Читать интересную книгу Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ. - Иван Киреевский

На дняхъ пришли сюда, только что отпечатанные въ Германіи, переводы съ Русскаго, подъ названіемъ: Сѣверное Сіяніе, das Nordlicht, переводы, сдѣланные одною знакомою вамъ дѣвушкою, одаренною самыми разнообразными и самыми необыкновенными талантами. Сколько я могу судить, то переводы эти превосходятъ всѣ извѣстные до сихъ поръ съ Русскаго на какіе бы то ни было языки, не исключая ни Боуринга, столько превознесеннаго, ни фонъ-деръ-Борга, оцѣненнаго такъ мало. Впрочемъ я не знаю, что могъ бы я сказать о талантѣ молодой переводчицы лучше и больше того, что сказалъ ей Языковъ, котораго нѣкоторые стихи, переведенные ею, находятся также въ этомъ собраніи:

Вы силою волшебной думъ своихъПрекрасную торжественность мнѣ дали,Вы на златыхъ струнахъ переигралиПростые звуки струнъ моихъ.И снова мнѣ, и ярче возсіялаМинувшихъ дней счастливая звѣзда,И жаждою священною трудаЖивѣе грудь затрепетала.Я чувствую: завиденъ жребій мой!Есть и во мнѣ благословенье Бога,И праведна житейская дорога,Безпечно выбранная мной.Не кланяюсь пустому блеску міра,Не слушаю слѣпой его молвы:Я выше ихъ.... Да здравствуете-жъ выИ ваша творческая лира!

Такъ говорилъ Языковъ; а я, признаюсь вамъ, смотрю на эти переводы съ предубѣжденіемъ: мнѣ досадно видѣть, что Русская дѣвушка такъ хорошо владѣетъ стихомъ Нѣмецкимъ; еще досаднѣе знать, что она также хорошо, и можетъ быть еще лучше, владѣетъ стихомъ Французскимъ, и только на своемъ отечественномъ языкѣ не хочетъ испытать своихъ силъ! — Въ концѣ книги приложено нѣсколько оригинальныхъ піэсъ, исполненныхъ поэзіи и замѣчательныхъ особенно тѣмъ, что всего рѣже встрѣчается въ нашихъ дѣвушкахъ: оригинальностью и силою фантазіи. Читая ихъ, понимаешь, почему поэтъ говорилъ сочинительницѣ:

И два вѣнка, одинъ другаго краше,На головѣ свилися молодой:Зеленый лавръ поэзіи чужой,И брилліанты Музы вашей!...

Менцель уже объявилъ въ литературныхъ листахъ о выходѣ Сѣвернаго Сіянія, и я жду его разбора съ нетерпѣніемъ: любопытно видѣть, чтò самый остроумный изъ Нѣмецкихъ критиковъ скажетъ о нашей литературѣ, которая теперь въ первый разъ явилась ему въ настоящемъ видѣ. —

Перечитывая письмо мое, я нахожу, что оно слишкомъ длинно, и не смотря на то, слишкомъ неполно. Но въ этомъ виноватъ не я. Говоря о писательницахъ нашихъ, первая мысль моя была о той, которой: труды — добро; которая въ сочиненіяхъ своихъ ищетъ не блеска, но пользы, дѣйствуя для цѣли прекрасной, возвышенной, такъ, какъ другіе не умѣютъ дѣйствовать для корыстныхъ наслажденій самолюбія. Но эта писательница.... говоря съ вами, я не смѣлъ упоминать объ ней.

10 Декабря 1833 г.

Москва.

О стихотвореніяхъ г. Языкова.

(1834).

Тому два года, Французскій журналъ Преній торжественно объявилъ Европѣ, что въ Россіи скончался одинъ изъ первоклассныхъ ея поэтовъ, г. Державинъ. Въ концѣ прошедшаго года издано во Франціи Собраніе Русскихъ повѣстей, выбранныхъ изъ Булгарина, Карамзина и другихъ (Le Conteur Russe, par Bulgarine, Karamsin et autres...).

Скажите, что страннѣе: говорить о Русской литературѣ, не зная Державина, или ставить вмѣстѣ имена Булгарина, Карамзина и другихъ? Который изъ двухъ примѣровъ доказываетъ бòльшее незнаніе нашей словесности?

Чтобы рѣшить этотъ вопросъ, надобно имѣть особенно тонкую проницательность, которою я не смѣю гордиться, и потому предоставляю это дѣло моимъ читателямъ. Но во всякомъ случаѣ кажется мнѣ несомнѣннымъ одно, что Русская литература извѣстна во Франціи почти столько-жъ, сколько Персидская или Татарская.

И мысль, что ни одна тѣнь нашей мысли, ни одинъ звукъ нашего голоса, не дойдутъ до народовъ образованныхъ, — это тяжелая мысль; и кромѣ грусти, она должна имѣть еще другое вредное вліяніе на нашихъ писателей. Литераторъ нашъ невольно стѣсняетъ кругъ своей умственной дѣятельности, думая о своихъ читателяхъ, между тѣмъ какъ писатель Французскій, при мысли о печатаніи, расширяетъ свои понятія; ибо при каждомъ счастливомъ движеніи ума, при каждомъ чувствѣ поэтически-самобытномъ, при каждомъ словѣ удачно сказанномъ, является ему надежда, вдохновительная надежда на сочувствіе со всѣмъ, что въ мірѣ есть просвѣщеннаго и славнаго.

Вотъ почему каждое покушеніе познакомить образованныхъ иностранцевъ съ нашею словесностью должно встрѣчать въ насъ отзывъ благодарности и возможно вѣрную оцѣнку.

