Читать интересную книгу Прорыв - Григорий Свирский

14. ВЕРХОВНЫЙ ТРИБУНАЛ ФРАНЦИИ

-- Все, что у нас творят, давным-давно написано в древнерусских летописях, -- на другое утро вскричал мне Дов по телефону. -- Это ты мне дал копию? Три странички? Переснятые с книги... Нет? У кого же я 253"заначил? Ладно, разберемся! В общем, в летописи, что ни случись, конец один: "А Ивашку бросили с раската...254"" Слушай, опять все заварилось. Как в древности... Не пришелся ко двору, -- в Ивашки. И точь-в-точь по моему следу... В совейские шпионы мы с Яшей вышли... Что? Век свободы не видать, коли вру! И не боятся, суки, что за спиной Яши уже целый батальон спасенных им... За шутливым тоном Дова чувствовалась тревога. Выдержит ли мягкий Яша то, что вынес Дов, прошедший и Крым и Нарым?.. В конце разговора он обронил, что мне предстоит лететь в Париж. Точно! Был в Министерстве иностранных дел, вызовы в Москву посылал кой-кому, как раз слышал разговор, что следует оповестить Григория Свирского. Кто-то настаивает, что послать в Париж нужно именно тебя, ну, а кто-то, конечно, отталкивает тебя "под раскат" ... Телеграмму из Министерства я получил недели через две. Международная лига по борьбе с расизмом и антисемитизмом (ЛИКА) просила меня немедля вылететь в Париж, чтобы участвовать в судебном процессе против советского посольства в Париже. "Подробности узнать в Министерстве иностранных дел Израиля". Я позвонил в Тель-Авив. Шауля бен Ами не было, хотя я слышал, как секретарша спросила его на иврите: "Звонит Свирский... да! ...да!" "Его нет!" -- ответила она мне. Я отнесся к этому умиротворенно. Не первый раз мне врут. И не в первой стране. Только вылетать нужно было уже вчера. Суд -- завтра... Пока я добирался на трех автобусах из одного города в другой, в министерстве уже все "согласовали", секретарша Шауля вынесла мне документы, еще издали улыбаясь своей постоянной "балетной" улыбочкой. Затем, уже на улице, меня окликнули, вернули назад, продержали часик в приемной... Наконец мне наскучило, я постучался к чиновнику, на которого Иосиф однажды накричал, что он "там, в лагере, сидел под нарами и здесь сидит". Тот пробурчал едва слышно (вроде и впрямь из-под нар), что в журнале, издаваемом советским посольством в Париже под названием "USSR", опубликована статья "Школа мракобесия" -- такой антисемитской вони мир не вдыхал со времен гитлеризма... Во Франции 1 июля 1972 года принят специальный закон против пропаганды расовой ненависти, а в сентябре, глядь, эта статья. Как говорится т а м, дорого яичко к Христову дню. -- Ты собираешься в Париж? -- удивился чиновник. - Гм-гм-гм... ...Только тогда, когда самолет компании "Эль-Аль" оторвался от земли, я поверил в то, что лечу в Париж. Теперь можно было подумать о речи. Я давно знал, что самые густопсовые антисемиты в СССР -- дипломаты. Я убедился в этом сразу после войны, в 1946 году. Я только-только вернулся домой, поступил в Московский университет, и тут ко мне нагрянул штурман Иосиф Иохведсон,* с которым дружил в Заполярье. У него, оказывается, была мечта - поступить в Московский институт международных отношений. В вожделенное МИМО. В это МИМО принимали, как правило, детей партийной номенклатуры. Евреев не брали. Я ему об этом поведал стыдливо. -- Я хочу посмотреть, как они смогут меня не взять! -насмешливо пробасил медвежатистый, спокойный Иохведсон, надевая свой синий китель с отпоротыми офицерскими погонами. Китель звенел, как свадебная сбруя. Иохведсон был героем Северного флота, торпедоносцем, и боевых наград у него было как раз чертова дюжина. -- Вперед! - сказал он негромко, как, бывало, в полете, когда выяснялось, что немецкий караван устрашающе огромен и возникала заминка. -- Надевай свои регалии тоже. Подам документы. Диплом с отличием. Посмотрю им в глаза... Постучали в дверь института. Потоптались у канцелярского стола. Вышел к нам через некоторое время корректный молодой человек. Безукоризненный серый