Читать интересную книгу Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов) - Роберт Ладлэм

– Сколько бы мне еще ни довелось прожить на белом свете, – едва слышно сказал Питер, – буду молить Бога, чтобы мне не пришлось больше присутствовать при чем-нибудь подобном.

– Как там Мо?

– Я думал, он не выживет... Мне казалось, он убьет себя. Уолшу иногда приходилось останавливаться. Он хоть и врач, но тоже был напуган.

– Почему он не прекратил все это?!

– Я спросил его то же самое. Он ответил, что инструкции Панова не только недвусмысленны, но и даны в письменной форме; он подписался под ними и потребовал, чтобы их выполнили полностью. Может быть, у врачей есть какой-нибудь неписаный моральный кодекс, не знаю, но точно могу тебе сказать, что Уолш подсоединил его к аппарату ЭКГ, от которого редко отрывал глаза. Да и я тоже – это было значительно легче, чем смотреть на Мо. Боже правый, давай сматываться отсюда!

– Подожди минутку. А как же Панов?!

– Он пока не готов к торжественной встрече дома. За ним нужно понаблюдать пару деньков. Уолш мне позвонит утром.

– Я должен его увидеть.

– Там некого видеть... Это выжатый лимон, который был человеком. Поверь мне, тебе не следует на него смотреть, да и он вряд ли хотел бы этого. Лучше поедем.

– Куда?

– В Вену, в наше заведение в Вене. У тебя там есть кассетник?

– У меня там есть абсолютно все, за исключением разве что космической ракеты... Но с этой чертовой аппаратурой я не справляюсь.

– По дороге остановимся и купим виски.

– У меня дома все есть.

– И тебя это не волнует? – поинтересовался Холланд, изучающе глядя на Алекса.

– А в чем дело?

– Да так... Насколько я помню, там есть лишняя спальня...

– Да.

– Прекрасно. Может быть, нам придется всю ночь слушать вот это. – Директор поднял руку с кассетами. – На первой кассете звучит только боль: Там нет информации... Но на второй...

Было чуть больше пяти часов пополудни, когда они выехали из поместья, которое сотрудники Управления называли Пятый стерилизатор. Дни становились короче, приближался сентябрь. Солнце уже утратило интенсивность окраски, это предвещало смену времен года.

– Самый яркий свет вспыхивает перед самой смертью, – задумчиво сказал Конклин, откинувшись на спинку сиденья и глядя в окно.

– По-моему, твоя реплика не только неуместна, но и весьма поверхностна, – устало заметил Питер. – Правда, последнее отстаивать не стану до тех пор, пока не узнаю, кто это сказал. Так кто же?

– По-моему, Иисус.

– Священное Писание никогда не редактировалось. Слишком много было бивачных костров, чтобы считать эти высказывания достоверными.

Алекс улыбнулся:

– А ты вообще-то когда-нибудь читал его? Писание, я имею в виду.

– Большую часть – да.

– По обязанности?

– Да нет же... Мои отец и мать были такими агностиками, какими только можно было быть. Они без конца распространялись на эту тему, посылая меня и двух моих сестер одну неделю на протестантскую службу, вторую – на католическую мессу, а еще через неделю – в синагогу. Не то чтобы в этом был какой-то продуманный план, но, как мне кажется, они хотели, чтобы у нас было полное представление. Таким образом они хотели приучить нас к чтению... Естественная любознательность в сочетании с мистицизмом.

– Против этого трудно возразить, – согласился Конклин. – А вот я потерял свою веру и теперь, после стольких лет равнодушия к вопросам вероисповедания, частенько спрашиваю себя: не потерял ли я что-то еще вместе с верой?

– Что ты имеешь в виду?

– Спокойствие, Питер. Внутреннего спокойствия у меня нет...

– В чем?

– Не знаю. Может, в отношении того, с чем я не могу справиться.

– Ты имеешь в виду, что у тебя нет спокойствия, которое возникает, когда совесть чиста, – некое метафизическое оправдание... Прости, Алекс, тут наши пути расходятся. Мы ответственны за дела рук своих, и этого не может отменить никакое отпущение грехов, которое дает религия.

Конклин посмотрел на Холланда широко открытыми глазами и сказал:

– Спасибо.

– За что?

– За то, что ты говорил совсем как я, даже воспользовался почти теми же словами, как и я когда-то... Пять лет назад я вернулся из Гонконга с девизом «ответственность» на знамени.

– Ты не понял меня...

– Ладно, забудем. Я вернулся на правильную дорогу... «Бойтесь ловушек духовного высокомерия и пустого умствования».

– А это, черт подери, кто сказал?

