Когда к середине недели ставки стали уже достаточно серьезными, на сцене появился Маледикт собственной персоной и поклялся, что повторит свои слова, если победитель разделит добычу с остальными. Он нанес визит в таверну «Однорогий бык», не обращая внимания на возражения Джилли, призывавшего к благоразумию и пристойности, и, лично просмотрев книгу для записи пари, наконец вручил кошель молодому поэту.
— Ничего особенного я не сделал, — сказал Маледикт, улыбаясь на высказываемые безумные фантазии о колдовстве и экзотических ядах. — Я всего лишь забаррикадировал дверь и сказал Лаву, что поступил так из одного опасения: если слуга Лава был подлым воришкой, с чего вдруг хозяин окажется лучше? Выяснилось, что у Лава слабое сердце. Его прикончил его собственный нрав.
Пуль, тот самый карикатурист, до сих пор заключенный в «Камни», прослышав о происшедшем, почерпнул из него сюжет следующего шедевра: Маледикт, облаченный в тень, окруженный лукавыми лицами, рассыпает перед ними монеты. Карикатура была озаглавлена «Ставки на смерть», и за спиной Маледикта маячила рогатая голова Хаита, бога смерти и победы. Джилли забеспокоился, увидев картинку; Маледикт лишь ухмыльнулся.
— Ты должен быть более благоразумен, сидеть дома и…
— …сдерживать натиск визитеров, желающих увидеть место, где сначала умер человек Лава, а потом он сам? Нет уж, Джилли, мне это начинает надоедать.
При дворе возродился интерес к темному рыцарю, не напоминавшему о себе целый сезон; Маледикта заваливали приглашениями на скандальные собрания и балы, однако в его бурной жизни белела одна лакуна. От Януса не было ни слуху ни духу, и Джилли знал, что именно это толкает Маледикта на различные поступки в поисках его внимания.
Янус появился лишь через несколько дней, поздно ночью. Он полностью соответствовал представлениям о любовнике, спешащем на позднее свидание: темное белье, духи с цитрусовыми нотками, чисто выбритые щеки.
Джилли открыл перед ним дверь, и Янус влетел в гостиную, словно знал: с той ночи, когда на Маледикта напали, ему не спалось в его спальне. Слуга шел следом, негодуя на беззаботную уверенность Януса в том, что ему будут рады — даже спустя неделю; Джилли с удовлетворением заметил, как Янус остановился на пороге при виде Маледикта, вытянувшегося на кушетке около спинета. Весь в голубино-сером, Маледикт походил на пламя, горящее в лампе тонкого стекла.
— Это был убийца? Человек герцога? — спросил Янус и бросил плащ на спинку стула, не обратив внимания на то, что скользкая бархатная подкладка словно бы стекла на пол.
Джилли поднял плащ, снова повесил.
— Человек герцога. Рука твоего отца. Садись. Выпить хочешь? Джилли учит меня мухлевать в «Дешевом висте».
Янус склонился, чтобы поцеловать Маледикта, но тот отвернулся, словно оскорбленная горничная, не желающая отдаваться своему господину по-хорошему.
— Это игра для слуг, — сказал Янус, видимо, желая поднять Маледикту настроение. Он уселся на кушетку, прижавшись бедром к ноге Маледикта.
— Победа есть победа, независимо от ставок. — Маледикт поднялся и стал неторопливо потягиваться, разминая мышцы.
Джилли, наблюдавшему за этой сценой — всегда только наблюдавшему! — вспомнилось тлеющее пламя, горячая копоть, рокочущие заморские вулканы.
— Значит, вы сбросили труп с чердака, — сказал Янус. — Зачем все эти загадки? — Он схватил Маледикта за руку и попытался усадить к себе на колени.
— Я решил, что мертвый грабитель вызовет меньше разговоров, чем мертвый убийца, — ответил Джилли, когда молчание Маледикта стало затягиваться.
— Надо было подождать, — проговорил Янус.
— Ждать, вечно ждать. Твоя любимая песня. Я что, должен был затолкать его в кладовку? — Голос Маледикта вдруг сделался резким. — Или отправить записку Ласту: извините, дескать, не пришлете ли Януса мне на помощь, а то у меня в спальне труп? Меня стошнило при виде его, и Джилли было почти так же плохо. А тебя неизвестно где носило.
— Отец изменил планы и держал меня при себе до поздней ночи — просматривал отчеты по аренде земли, которой я, быть может, никогда не буду владеть; а я изображал покорного сына. Только теперь с этим покончено, — заявил Янус, пряча лицо в волосах Маледикта. Его голубые глаза разгорелись. — Твой меч достаточно острый?
— Нет, — сказал Джилли. — Нет.
— Не дразнись, — проговорил Маледикт после минутного молчания.
— Я чертовски серьезен, — ответил Янус. — Он пытался убить тебя. Нельзя позволить ему еще одну попытку. Я поднял дичь, Мэл, вынудил ее двигаться. Пора отправляться на охоту.
— Что ты сделал? — спросил Джилли.
— Я налил Амаранте вина, устроив так, чтобы она увидела…
— И что? — прервал его Маледикт. — Просто скажи мне, куда…
— В порт, — сказал Янус. — К «Поцелую Зимы» и оттуда — в Итарус, где они могут объединиться с другим человеком, желающим тебе смерти.
— С Данталионом, — договорил за Маледикта Джилли.
Казалось, Маледикту было все равно: он сидел, опустив веки, губы его изогнулись в улыбке. Человек, затерявшийся в восхитительном сне об убийстве. Он открыл глаза: в самой их глубине клубился чистый, незамутненный триумф.
— Ты сомневаешься в моих возможностях, Янус? Я зарежу Ласта, прежде чем он ступит на борт «Поцелуя».
— Ты не можешь ринуться в ночь, размахивая мечом, как какой-то варвар, — сказал Джилли и встал перед дверью, ведущей в прихожую и дальше на улицу, словно желал преградить им путь.
— Не волнуйся ты, Джилли. Тебе это не поможет — и не изменит того, что мы делаем, — проговорил Маледикт.
— Мы могли бы нанять разбойников, чтобы убить Ласта. Вырви лист из его книги, — предложил Янус.
— Нет, — сказал Маледикт, снова поднимаясь на ноги, стройный, как его меч. — Какая радость от крови, пролитой по поручению?
— Но раны, оставленные мечом, ни с чем не спутать. Если попытаться представить все как несчастный случай — попытку ограбления или что-то вроде…
— К черту все, — сказал Маледикт, пристегивая меч к узким бедрам. — Я был терпелив. И больше терпеть не стану.
— Я нанял мальчика следить за домом, — сказал Янус. — Он даст знать, когда выйдет Ласт. Ты подождешь. — Полуприказ-полумольба возымела действие: Маледикт остановился на пути к двери.
Он мерил шагами холл словно гибкий хищник в городском зверинце, ожидая, отказываясь вступать в беседу, хотя Джилли пытался его разговорить. Записку доставили едва не на рассвете. В ней было всего одно слово. «Сейчас». Не успела бумага коснуться мраморной плитки пола, как Маледикт был уже на улице.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});