– Ты, Василь Васильевич, соседскому князю денег взаймы дал бы?
– Да зачем… что там, – начал было тянуть Кочева и вдруг отрубил: – Не к чему, много охотников найдется!
– А вот и есть к чему, – весело возразил Калита, лукаво сверкнув глазами. – Скажем, занять соседу малость? Ради бога! Только… красны займы отдачею, а особливо с придачею. Глядишь, а деньга деньгу за ручку ведет, в кошеле позвякивает. Ну, дал рогожу, а взял кожу – то не в зачет! – прищурил он глаза, и губы его слегка вздрогнули. – А как влезет сосед в долги – ручным станет, и не к чему его земли силой брать: сами в руки идут. Да и прикупить село-другое можно. Так-то! А коли я с пылу хватал бы, не наелся б, только ожегся.
Он снова любовно потрогал калиту, перекрестился и, отпустив Кочеву, пошел по крепкой лестнице вниз, во двор.
Хозяйским глазом оглядев широкий чистый двор, Калита подумал: «Надобно посад обнести дубовой стеной». Сейчас двор окружен высокой сосновой изгородью, выложен камнем, посыпан песком. На воротах гнездятся кресты, иконы под навесами, писанные прямо на досках.
У конюшен впрягали лошадей в возила. Торопливо вышел из казнохранилища управляющий хозяйством дворский Жито – дородный боярин с серьгой в ухе. Кланяясь на ходу князю, скрылся в тереме.
По двору промелькнули загорелые ноги Фетиньи, дочери недавно умершей прачки Щеглихи. Озорница не видела князя. Подбежала к медушке, открыла в нее дверь и, немного присев, стала дразнить Сеньку-наливальщика:
Рудый красного спросил:Чем ты бороду красил?
Она шаловливо таращила глаза, из которых, казалось, брызгали зеленые искры, и оттопыривала губы, точь-в-точь как Сенька. Краснорожий, сердитый Сенька показался на пороге медушки. Фетиньи сразу и след простыл, только мелькнул за амбаром цветной сарафан.
Сенька крикнул:
– Погоди, попадешься мне! – и снова исчез в медушке.
А Фетинья уже мчалась дальше.
«Ишь, девка – огонь! – глядя ей вслед, подумал Иван Данилович. – Надо постельницей к княгине приставить».
Истошный, хриплый крик вырвался из конюшни.
– Кто вопит? – недовольно спросил князь у стоящего рядом ключника.
– Мужик-неплательщик.
– Скажи, чтоб рот кляпом заткнули! – резко приказал князь и крикнул вдогонку: – Да лозы не жалеть!
Он побывал в сушильне, проверил у казначея книги с записями и вместе со слугой Бориской вышел из ворот Кремля на улицу.
БОРИСКА
Нелегкое детство выпало на долю Бориски. Отец, гончар, погиб при татарском набеге; мать вскоре умерла от заражения крови: порезала ногу на огороде, в рану попала земля. Остался десятилетний Бориска под присмотром тетки Гаши – сестры матери, женщины крикливой, вспыльчивой, тяжелой на руку. У нее своих детей был полон короб, и к Бориске она отнеслась, как к неизбежной и неприятной обузе. Он был предоставлен самому себе и улице, а от тетки Гаши получал больше подзатыльников, чем кусков хлеба.
Жили они на краю города, возле колокольного мастера Луки. И к нему-то чаще всего забегал Бориска.
Лука не только лил колокола, но делал и кое-какую мелкую работу. И Бориска с острым любопытством рассматривал каменные формы, тигельки для плавки и разливания металла, сыродутный горн во дворе и уже отлитые бронзовые украшения.
Лука был могучим стариком с широкой, как плита, спиной и такой грудью, что, казалось, на нее набиты обручи. Он был несловоохотлив, но добр и сразу привязался к смышленому взлохмаченному мальчонке с носом-репкой и синими шустрыми глазами.
Вечерами, после тяжкого труда, сидя на завалинке с «приблудным внуком», как называл он Бориску, Лука не то что рассказывал – рассказывать он не умел, – а глухо, отрывисто бормотал:
– Сила земли в умных руках… трудолюбцы красят ее. Вырастешь – поймешь… Не вечно татарам сидеть на шее нашей. Наступит час…
Бориска и впрямь не все понимал в этом бормотании, но ему приятно было сидеть вот так, прижавшись к теплому боку дедушки, прищурившись, глядеть на далекие звезды над бором, слушать всплески речной волны. Дедушка пропах дымом, и запах этот тоже был приятен.
Поднимаясь, Лука неизменно говорил:
– Смотри, Бориска, до конца борись-ка… – и отправлялся спать.
Пуще всего любил Бориска военные игры, когда с однолетками, разбившись на «московитян» и «татар», они карабкались по оврагам, прятались в зарослях чертополоха, устраивали засады и набеги.
Из гибких веток они делали луки, набивали пазухи камнями – и начинались ратные схватки.
Во всех играх Бориска был заправилой, и не раз перепадало ему от тетки Гаши за порванный на локте рукав или шишку на лбу. Но это нисколько не охлаждало его. Он мечтал о воинской славе, о том, как побьет несметное множество татар, отомстит за отца и возвратится в Москву на высоком, красивом коне. Медленно проедет он по своей улице. Дедушка Лука скажет громко, с удивлением: «Да это же Бориска-молодец!»
И даже тетка Гаша с притворной лаской улыбнется, а он на нее и не посмотрит.
А у яра, возле ворот покосившейся землянки прачки Щеглихи, будет стоять та вредная девчонка, которую он дергал за косы. Правда, она в отместку однажды расцарапала ему ногтями нос… Фетиньей ее зовут. Чудное имя! А лучшего, наверно, нет на свете.
…Время шло своим чередом. Бориска стал отроком, потом юношей – помощником Луки. Появились новые друзья: смелый Андрей Медвежатник, черномазый молотобоец Филипп. И забавы стали иными: ходили на охоту, устраивали кулачные бои с парнями соседних улиц.
Однажды – это было летом – такой бой разыгрался с особой силой.
Посередине улицы пошла стена на стену, а у ворот глазели старые и малые, кричали, подзадоривая:
– Вали его, Дементий, вали!
– Мякни по шее!
– Ух, ладно по уху оплел!
Бориска, увлеченный схваткой, расшвырял противников, двух схватил за шиворот да так сшиб лбами, что они очумело сели наземь. И драчуны и зеваки не сразу заметили, как вышел из-за угла князь Иван Данилович в сопровождении охраны. А когда увидели – заметались: кто постарался улизнуть, кто так и остался стоять, где был, будто ничего и не произошло. Знали: не любил князь таких забав.
Калита, хмурясь, подозвал Бориску. Тот, взмокший, с ссадиной через весь лоб, подошел к князю, виновато потупился.
– Чей будешь? – тихо спросил Иван Данилович.
– Гончара Ивана, – не ожидая ничего доброго для себя от этой встречи и от этих расспросов, ответил Бориска.
– А ловко ты их… лбами. Треск слышал? – неожиданно весело спросил князь.
Только теперь осмелился юноша поднять голову. Увидел смеющиеся, сейчас добрые глаза князя, и у него самого губы невольно растянулись в улыбку, широкий нос приподнялся, озоровато сверкнули глаза: