Читать интересную книгу Тайная история - Тартт Донна

— Терпеть не могу Гуччи, — заявил Фрэнсис.

— Да? Серьезно? — удивился Генри, который секунду назад, казалось, был целиком погружен в раздумья о судьбах человечества. — По-моему, то, что выходит под этим брендом, по-своему великолепно.

— Генри, я тебя умоляю…

— Это так дорого и вместе с тем так безобразно… Мне кажется, они специально разрабатывают уродливый дизайн. Но люди все равно покупают их вещи — просто потому, что приучены благоговеть перед всем извращенным.

— И в чем же ты видишь здесь великолепие?

— Великолепие есть во всем, что сделано с размахом, — ответил Генри.

Я возвращался домой на автопилоте, почти не глядя по сторонам, но, когда дошел до яблонь у Патнам-хауса, вдруг заметил, что мне наперерез шагает какой-то угрюмый верзила.

— Это ты Ричард Пэйпен? — спросил он, поравнявшись со мной, и, едва я кивнул, врезал мне промеж глаз. Я опрокинулся навзничь как подкошенный.

— Чтоб больше не смел лезть к Моне! — заорал он. — Еще раз к ней подойдешь, я тебе все кишки выпущу, понял?

Не дождавшись ответа, он лихо пнул меня в бок и вразвалку зашагал по снегу — проскрипели шаги, хлопнула дверь.

Я лежал и смотрел на небо — звезды почему-то казались еще более далекими, чем обычно. Наконец я кое-как поднялся и, охая от острой боли в ребрах, похромал домой.

На следующий день я проснулся поздно. Боль в боку унялась — кажется, ребра остались целы, — но, стоило мне шевельнуть головой, как стало ясно, что глазу повезло гораздо меньше. Пока, щурясь от яркого солнца, я валялся в постели, вчерашние события всплывали обрывками сна. Потом я дотянулся до часов и обнаружил, что уже почти полдень, — почему, черт побери, никто до сих пор за мной не зашел? Вместе со мной с кровати поднялось отражение в зеркале напротив: волосы дыбом, рот идиотски перекошен — точь-в-точь персонаж комикса, на которого свалился кирпич, не хватает разве что нимба со звездочками и чирикающими птичками. Впрочем, этот маленький недостаток с лихвой компенсировал полноценный фингал, переливавшийся роскошными оттенками пурпура, шафрана и индиго.

Второпях умывшись и почистив зубы, я вылетел из Монмута, собираясь разыскать кого-нибудь из группы, но первым знакомым человеком у меня на пути оказался Джулиан, который неспешно направлялся в Лицей.

Увидев меня, он отпрянул с чаплинским выражением простодушного изумления:

— Что с тобой стряслось?

— Вы сегодня еще ничего нового не слышали?

— Нет… — произнес он, с любопытством разглядывая меня. — Ричард, честно сказать, ты выглядишь как герой потасовки в ковбойском салуне.

В обычных обстоятельствах мне было бы слишком стыдно открыть ему правду, но я так устал лгать, что вдруг ощутил жгучую потребность обойтись без вранья — хотя бы в таком пустячном деле — и чистосердечно рассказал, как все было.

— Значит, без драки не обошлось? — неожиданно расцвел Джулиан. — Какая захватывающая история… Я правильно понимаю, что ты питаешь к этой девушке глубокие чувства?

— Боюсь, мы почти незнакомы.

— Клянусь богами, — рассмеялся он, — сегодня ты просто поражаешь меня своей искренностью.

В ответ на это я мог бы сказать, что он просто пугает меня своей проницательностью.

— Жизнь вдруг стала полна несказанного драматизма, — продолжал он. — Совсем как в романах… Кстати, я ведь еще не рассказывал тебе, что вчера у меня в Лицее объявились довольно странные визитеры?

— Нет. Что за визитеры?

— Их было двое. Поначалу я несколько встревожился — подумал, что это, должно быть, чиновники Госдепартамента или кто похуже. Ты ведь, наверное, слышал о моих неурядицах с израмским правительством?