костюм. Безукоризненный пробор. Лицо строгое. Иохведсон покосился в мою сторону, помню ли уговор? Начнут юлить, врать, он возьмет хлыща за галстук и подымет на 273"минуту-другую, а я произнесу краткий спич. Молодой человек не собирался ни врать, ни юлить. И голоса не повысил. Сказал с подчеркнутым достоинством: -- В наш институт принимаются только лица к о р е н н о й национальности... Уже тогда начался расовый отбор в 274"дипкорпус, -- удивительно ли, что расизм стал воздухом советских посольств и что именно они предлагают свой устоявшийся за четверть века антисемитизм всем нам... Я откинул раскладной столик, вынул бумагу. Подготовил планчик, на всякий случай. Когда наш "Боинг" пролетел горы Югославии, я уже написал выступление в Парижском трибунале, - на полчаса, на два часа и на пять часов. Точно так, как для 275"парткомиссии ЦК КПСС, на которой меня "хоронили". Говорить, пока не заткнут рот... И тут я поймал себя на том, что мне хочется говорить в Париже о судьбе российских евреев не только там, но и об их эмигрантских терзаниях. Почему вся западная пресса, все международные Комитеты защиты прав человека перестают интересоваться судьбой своих подопечных из СССР, как только они достигают Вены? Пролетели люди Вену, и все: растворились в западном смоге... Что они, ослепли на один глаз, все эти Комитеты и Подкомитеты, и глаз охватывает пространство только до Вены? Конечно. -Израиль не СССР. Здесь не затолкают невинного человека в тюрьму без суда. А затолкают - пресса на страже. Здесь не прикончат за письмо, за статью, за книгу. Т а м воистину -- проблемы эпохи варварства, здесь - эпохи цивилизации. Тем не менее Комитеты существуют в э т о й эпохе. Отчего же защита прав российского человека только до Вены. Помощь попавшим в беду - до Вены! Озабоченность ученых в Академии наук судьбой своих коллег -- до Вены! Как будто человеческие муки после Вены -- уже не муки. На всех языках радиостанции мира выручали Гуров, пока они не миновали Вену. Ну, а миновали "отверстую Вену"?.. Мне вспомнилось кафе в "Бейт Соколове", полное иностранных корреспондентов, в котором я был недавно с Довом. Все знали Дова, улыбались ему, но хоть бы один спросил, каково здесь его семье, которую многие из них выручали из беды, пока Гуры были т а м. Трудно сказать, тогда, в полете над Францией, или полугодом позже возникла у меня мысль написать эту книгу, но, когда колеса "Боинга" ударились о землю и девичий, как колокольчик, голос прозвонил нам на иврите, английском и французском о том, что самолет компании "Эль-Аль" приземлился в аэропорту Орли, в этот момент -- помню отчетливо -- я подумал: -- Будут в Израиле судить тех, по чьей вине иммигранты выбрасываются из окон, лезут в петлю или в советское посольство!.. В Париже меня встретил моложавый жизнерадостный человек, смутивший меня своим именем. Никак не приобщусь к западному амикошонству. Впрочем, амикошонство это, видимо, лишь на русский слух, привыкший к тому, что у взрослого человека есть имя и отчество. В России "Ваньками" и "Катьками" взрослых людей не зовут. Весельчак протянул руку: -Мики! Мики Бавли оказался пресс-атташе израильского посольства в Париже; сообщил мне, когда мы садились в машину, что "он будет мой перевод..." Кроме этих трех слов, он знал тогда по-русски еще слова "самовар", "Кремль" и "иди к черту"... Я вздохнул, пытаясь разглядеть из окон автомобиля Париж, в котором был всего-навсего полтора дня советским туристом. На этот раз я твердо решил пробыть здесь до тех пор, пока не обойду музеи Родена, импрессионизма и вообще все, от чего меня, советского писателя-туриста, палкой отгоняли. Начало, по крайней мере, любопытное: Высший Трибунал Французской республики. Посольство Израиля напоминало армейский штаб. У входа -- автоматчики. Дверь -- снарядом не снесешь. Из брони, что ли? Мики поколдовал у наружного микрофона; наконец, мы уселись в "блиндаже" пресс-атташе, пахнувшем бумажной пылью, и я