Нужно спешить и Антогора подняла нас ещё затемно. Затемно и выехали. А генуэзская дорога днём довольно оживлённа. Но всё больше крестьянские повозки и погонщики с осликами. Быстрее, быстрее, быстрее, но и без остановки не обойтись. К полудню въехали в маленькое селение. Никто вчера шестерых всадников не видел. Странно. Может, объехали селение или проскользнули ночью? Как по инерции доскакали до следующей таверны. И здесь не останавливалась и не проезжала интересующая нас кавалькада. Что за чертовщина? Куда они могли пропасть?
Я никогда не видел Антогору такой взбешённой. Губы сжаты, лицо напряжено, а глаза просто сумасшедшие. Что-нибудь вместе с кем-нибудь разнесла бы в дребезги, попади оно под руку. Но это "оно" осталось далеко позади — у развилки дорог. Ни слова не говоря, махнула рукой и, круто развернувшись, сошла с дороги, поскакав мимо таверны на север, прямо через поля. Охота и Ферида за ней. А мне куда деваться? Не поеду же я в Геную один.
Через несколько часов дикой скачки по холмам и камням увидели впереди пару повозок, двигающихся перпендикулярно нам. Домики неподалёку. Равеннская дорога! Моя лошадка едва переставляет ноги, а уже начало смеркаться. Не стали искать пристанища, а сбросили сёдла на траву почти прямо у дороги.
— Знала же, с кем имеем дело! Должна была предвидеть, — ругает саму себя Антогора. — Ловко он нас провёл и как просто. Столько времени потеряли!
— Понятно, — согласилась Охота. — Трактирщика подкупил, а по генуэзской дороге послал кого-то, чтобы преследователям врали. И мы на это попались. Теперь он, наверное, уже давно в море, а нам до Равенны завтра ещё полдня добираться.
Ферида пешком прошла до домиков. Зашла в один, в другой. Вернулась через четверть часа.
— Проезжали.
Все вздохнули с облегчением.
Равенна — оживлённое место. Широкая и продолговатая бухта, блистающая голубизной, усыпана стоящими лодками и кораблями. Галеры, триеры, триремы, децимремы и ещё что-то. Так вроде классифицировались античные суда. Кажется, военные. Сгрудились в одном месте. Как понимаю, римский военный флот на Адриатике.
А вон, похоже, и торговые — длинноватые с одним ярусом вёсел по борту, а многие и без них — короткие и пузатые только с рулевым веслом. У причалов и на якорях. Почти на всех судах только по одной мачте с одним большим парусом. Всего на нескольких есть ещё вторая небольшая мачта близко к носу. На военных судах корма в виде рыбьего хвоста, нос с глазами. Всё как в учебнике истории древнего мира.
Девочки стоят на возвышенном берегу, держа коней за поводья. Откровенно любуются открывшейся картиной бухты. Словно от рождения у них в крови тяга к морю, и восторг его стихией. Наверное, требует безграничной физической и духовной свободы каждая душа этого вольного племени? А где есть ещё такая свобода, как не в просторах моря? Не перестаю ими поражаться. Казалось бы, что до этого моря им, всю жизнь живущим на суше. Рыбу в море не ловят. В плаванья не ходят. И вот, на тебе! Наверное, их только одно и сдерживает. Что корабли строить не умеют. Вон Охота и та мечтает о ковре с морем и кораблями для дома. Какая же всё-таки божественная рука свела меня с ними всеми.
— Антогора, а какая разница между триерой и триремой?
— Никакой. Это одно и то же. Первое название греческое, а второе римское.
— А децимремы здесь в бухте есть?
— Только одна. Вон там, видишь? Которая длинная-длинная.
— А галеры есть?
— Они все галеры, — рассмеялась Антогора. — И трирема — галера, и децимрема — галера. А также бирема, либурна, гексера, эннера и многие другие тоже галеры.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Почему только я знаю? Охота и Ферида тоже знают. Нас в племени всех одинаково учат.
— Ну что ж, пойдём вниз?
— Пойдём.
Портовая суета мне знакома. Только вот местных ругательств не знаю. А так почти всё то же. Бочки, канаты, матросы, грузчики. Правда, здесь грузчиками рабы. Кошмарно выглядят. Не то, что на рабском рынке в Багдаде. Вот грузят масло в амфорах или вино. А вот выгружают камни балласта. Свист кнутов сильно раздражает. Правда, он довольно редок. Достаточно окрика. Девочкам же всё это портовое в диковинку. С интересом смотрят по сторонам и прислушиваются к звукам.
— Что будем делать, Антогора? У нас две задачи. Узнать когда и на чём уплыл Октавиан, и на чём мы смогли бы его догнать?
— Сначала нам нужно где-то с ночлегом и едой пристроиться. Да и коней поставить. Есть у меня одна мыслишка о наших задачах, но это уже после.
Пока она это говорила, я уже присмотрел неподалёку достойного для беседы человека с большой плёткой, зажатой в руках за спиной. Стоит себе и внимательно наблюдает, как рабы таскают по сходням какие-то кули на пузатенький корабль.
— Аве, достойнейший! — без всяких выкрутасов подкатил я к нему.
— Аве и тебе, незнакомец, — послышался после визуальной оценки моей внешности чуть задержавшийся ответ.
— Не подскажешь ли нам — достойным путникам, достойное заведение, где можно получить достойную еду, достойный кров и достойное обиталище для достойных лошадей?
Похоже, тип малость опешил от такого изысканного обращения, но быстро пришёл в себя и нашёлся с ответом.
— Достойное заведение прямо перед тобой, — ткнул он плетью в сторону большой двери с вывеской "Трирема" над ней. — А это, похоже, стоят твои достойные спутники? То есть спутницы. Не знаю, как насчёт них, а вот кони у них точно очень достойные. Но вот в достойном заведении не очень-то любят женщин. Даже достойных.
Однако надсмотрщик присмотрелся и вроде в глазах мелькнул огонёк понимания того, что он видит.
— Ого, да это похоже амазонки! Если то, что я о них слышал, правда, то они заставят в этом достойном заведении, кого угодно полюбить себя.
Надсмотрщик осклабился словно в предвкушении какого-то удовольствия, которое его ждёт.
— Не пропусти момент, когда мои достойные спутницы будут заставлять любить себя, — сказал я ему и вернулся к девочкам.
— Таверна и постоялый двор, как я понимаю, прямо перед нами. Только какие-то уж очень подозрительные. Трактирщику должно быть всё равно, кто у него клиент. Лишь бы деньги платил. А здесь, говорят, очень женщин не любят.
— Ничего, полюбят, — с угрозой в голосе посулила Охота. — Не будем же мы по всему порту и городу болтаться в поисках любви к себе.
Тут я, наконец, сообразил то, что можно было бы сообразить уже давно. Беспокоило что-то неуловимое ещё с утра. Но дошло только сейчас. Ветра-то в воздухе почти нет.
— Девочки, а ведь ветра-то почти нет и уже давно. А? Понимаете, что это значит?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});