Я не вполне понимал, чем, по мнению Джулиана, он так уж не угодил правительству Израма (даже если учесть, что речь идет о террористическом государстве), но все его опасения на этот счет основывались на том, что лет десять назад ему довелось обучать юную наследницу израмского престола. После революции она была вынуждена бежать из страны и, уж не знаю каким образом, очутилась в итоге в Хэмпден-колледже. В течение четырех лет она была студенткой Джулиана, обучение проходило в виде частных уроков под непосредственным наблюдением израмского министра образования, который периодически прилетал из Швейцарии с подарочным грузом икры и шоколада, чтобы в очередной раз убедиться в соответствии учебной программы потребностям будущей законной правительницы его страны.

Принцесса была сказочно богата. (Генри рассказывал, что однажды мельком видел ее — в темных очках и куньей шубе она спускалась по ступенькам Лицея в окружении телохранителей.) Ее династия существовала со времен Вавилонской башни и с тех пор успела скопить несметное состояние, большую часть которого родственникам и приближенным принцессы все же удалось переправить за пределы страны. Однако за ее голову была назначена награда, в результате чего наследница жила в изоляции под неусыпной опекой личной службы безопасности и, несмотря на свой юный возраст и студенческую среду, практически без друзей. Последующие годы и вовсе превратили ее в затворницу. Опасаясь покушений, она постоянно меняла место жительства; вся ее семья, за исключением пары дальних родственников и умственно отсталого брата, не покидавшего стен лечебницы, была постепенно ликвидирована. Пуля нашла даже старого министра образования, когда в один прекрасный день спустя полгода после выпуска принцессы из Хэмпдена тот вышел погреться на солнышке во двор своего уютного домика в Монтрё.

Джулиан питал расположение к принцессе и из чистого принципа сочувствовал роялистам — собственно, этим его пресловутая вовлеченность в израмскую политику и ограничивалась. Тем не менее он предпочитал не летать самолетами, не принимал никаких почтовых отправлений без обратного адреса, остерегался случайных посетителей и уже очень давно не предпринимал путешествий за рубеж. Были ли подобные меры предосторожности оправданными или нет, судить не мне, и все же, на мой скромный взгляд, Джулиан не был так уж сильно связан с принцессой, да и у лидеров израмского джихада, скорее всего, были дела поважнее, чем охота за каким-то преподавателем античной словесности из Новой Англии.

— Как выяснилось, к Госдепартаменту они не имели никакого отношения, но их причастность к одному из правительственных ведомств не вызывала сомнений. Насчет таких вещей у меня шестое чувство, любопытно, правда? Один из них оказался итальянцем, был очень обходителен… едва ли не галантен на свой лад, довольно забавный. Меня это все озадачило. Они сказали, что Эдмунд употреблял наркотики.

— Правда?

— По-моему, исключительно нелепое утверждение, ты не находишь?

— И что вы на это ответили?

— Я ответил: «Конечно же нет». Не хочу себе льстить, но мне кажется, что я сравнительно хорошо знаю Эдмунда. У него довольно застенчивая, даже, можно сказать, пуританская натура… Нет, я не могу вообразить, чтобы он занимался чем-то подобным, к тому же молодые люди, которые принимают наркотики, всегда так неотесанны и прозаичны… Но знаешь, что мне ответил этот итальянец? Буквально следующее: «С нынешней молодежью ни в чем нельзя быть уверенным». Как по-твоему, он прав? Лично я не могу с ним согласиться.

Мы прошли сквозь здание Общин (сверху, из столовой, доносился грохот тарелок — близилось время обеда), и, сказав, что мне по пути, я предложил проводить Джулиана до Лицея.

Обычно эта часть кампуса, прилегавшая к Северному Хэмпдену, была тихой и безлюдной, снежный покров под соснами оставался ровным и нетронутым до самой весны. Сейчас же все было истоптано и замусорено так, что напоминало рыночную площадь в конце торгового дня. Кто-то въехал на джипе в старый вяз — осколки стекла, искореженная защитная решетка, страшная рана, желтеющая на стволе. По склону холма с визгом и совершенно недетской руганью каталось на картонках малолетнее городское отребье.

— Бедные дети, — пробормотал Джулиан.