попросил Мики, не откладывая, перевести мне с французского статью из журнала "USSR", за которую и будут судить издателей советского журнала. Мики открыл "USSR" от 22 сентября 1972 года, и я сразу насторожился: где я мог читать сей опус? Или слышать? "Мир принадлежит сынам всемогущего Иеговы...", "Иудею строго запрещается спасать от смерти акума, т. е. "гоя", нееврея, как было пояснено тут же. "Акумы не должны считаться за людей...", "Лучше бросить кусок мяса собаке, чем дать его гою..." "АКУМЫ"... Это меня и насторожило. Нынешние так не пишут. Куда там!.. Я раскрыл свой кожаный саквояж и, откинув новейшие фолианты шевцовых-евсеевых, погромщиков свежепатентованных, достал пожелтелую от времени брошюру -- идейное кредо русских антисемитов 1903-- 1905 г. г. Написал ее как раз перед началом Кишеневского погрома идеолог черносотенного "Союза Михаила Архангела", скрывшийся под псевдонимом С. Россов. Скорее всего, Шмаков или Пуришкевич. Название книжицы "Еврейский вопрос". Подзаголовок "О невозможности предоставления полноправия евреям..." У меня оказалось 4-е издание "Санкт-Петербург, 1906 г." Книжицу эту оставил мне в наследство Степан Злобин, писатель-историк. Когда умирал, сказал жене: "А полки с антисемитской литературой отдашь Грише". Книжица была в выводах своих решительная. Заглядываю я то в советский журнал, то в свою пожелтевшую книжицу. Взял у Мики журнал, разве что не нюхаю странички... И вдруг замечаю, что и черносотенец начала века Россов, и нынешнее советское посольство как-то странно используют "древние источники..." И у советских, и у Россова одни и те же ссылки. Скажем, "Орах Хаим, 14,32,33,55, 193...".И там и тут, как под копирку... Скользнул взглядом по другим. И другие совпадают... Батюшки-светы! Обратил внимание Мики Бавли на ссылки. Что это за излюбленные цитаты! Одни и те же! И, главное, в том же порядке. Даже опечатку оставили. Мики схватил мою книжицу, проглядел ее, сравнил с советским текстом и вдруг, отшвырнув и брошюру, и советский журнал, стал бегать в крайнем возбуждении вокруг стола. -- Мики, ты что? А он ни слова не может вымолвить, ловит открытым ртом воздух, носится вокруг. И тут я начал догадываться. -- Мики, у советских -- копия? Он только головой мотнул в ответ и снова бегает. Я, по правде говоря, вначале не поверил. Это ж не для внутреннего употребления, распивочно. А на вынос. В цивилизованный мир... Они, конечно, халтурщики. Но чтоб т а к и е?! Отвлекся я от своих мыслей, смотрю, Мики Бавли набирает номер телефона. Долго крутит диск, а потом, не в силах сдержаться, кричит кому-то на иврите. -- Что в Тель-Авиве? -- спросил я, когда он положил трубку. -- В Тель-Авиве карнавал!.. -- И снова запрыгал, взбудораженный, взъерошенный. И вдруг он замер, как громом пораженный: -Как же Шмуэль этого не знал, а?! Ну, профессор Шмуэль Митинге?! -- Лицо его стало жестким. Он повторил оторопело: -- Шмуэль... как же? И не знал. Бог мой! Утром Мики Бавли вез меня за Сену, к зданию с куполом. Кругом гранит и ажаны в синих кепочках-кастрюльках, вежливые, как экскурсоводы. Дворец Правосудия республики Франция. Мики Бавли как растворился. "Экскурсовод" в синей кастрюльке показал мне дежурную камеру, в которой свидетели ждут вызова. Все друг друга знают, раскланиваются. Фотограф снует, слепит вспышками. Оказалось: что ни свидетель, то либо бывший министр, либо депутат французского парламента. В углу, окруженный депутатами, сидит престарелый лауреат Нобелевской премии президент Рене Кассен. В другом углу, в толчее раввинов и министров, главный раввин Франции Каплан. Лицо хмурое, словно предвидит, что через семь лет снова начнут взрываться у французских синагог бомбы и прольется кровь... Начали свидетели исчезать. Сперва самые именитые, затем бывшие министры, которые, как все "бывшие", более терпеливы. Я, по правде говоря, стал подумывать, что меня решили "забыть". Поняли, что цепи рвутся серьезные. Как бы они не врезали -- "одним