– То ли Савонарола, то ли Сальвадор Дали... Точно не помню.

– Прекрати, Бога ради, молоть чепуху! – засмеялся Холланд.

– Почему это? Мы с тобой в первый раз за все время смеемся. А твои две сестры? Что с ними?

– Это еще более забавно, – ответил Питер, наклонив голову и улыбнувшись. – Одна – монахиня в Дели, а вторая – президент собственной фирмы по «общественным» связям в Нью-Йорке и говорит на идиш лучше, чем ее служащие. Пару лет назад она сказала мне, что они перестали называть ее «шиксой». Она довольна жизнью так же, как и наша сестра в Индии.

– А ты тем не менее выбрал военную карьеру...

– Никаких «тем не менее», Алекс... Я просто выбрал ее. Я был сердитым молодым человеком, который действительно верил, что наша страна пошла с молотка; наша семья входила в число привилегированных... Деньги, авторитет, дорогая частная школа – все это гарантировало мне – мне, а не какому-нибудь черному пареньку из Филадельфии или Гарлема – поступление в академию в Аннаполисе. Тогда я решил для себя, что мне надо как-то отработать эту привилегию. Я должен был показать, что люди вроде меня пользуются своими преимуществами не для того, чтобы избежать ответственности, а наоборот, для того, чтобы принять на себя большую долю...

– Аристократия возрождается, – хмыкнул Конклин. – Как говорится, положение обязывает.

– Это слишком, – запротестовал Холланд.

– Да нет, все правильно... По-гречески «аристо» означает «лучший, лучшее», а «кратия» – «правление». В Древней Греции такие люди возглавляли армии: они шли не позади, а впереди с обнаженными мечами просто для того, чтобы показать, что они готовы отдать свою жизнь вместе с самыми ничтожными, потому что ничтожные находятся под командованием лучших из лучших.

Питер Холланд откинул голову на спинку сиденья, прикрыл глаза к заговорил:

– Может быть, это отчасти и так, хотя не уверен, совсем не уверен... от нас так много требовали... во имя чего? За никому не нужный холм Свиной котлеты? Не указанную на карте ненужную местность в дельте Меконга? Почему? Ради Христа, почему?! Наших парней расстреливали с двух шагов, пули в клочья разносили им животы и грудь, а они были бессильны, потому что вьетконговцы знали джунгли лучше, чем они. Что же это за война была такая?.. Если бы ребята вроде меня не шли туда вместе с мальчишками и не говорили: «Эй, смотри, я здесь, я с тобой», – как же, черт подери, мы могли продержаться там так долго? Могли начаться массовые волнения, и, может, так оно и надо было. Этих мальчишек, не достигших Уровня третьего класса, называли ниггерами, мерзавцами, тупицами, не выучившимися читать и писать. У привилегированных была отсрочка, чтобы они, не дай Бог, не замарались, или такая служба, которая защищала их от участия в боевых действиях. А у других ничего подобного не было. И если то, что я был с ними – я, привилегированный сукин сын, – если это хоть что-нибудь значит, то это лучшее, что я сделал в своей жизни. – Холланд внезапно замолчал и закрыл глаза.

– Извини, Питер, я не хотел бередить раны... Вообще-то, я начал с моей вины, а не твоей... Черт, как все это связано одно с другим, верно? Как ты это назвал? Карусель вины? И когда же она остановится?

– Теперь же, – сказал Холланд, выпрямившись и расправив плечи. Он поднял телефонную трубку, нажал две кнопки и сказал: – Высади нас в Вене, пожалуйста. Потом найди китайский ресторан и привези нам еды. Лучшее из того, что у них есть... Люблю бараньи ребрышки и цыпленка в лимонном соусе...

* * *

Оказалось, что Холланд был прав, но только отчасти. Первое прослушивание допроса Панова, находившегося под действием сыворотки, было совершенно невыносимо, и особенно для тех, кто хорошо знал психиатра: голос опустошенный, эмоциональный надрыв. Во время второго прослушивания сразу же возникла большая сосредоточенность, причиной, несомненно, была обнаженная боль в голосе Панова. Времени для личных переживаний не было – получить информацию стало для них главным. Оба делали пометки в блокнотах, часто останавливая и заново прокручивая многие куски пленки. Третье прослушивание еще четче выявило ключевые моменты; к концу четвертого и Алекс, и Питер Холланд каждый исписали до сорока страниц. Еще час прошел в полном молчании; они анализировали то, что услышали.

– Ты готов? – спросил наконец директор ЦРУ, сидевший на диване с карандашом в руке.

– Конечно, – ответил Конклин, сидевший за столом, на котором была расставлена разнообразная электронная аппаратура...