Но между всѣми переводчиками съ Русскаго языка три особенно замѣчательны удачею своихъ переводовъ. Баурингъ, который одинъ изъ трехъ былъ оцѣненъ и, можетъ быть, даже перецѣненъ иностранными и Русскими критиками; Карлъ фонъ-деръ-Боргъ, котораго переводы имѣютъ безъ сравненія большее достоинство, но который не смотря на то извѣстенъ весьма не многимъ и еще ни въ одномъ журналѣ не нашелъ себѣ справедливаго суда; и, наконецъ, Каролина фонъ-Янишъ, которой замѣчательная книга явилась на послѣдней Лейпцигской ярмаркѣ и обнаруживаетъ, кажется, талантъ еще превосходнѣйшій[18].

Но, какъ ни утѣшительно это начало дружескаго сближенія нашей словесности съ литературою Нѣмецкою, признаюсь, однако, что мнѣ было больше досадно, чѣмъ пріятно видѣть, какъ одного изъ первоклассныхъ поэтовъ нашихъ лучше всѣхъ Русскихъ понялъ и оцѣнилъ — писатель Нѣмецкій!

Г. ф.-д.-Боргъ, въ одномъ изъ послѣднихъ нумеровъ Дерптскихъ лѣтописей[19] **) въ нѣсколькихъ строчкахъ сказалъ больше справедливаго о сочиненіяхъ Языкова, нежели сколько было сказано о нихъ во всѣхъ нашихъ періодическихъ и неперіодическихъ изданіяхъ. Впрочемъ и то правда, что до сихъ поръ у насъ еще не говорили объ Языковѣ, а только вскрикивали. Одинъ Телеграфъ высказалъ свое мнѣніе, и тотъ, судя о Языковѣ, не былъ, кажется, свободенъ отъ такихъ предубѣжденій, съ которыми истина не всегда уживается.

При началѣ статьи своей г. ф.-д.-Боргъ жалуется на тяжелое чувство, которое возбуждаютъ въ немъ новѣйшія поэтическія произведенія Европы, и при этомъ случаѣ говоритъ о томъ утѣшеніи, которое доставляетъ ему созерцаніе литературы свѣжей, юношеской, которая еще не достигла времени своего полнаго процвѣтанія, но уже даетъ его предчувствовать.

Кто не раздѣлитъ съ г. Боргомъ того ощущенія, которое возбуждаетъ въ немъ современная поэзія Европы? Но чтò касается до особеннаго утѣшенія, которое доставляетъ ему литература Русская, то въ этомъ случаѣ — почему намъ не повѣрить г. Боргу на слово? Можетъ быть, со стороны такъ и должно казаться.

„Это утѣшительное чувство, — продолжаетъ г. Боргъ, — похоже на то, которое возбуждаетъ въ насъ весна, когда надежда еще рисуетъ намъ будущее въ лучшемъ свѣтѣ, — между тѣмъ какъ самые прекрасные дни осени внушаютъ невольную грусть... Когда же поэтъ, принадлежащій юношеской литературѣ, самъ еще находится въ порѣ юности и надежды, тогда изъ созданій его навѣваетъ намъ двойною весною, такъ что ея дѣйствіе на душу становится уже неотразимымъ.

„Такое дыханіе весны встрѣтилъ я въ сочиненіяхъ Языкова, которыя для Дерптскихъ Лѣтописей имѣютъ еще тотъ особенный интересъ, что молодой поэтъ нѣсколько лѣтъ принадлежалъ Дерптскому университету и ему обязанъ своимъ высшимъ образованіемъ. Къ тому же и стихотворенія его напитаны большею частію во время его жизни въ Дерптѣ, или наполнены воспоминаньями объ этой жизни. Они принадлежатъ почти исключительно лирическому роду и большею частію сложены въ тонѣ элегическомъ... Впрочемъ и застольныя и эротическія пѣсни не исключены изъ собранія и многія изъ нихъ особенно счастливы. Отечество, любовь, дружба и братское житье веселыхъ юношей-товарищей — вотъ любимые предметы поэта. Вообще стихи его плѣняютъ какою-то свѣжестью и простодушіемъ, и врядъ ли есть одно стихотвореніе, которое бы можно было назвать неудавшимся. Но особенная прелесть заключена въ его языкѣ, отличающемся силою, новостью и часто дерзостью выраженій, между тѣмъ какъ стихъ его исполненъ самой рѣдкой благозвучности. Если же мы прибавимъ къ сказанному еще то, что въ этихъ гармоническихъ стихахъ выражается чувство всегда благородное, душа вся проникнутая любовью къ прекрасному и великому, то конечно возбудимъ любопытство всѣхъ, принимающихъ участіе въ успѣхахъ Русской словесности”[20].

Таково мнѣніе г. Борга. Оно показалось намъ особенно замѣчательнымъ въ томъ отношеніи, что изо всѣхъ рецензентовъ Языкова до сихъ поръ, одинъ онъ постигнулъ поэтическую и нравственную сторону тѣхъ изъ стихотвореній поэта, которыя у насъ навлекли ему столько странныхъ упрековъ.

Слыша безпрестанные упреки Языкову, я всегда вспоминаю одного Русскаго барина, который ѣздилъ отдавать своего сына въ какой-то Нѣмецкій университетъ; но встрѣтивъ на улицѣ студента безъ галстука и съ длинными волосами, тотчасъ же понялъ изъ этого всю безнравственность Нѣмецкихъ университетовъ, и возвратился домой воспитывать своего сына въ Саратовѣ.