концом по барину, другим по..." еврейскому мужику Шаулю бен Ами с его политикой "тишайшей дипломатии". Такая сейчас начнется "тишайшая"! То-то Мики Бавли, служивый человек, исчез, ако тать в нощи. Но -- нет, зовут!.. Служитель трибунала в чистенькой накидке широким жестом показал, куда двигаться. В одном кармане пиджака у меня речь, заготовленная в самолете, в другом книжица "Россова..." Тащу с собой и кожаный саквояж -- полное собрание сочинений шевцовых-евсеевых, юдофобов современных, из личной библиотеки. Может, пригодится... Ввели в зал Верховного Суда. Прохладно. Или это только я ежусь? Тихо-тихо. Слышится лишь скребущий звук. Словно кто-то напильничком точит. Сверху восседает судья, дебелая дама, которую, как меня предупредили, следует называть "ваша 351"чест352"ь". Сбоку, чуть ниже, Генеральный прокурор Французской республики, сутуловатый узкоплечий интеллигент. В своей черной мантии он похож на летучую мышь. Зал полон. Человек двести-триста. Почти все обвешаны аппаратурой. Пресса. Я сунул кожаный саквояж куда-то за спину, на столик. Поднял над головой желтоватую книжицу. Объяснил, что сие значит и кто автор. И главное, что началось после ее публикации в Российской империи. Кишиневский, Харьковский погромы -перечислял долго... Попросил я председателя Верховного трибунала положить палец на второй абзац статьи, напечатанной в посольском журнале "USSR". А сам стал читать брошюру -- кредо "Союза Михаила Архангела"... После нескольких моих фраз, вижу, отвалилась у судьи челюсть. Слышит своими ушами, а поверить не может. Так и садит "ваша честь" с открытым ртом. "Вот оно -несчастье цивилизации, думаю. -- Представить себе не может, что такое возможно..." Минут через пять "ваша честь" выразительно поглядела в сторону Генерального прокурора Франции. Позднее узнал, Помпиду, тогда Президент Франции, попросил Генерального прокурора принять все меры, чтобы процесс не превратился в политический. Тот, говорят, старался. А что ныне делать? Судья, откинувшись в своем тронном кресле, испытующе смотрела на него до тех пор, пока тот не передернул нервно плечами. Мол, кто ожидал, что эти советские окажутся такими идиотами? Тут я понял, что дело сделано и нечего терять время. Около меня переминался с ноги на ногу переводчик Верховного трибунала, высокий, горделивый русский дворянин, судя по осанке. Лицо у него испитое, с запалыми щеками, нос с красноватой шишечкой. Он не только мои слова переводил мгновенно, воспроизводил даже обмолвки, покашливание. И то сказать -- суд! Бывает, свидетель правдив не тогда, когда говорит, а когда оговаривается. Раз ты дело свое знаешь, дорогой, читай сам! С листа. Вручил я ему Россова -- вот, говорю, от сих до сих. Когда он кончил, "Ваша честь" прикрыла свое лицо руками... Я стал озираться. Зал обшит коричневатым заморским деревом. Все время раздается какой-то странный звук, который я принял, когда вошел, за слуховые галлюцинации. Прислушался, да это древесный жук делает свое дело. Я улыбнулся ему, невидимому. История, как древесный жук, делает свое дело. Все прогрызает. Полвека Москва тараторила об интернационализме, о дружбе народов. А глядь, одна древесная труха осталась... Когда все поднялись, чувствую, схватили меня за локоть мертвой хваткой. Пока не вывели из зала, не отцепились. Кто-то с сигарой в зубах и с магнитофоном на плече, вынул записную книжку и стал вносить туда какие-то фамилии. Оказалось, что пресса меня делила. Кому когда... Первые дни я рассказывал с удовольствием. Давал подержать желтенькую брошюрку "Союза Михаила Архангела", позволил кому-то снять с нее копии. Мики Бавли пропал, отдал меня на поток и разоренье... Появился только на восьмой день. Привез мне вороха газет -- на французском, английском, испанском, немецком, норвежском... Почти в каждой -- фотография обложки с именем "С. Россов"..., в половине газет -- фотографии и сравнительный анализ текста С. Россова и журнала "USSR". Вот, прославил неведомого автора! Больше у него текста никто не украдет, вся мировая пресса на страже! Понял я: дело сделано. Представитель агентства "Ассошиэйтед пресс" загляделся на вошедшую в кафе красотку, я попятился и -- нырнул в толпу. Оторвался... Скрылся я у старого парижанина Бориса Юльевича Физа, который вместе с Никитой Струве руководил старинным русским издательством "Имка-пресс", где выходили мои "Заложники". Покойный ныне Борис Юльевич был человеком предельно застенчивым и тактичным. Он тотчас понял, что я в бегах, и успокоил меня. -- Здесь вы как в неприступном замке! Он целый день объяснял по телефону, что меня у него нет и быть не может. Но дважды входил и просил извинения. -- Григорий Цезаревич, вас просит Татю. Возьмите, пожалуйста, трубку. -- 'Татю?! Первый раз слышу. Но коль Борис 369"Юльевич просит...370"" -- Я - Татю! прозвучало на хорошем русском языке. -- Политический редактор газеты 371""Ле 372"Монд". Григорий Цезаревич, когда вы выступали -пять лет тому назад в Союзе писателей, я был корреспондентом 373""Ле Монд" в Москве. И вывез на Запад стенограмму вашей речи в боковом кармане пиджака... -- А! -- вскричал я. -- Так это из-за вас меня исключили из партии. И перестали печатать. Семья чуть с голоду не подохла. Заходите... Вечером, когда я лежал почти бездыханный, снова вошел на цыпочках Борис Юльевич Физ. -- Григорий Цезаревич, тысячу извинений! Из Лондона .звонит Анатолий Максимович Гольдберг. Я вскочил с кровати, как солдат на побудке. Анатолий Максимович! Да кто из русских интеллигентов не вскочил бы, услышав, что к нему звонит Анатолий Максимович! В сотнях московских НИИ инженеры не начинают рабочего дня, пока не поведают друг другу, что сообщил из Лондона знаменитый и мудрый Анатолий Максимович Гольдберг, политический комментатор Би-Би-Си... В писательских домах творчества его голос звучал из-за каждой двери, и однажды старуха-уборщица, подметающая писательские "творятники", прокричала при мне глуховатой Мариетте Шагинян: "Я ваше Би-Би-Си поставила на шкаф". Анатолий Максимович был человеком-легендой. Конечно, я немедля согласился, чтобы он прилетел. Он явился поздно, высокий, широкогрудый, похожий на капитана дальнего плавания. Когда в прихожей раздался его голос, я дремал и, встряхнув головой и отогнав сон, приготовился слушать Би-Би-Си... Ночью мы отправились с ним в кафе. Я рассказывал ему так горячо, словно в первый раз. Отдал копию "Россова". Обратно мы возвращались часа в три ночи. Сеял мелкий дождичек. Из ярко освещенных кафе и темных подъездов то и дело выходили юные негритянки, немки, француженки и что-то говорили изысканно, по-французски. О смысле я, пожалуй, догадывался, но вот в каких выражениях они высказывают свои идеи? Двум немолодым людям. Русскому человеку все интересно. Анатолий Максимович улыбнулся: -- Они просят разделить с ними уют... В израильском самолете "Эль-Аль" мне пришла в голову мысль, от которой я вскочил на ноги, опрокинув столик с едой. Эта мысль и определила мое поведение, по крайней мере, на полгода. Расистские статьи были опубликованы не только в Париже. Подобные "исторические экскурсы" Агентство Печати "Новости", издательство заведомо КГБ-шное, обнародовало и в Лондоне и в Риме... Авторы вроде разные, а текст один: евреи -- враги человечества. Хуже гитлеровцев. Ждут- не дождутся минуты, когда "Бог отдаст им всех на окончательное истребление..." К чему сия кровавая жвачка - сразу во всех столицах Европы? "Случайных совпадений" тут быть не может, это нетрудно понять каждому, кто знает, как работает пропагандистская машина в СССР. Значит, начата антисемитская операция с т р а т е г и ч е с к о г о р а з м а х а... Неважно, кто выдал Краткий курс "Союза Михаила Архангела" за откровения марксистской мысли - Лубянка или генерал Епишев, начальник Политуправления и Главный юдофоб Советской армии; аппарат Подгорного или Суслова, - ясно, как Божий день: общественное мнение мира готовят к истребительной войне против Израиля. Уже в этом году, не позднее, Брежнев и Ко. попытаются стереть Израиль с лица земли... Я прилетел в Израиль в полночь, не поехал в Иерусалим - домой, скоротав остаток ночи в аэропорту, и рано утром уже был в Министерстве обороны Израиля. Потребовал, чтобы меня немедля приняли; у меня точные сведения -- Советы начнут войну против Израиля уже в этом году. Возможно, летом... Меня привели к низкорослому, краснощекому старшему офицеру в зеленой мятой одежде, по которой демократия! - не отличишь генерала от повара. Он чем-то был похож на французского ажана, охранявшего комнату свидетелей во Французском Дворце Правосудия. Толстое круглое лицо, сонный взгляд и чуть заметная брезгливая гримаса. Бой мой, как искривилось в иронической усмешке лицо стратега! Он думал, возможно, что я разверну перед ним копию плана военных действий, сфотографированного в Москве, в кабинете маршала Гречко, или секретный приказ по сирийской армии, на худой конец. А я сую газеты и пожелтевшую книжицу 1906 года. Что он, газет не читает?.. Стратег зевнул и даже не извинился. -- Еще один пророк из России, - сказал он офицеру-переводчику. Офицер почему-то не перевел. -- Можно узнать вашу фамилию? - спросил я по возможности смиреннее. -- Когда вам разрешат стать в Израиле школьным учителем, а я приду в первый класс, тогда вы будете спрашивать у меня фамилию, -- сказал он яростно и встал. Спустя три дня я добился полного успеха: меня перестали где-либо принимать... Я вернулся домой к рукописи "Полярной трагедии", от которой меня оторвал Парижский трибунал. Телефон звонил непрерывно. Друзья хотели узнать, что произошло в Париже. Как съездил? Я опешил. Разве об этом не было в израильских газетах?" Не было, отвечают. - Где-то проскользнула строчка о предстоящем процессе и все..." Тут уж я вовсе отказался что-либо понимать. Весь мир освещает процесс во всех деталях, поместили даже портрет посла СССР во Франции товарища Абросимова в парадной, блещущей нашивками униформе, которому пришлось покинуть Париж. И, как оказалось позднее, навсегда. И Париж, и западный мир... А Израиль молчит? Непостижимо!.. Пожалуй, все стало проясняться, когда я, услышав по радио о приговоре Парижского трибунала, позвонил на радостях профессору Иерусалимского университета Шмуэлю Митингеру. В трубке прозвучал в ответ взбешенный голос израильской знаменитости: -- Мне уже двенадцать человек звонили! За одно утро! -- И знаменитость бросила трубку. И тут только я вспомнил удивленный возглас Мики Бавли, когда я вытащил из саквояжа желтоватую от времени книжицу Россова и показал на цифры "священных цитат": -- Как же Шмуэль этого не знал?! Ну, профессор Шмуэль Митингер?! В самом деле, мелькнуло у меня, процесс, кроме международной ЛИКИ, готовили два университета: Иерусалимский и Тель-Авивский, специально занимающиеся проблемами иудаизма и современного еврейства. Целая колония историков под руководством знаменитого профессора Шмуэля Митингера. Шмуэль Митингер, естественно, -- главный научный консультант министерства иностранных дел. Правая рука -- по научным проблемам -- Шауля бен Ами, специального представителя Голды Меир. И вдруг оказалось, что он -- дилетант. По степени дилетантизма на уровне израильского Министра абсорбции. Не знал - не ведал даже главных изданий "Союза Михаила Архангела"?! Международный процесс был бы проигран, если бы не какой-то русский, который и в Париж-то попал случайно? Шауль бен Ами, как и профессор Шмуэль Митингер, устал от звонков и на все недоумения членов правительства и кнессета отвечал многозначительно: -- Мы ему помогали... Когда меня спросили об этом, я поступил крайне неосторожно: удивленно поднял брови. Однако меня тревожили, естественно, не потуги чиновников "сохранить лицо", а их каменное неверие в то, что истребительная война против Израиля вот-вот начнется...В этом же году. 1973м... Всерьез меня не принимал никто. Кроме одного человека...