолеты. Теперь никто не выберется. Но почему взрывы уходят все дальше? Неужто немецкие летчики бомбят свои позиции? Не наши ли это самолеты?
Кто-то попытался перевернуть его на спину:
— Поднимай, убитый.
Вскочил, в ужасе отшатнулся от санитаров. Откуда-то появился Яша.
— Бек! Ты ранен? Давай помогу!
Мотнув головой, Асланбек отстранился, но почувствовал, что жжет бедро.
— Не надо!
— Ага, ты не хочешь покинуть поле боя? Весьма похвально! Но здесь же можно сойти с ума.
С помощью друга Асланбек спустился в траншею, прошел в свой окоп, и стало как будто легко.
Жив… Снова над ним тяжелое, низкое небо… Как он раньше не замечал, что в окопе уютно, тепло…
Распахнул шинель, задрал вместе с гимнастеркой рубаху: на бедре небольшая рана, словно бритвой провели, по коже.
— Покажи… Пустяки, царапнуло.
Одессит стянул свою варежку и кончиком пальцев притронулся к телу Асланбека:
— Ну, что ты оголил зад? Простудишь, чего доброго, грипп заработаешь, позаразишь всех нас. Давай забинтую. Санитара позвать?
— Нет, не больно, — слабо возразил Асланбек, про себя подумал: «В третий раз родился на свет».
— Это ты сгоряча не чувствуешь.
Яша зубами разорвал пакет, старательно перебинтовал:
— Вот и залатали.
— Холодно, — пожаловался Асланбек.
— Да что ты?
Потоптался Яша и ушел, не сказав больше ничего, и сразу же вокруг стало пусто, и рана заныла нестерпимо. Втянув голову в плечи, Асланбек вспомнил немца-верзилу, и все в нем похолодело.
Стараясь отвлечься от пережитого, стал ворошить в памяти. Как-то приехал в аул на побывку Созур, рассказывал о своем командире, бывшем пограничнике, и особенно любил повторять, как ему пулей оторвало ухо, но он все же настиг нарушителя границы. А разве отца в гражданскую не полоснула белогвардейская шашка?
Вернулся Яша не один, с Галей. Асланбек поймал себя на мысли, что ему приятно видеть ее, даже рану перестал чувствовать. Соломенные волосы девушки выбились из-под шапки, щеки раскраснелись. Сняла с плеча сумку, опустила к ногам, спрыгнула в траншею, дыхнула горячо, и он отвел лицо. Одессит уселся на корточки, уставился на Асланбека; ему было смешно смотреть на смущенного друга.
— Покажи, куда тебя? — Галя провела варежкой по плечу Асланбека. — Родной ты мой, горбоносенький.
Бросил Асланбек на Яшу взгляд, полный презрения: уже выболтал. Одессит улыбнулся, как будто он ни при чем.
— Ну, быстрей, некогда мне, — теперь уже требовательно сказала Галя. — Нянчусь с вами, а меня никто не пожалеет.
— Сестра, я тебя звал? Не звал, — повернулся к ней спиной Асланбек. — Иди к Яше, он больной, его и лечи.
Галя спустила в траншею тяжелую сумку, уселась на нее верхом:
— Устала с вами.
Уронила на колени руки:
— Упрашивай каждого. Да что это такое?
Чувствуя на себе взгляд Асланбека, девушка зарделась:
— Что ты уставился на меня? Правда, что ты из княжеского рода? Или врут?
— Правда.
— Да что ты? Первый раз в жизни вижу потомка настоящего князя. Ладно, пойду.
Постояла, вздохнула:
— В нашей роте пятерых насмерть, двадцать человек ранило, и все почему-то в левую руку.
— Постой.
Черные глаза Асланбека ласкали девушку.
— Ты сегодня красивая, — он застенчиво улыбнулся.
— Господи, и ты, князь, похож на всех смертных. Адью, несчастный!
Перекосившись под тяжестью сумки, она ушла, а за ней и Яша. Но он скоро вернулся, размахивая перед собой короткой палкой, попросил Бека:
— У тебя был нож, дай.
— Зачем?
— Сейчас мы разведем огонь.
— Ты с ума сошел, Яша.
— Да что ты говоришь?
— Огонь разведешь — руки согреешь, а спина, ноги, живот — все у тебя еще больше замерзнет, и мы тебя будем хоронить. Понял?
Швырнул Яша палку и сплюнул.
— Видал? — спросил он.
— Кого?
— Не «кого», а «что». Слюна в льдинку превратилась. Идиоты.
— Кто?
— Кто, кто! Командиры наши.
— Тсс! Дурной, не кричи.
— Немцы в теплых блиндажах сидят, а мы как кроты, как… в могиле. Почему? — Яша присел, но, не выдержав, встал.
Асланбек надвинул шапку на глаза.
— Мы не можем, — остервенело крикнул он. — Блиндаж построим, печку затопим и приказ придет: «Отходи». Кому достанется блиндаж? Кому? Немцу!
— Противно тебя слушать, — огрызнулся Яша. — Не надо, не сердись на меня, на себя, ни на кого. Всем плохо. У меня в голове все перепуталось. Ничего не понимаю. Отец говорил, учитель говорил, в военкомате говорили, в райкоме говорили, песни пели, а теперь что получается? Немец нажимает, нажимает, танки на нас пускает… А я что сделаю? Скажи. Гранаты где? Пушки где?
— Бек, как будто во сне все это.
В штабе армии беспрерывно звонили телефоны, командиры частей деловито докладывали о противнике. Телефонисты работали четко, не теряя ни на минуту чудом налаженную связь. Операторы штаба наносили на карты полученные данные, и вскоре стало ясно: противник по всему рубежу обороны левофланговой группы ищет слабое место, чтобы прорвать ее и просочиться в глубь боевых порядков.
Натянув капюшон на голову, Асланбек подоткнул под себя полы шинели. Ему показалось, что он отогревается. Отдыхали бойцы по очереди.
Людей во взводе осталось раз-два и обчелся. В отделении Матюшкина он сам, Яша и Асланбек, а участок обороны все тот же.
Ополченцев, тех, кто остался в живых, отправили на формирование, а пополнение не дали, обещали… Лейтенант говорил, что важно до прихода свежих сил продержаться. Как только сменят, полк отведут на отдых. Пока надо воевать за себя и за недокомплект личного состава, а недостаток в технике возместить героизмом каждого.
Немцев к Москве не пропустим, пусть и не думают, а вот с морозами нет сладу. В Осетии о таких холодах и не подозревают, расскажи — не поверят аульцы.
— Бек, милый, где ты там?
Кого это принесло?
— Аль оглох ты?
Это командир отделения Матюшкин, а кто с ним?
Узнал по голосу старшину. К начальству надо вылезать.
Шагах в пяти двое, в маскхалатах, склонились над станковым пулеметом. Оказывается, пока сидел в окопе, выпал снег, в воздухе кружились крупные снежинки. Высоко задирая ноги, направился к командирам.
— Подсоби, — попросил его старшина. — Рукавичку жалка, выронил, мать ее так.
Втроем перенесли пулемет в траншею, установили в ячейке Матюшкина, накрыли маскхалатом. Варежками стряхнули с себя снег. Против обыкновения, старшина не уходил что-то, отстегнул от пояса фляжку, глотнул из нее, крякнув, провел ладонью по усам.