Освобожденные пленницы с радостным плачем выбежали из ворот княжеского двора.
Чолхан и два его сотника отбивались в широких сенях от наступавших тверичей. Улучив момент, татары скрылись за дверью, привалив к ней лавки. Из бокового окошка вылетела татарская стрела, наповал убила Матвея.
– Что попусту люд терять! Поджечь терем! – закричал высокий молодой тверич с белыми, как лен, волосами и стремительно бросился вниз по лестнице.
Пламя восстания перебрасывалось и на боярские хоромы.
– Пожгем кровопивцев! – потрясая вилами, бежал по улице худой, с изможденным лицом бочар Спиридон Беспалый, и глаза его полыхали ненавистью. Рваная рубаха прилипла к костлявым лопаткам.
Догоняя его, опережая, бежали слободские люди:
– Бей богатеев!
– Одно зверье!
– Боярина Воркова в огонь!
Воркова люто ненавидели за жестокость, за то, что обирал до нитки, измывался над беднотой.
– Осмолить лиходея! Натерпелись!
– В огонь!
Ревущим, неудержимым потоком растекались по улицам, врывались в боярские дома. Гнев клокотал, плавил сердца, и не было на свете силы, которая смогла бы сдержать, затушить его, пока не насытится он справедливой местью.
Ночью над городом стояло зарево от пожара. Догорал проклятый Щелкан, чадили хоромы бояр. Затихли колокола. И опять казалось – вымер город. Но никто не спал. Понимали: теперь жди Узбекова погрома. Стали укладывать пожитки, готовиться к уходу в леса.
МОСКОВСКОЕ УТРО
На вытоптанной площади шумел московский базар. Крестьяне в рваной одежде продавали с телег овощи, лесные ягоды, муку. Надрывался продавец репы. Девчонка с лукошком яблок зазывала тоненьким голоском:
– Садовые, медовые, наливчатые, рассыпчатые!
Раздували горны литейщики, переругивались мужики, по-детски трогательно кричал козленок, трудолюбиво постукивали молотками сапожники. Блинники посреди площади пекли блины и оладьи.
– Квасу, квасу!
– А вот кому калачей горя-а-чи-их!
Из открытых дверей кузниц раздавался перезвон наковален.
На лотках, вскидываясь, трепыхала рыба. То там, то здесь валялись рогожи – укрывать в дождь себя и товар; преграждали дорогу возы с овощами, горы корзин и горшков. Слышны были выкрики, говор, неистовый визг поросят, выставивших розовые морды, хлопанье птичьих крыльев. Пахло свежим сеном, топленым молоком и грибами.
Возле одного из лотков продавал рыбу, мрачно поглядывая из-под нависших, спутанных бровей, огромный черноволосый мужик Степан Бедный из Подсосенок. Рядом со Степаном, небрежно скрестив руки на рогатине, стоял его друг охотник Андрей Медвежатник, ладный кудрявый парень с глубоким шрамом над правой смоляной бровью, как бы продолжением ее. Шрам этот, оставшийся от той поры, когда одолел Андрей медведицу, лица не портил, только делал его жестче и мужественнее.
Странной была дружба между Андреем и Степаном. Казалось бы, что могло их связывать? Степану – под пятьдесят, Андрею – вполовину меньше; у Степана большая семья, Андрей только недавно женился на старшей сестре княжеского постельничего Трошки и перебрался в Подсосенки. Степан был хмур, молчалив; Андрей любил громко посмеяться, позубоскалить, славился неуемной силой: таскал зараз по три мешка зерна, устраивал карусель – клал на плечи коромысло или палку, на концы цеплял с дюжину ребят и крутил их, хохоча во все горло. Как-то мост через речку провалился. Так он один поднял его, положил себе на спину и держал, пока телега не проехала. Андрея и тур на рогах метал, и разъяренный медведь на него наваливался, а все бог миловал: выходил целехонек. Степан иного склада: осмотрителен, вброд не пойдет без палки; прежде чем решить что, долго обдумывает – не вышло бы какой беды. Но беда словно подстерегала его: то скот боярина Кочевы потравит поле, то сборщик снова припишет уже возвращенный долг. После каждой такой неудачи Степан становился еще мрачнее и неразговорчивее.
И все же Степана и Андрея влекло друг к другу. По недомолвкам, осторожным словам чуяли, что мыслят едино.
Базарный шум разрастался.
– Пойду потолкаюсь, – сказал своему другу Андрей Медвежатник и, распрямив плечи, вразвалочку пошел меж возов, пощелкивая лесные орехи, далеко выплевывая скорлупу.
Согбенный слепец-гусляр, держась за плечо поводыря, пробирался по гончарному ряду. Верзила с фартуком из рогожи, в дырявых портках широко шагал, ни на кого не глядя, вскинув на плечо кувалду. Слепец уселся на скамеечку посреди площади, пристроил на коленях гусли и, склонив набок белоснежную голову, будто вслушиваясь в рождающие звуки, стал проворными пальцами перебирать струны, напевая скороговоркой:
Встань, пробудись, мое дитятко!Сними со стены сабелькиИ все-то мечи булатные.Ты коли, руби сабелькамиБогачей, лиходеев-татар.Ты секи, кроши губителейВсе мечами да булатными…
Хмурая толпа, окружившая гусляра, слушает молча. В его деревянную чашку сыплются монеты, куски хлеба, огурцы.
Андрей протиснулся ближе к гусляру. «Как люто ненавидят поганых ордынцев и богатеев, – думает он, глядя на суровые лица. – И есть за что. Обдирают нас богатеи до последнего!»
В прошлом году, пока ходил на охоту, мать надорвалась, работая на землях Кочевы, умерла тихо и безропотно. А отца еще несколько лет назад придавило бревном при постройке Кремля – лежал теперь без движения, глядел так, будто винился, что в живых остался.
Задумавшись, двинулся Андрей дальше. Остановился на краю площади посмотреть, как играют в «кружок» двое босоногих ребят. Один из них, в холщовой рубашке, бросил на землю шага за три от себя кольцо и пригнулся. Другой, с веснушками по всему лицу, разбежавшись, прыгнул ему на спину и, сидя там, ловко кидал заостренную железку в середину кольца. И пока попадал он в кольцо, все сидел на спине у друга, а тот покорно подавал железку. Но вот веснушчатый промахнулся и подставил теперь свою спину.
Андрей, подойдя к ним, с напускной серьезностью спросил:
– В каком ухе звенит?
Мальчонка в холщовой рубашке вскинул на него темно-серые глаза, не задумавшись, ответил:
– В левом!
– Да ты, чай, слышал? – весело рассмеялся Андрей и поинтересовался: – Звать-то как?
– Лазарь.
– Ну что ж, имя христианское. Ты, Лазарь, не горюй, что долго спину гнул. Теперь, вишь, твой черед кататься. Может, и мы еще кого со спины сбросим…
Мальчики, не понимая, слушали его. Когда отошел, проводили недоуменными взглядами.
Андрей возвратился к рыбному ряду. Степан был чем-то встревожен.
– Ты чего? – спросил Андрей.
– Слышь, говорят, – приглушил голос Степан, – в Твери неладно… Горит…