Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая жена мистера Томаса, происходившая из высокопоставленной виргинской семьи и часто вспоминавшая об этом, была хорошей хозяйкой. Её твёрдый, мужской характер и кипучая энергия, с которой она управляла всем домом, как бы уравновешивали собой вялую и бездеятельную натуру её мужа. Её суетливая беготня, брань и часто пускавшаяся в ход плеть — а она действовала ею с той ловкостью и неподражаемым изяществом, которые даются только дамам высшего круга, получившим воспитание на Юге, — помогали ей поддерживать в доме кое-какой порядок. Шесть лет назад она умерла, и почти тотчас же после её смерти раба, который при ней ухаживал за садом и возделывал землю около дома, отправили на хлопковые поля, а хозяйство как в доме, так и вокруг него было брошено на произвол судьбы. Вскоре в комнатах не осталось уже ни одного целого стола или стула, всё утопало в грязи, и всюду воцарились хаос и разрушение.
Разочарование новой миссис Томас ещё более усилилось, и её новоанглийские представления о жизни на Юге сильно пошатнулись, когда среди чернокожих ребятишек, которые бегали и суетились около дома — а все они собрались, чтобы приветствовать хозяина и новую хозяйку, — она увидела порядочное количество мальчиков и девочек лет восьми — десяти, совершенно голых или повязанных только грязной и рваной тряпицей. Все они были вымазаны в грязи и так шумели, что их новой хозяйке они показались настоящими чертенятами из ада, и она поделилась своими мыслями с Касси.
В самом доме, однако, её ожидало нечто ещё гораздо более неприятное. И ключи и само управление всем домашним хозяйством находилось в руках высокой плотной негритянки средних лет, которую все величали тётушкой Эммой, особы дородной и сильной. При жизни покойной миссис Томас тётушка Эмма была старшей служанкой, словом чем-то вроде премьер-министра, а после смерти госпожи в руки её перешло руководство всем домом. В кухне безраздельно господствовала тётушка Дина — такая же высокая толстая негритянка. Выражение её лица свидетельствовало о её горячем нраве и раздражительности, ещё усиливавшейся временами благодаря обильному потреблению виски. Нет надобности упоминать об остальных слугах — они находились в полном подчинении у этих двух женщин, причём вскоре выяснилось, что все они сговорились не давать новой миссис Томас никакой власти в доме и свести её роль к нулю.
Каким-то путём — вероятно, об этом проболталась дочка мистера Томаса, которую отец и мачеха привезли с собой из Новой Англии, — всем в доме стало известно, что новая хозяйка — дочь бедных родителей, что отец её добывал себе хлеб собственным трудом и что сама она всего-навсего обыкновенная учительница. Самая знатная аристократка, из тех, что носили белые лайковые туфельки, не могла бы отнестись с более глубоким презрением к такому низкому, плебейскому, жалкому происхождению миссис Томас, чем эти две негритянки — экономка и кухарка.
— Ну, нечего сказать, дожили! — восклицала тётушка Эмма, с возмущением покачивая головой и до мельчайших подробностей подражая при этом тону, манерам и словам своей покойной госпожи; она считала себя её заместительницей и преемницей и поэтому обязанной поддерживать честь семьи. — Дойти до того, подумай только, тётка Дина, дойти до того, что мы обе, выросшие в одном из лучших домов Виргинии, принуждены подчиняться такому ничтожеству, да ещё какой-то янки! Эх, тётка Дина! Кто бы мог думать, что таким отличным чернокожим служанкам, как мы с тобой, нам, которые выросли в одном из лучших домов Виргинии, суждено попасть в руки хозяйки-янки! И как это только могло взбрести на ум бедному массе[61] Томасу после такой жены, как наша покойная госпожа, дама из лучшей виргинской семьи, привезти к себе в дом эту дрянь, эту янки, которая и нас и его самого перед всем снегом осрамит! — Подобные речи приходилось выслушивать не только Касси, но подчас и самой миссис Томас, ибо возмущённая экономка изливала свои чувства во всеуслышание.
Когда недели через три после своего приезда миссис Томас заявила, что намерена сама взять в руки бразды правления, и приказала сдать ей ключи, тётушка Эмма только презрительно поглядела на свою новую хозяйку и категорически отказалась выполнять её требования. Её прежняя госпожа, заявила она, — не какая-нибудь нищенка, а наследница одного из лучших семейств Виргинии, — привезла её с собой в дом массы Томаса, назначила экономкой и на смертном одре потребовала от массы Томаса обещания, что он никогда её не продаст и что она до конца дней останется у него экономкой. И экономкой она всё равно останется назло всем янки и белым беднякам на свете.
Пусть миссис командует слугами, которых сама привезла с собой. Ведь она привезла с собой камеристку, за которую, впрочем, бедному, милому массе Томасу пришлось заплатить, да ещё дорого заплатить собственными деньгами. По какому это праву она является сюда и позволяет себе задирать нос перед слугами старой госпожи? Тут тётушка Эмма разразилась громким, вызывающим и вместе с тем презрительным смехом по поводу того, что какая-то ничтожная, бог весть откуда взявшаяся янки осмеливается требовать у неё ключи. Требовать? У кого? У неё, тётушки Эммы, выросшей в лучшей виргинской семье! И тут тётушка Эмма вытянулась во весь рост и скрестила руки на груди, точь-в-точь как это делала покойная госпожа, выросшая в одном из лучших домов Виргинии! Но немедленно вслед за этим голос её упал, и она разразилась потоком слёз при мысли о том, что сказала бы на это её бедная, незабвенная госпожа, получившая воспитание в благородной виргинской семье, — она, которая ненавидела всяких янки больше, чем жаб или змей, и всегда говорила об этих янки как о каких-то отпущенных на свободу неграх… Что сказала бы её госпожа, если б она вернулась и увидела, что все ключи оказались в руках какой-то янки?
Надо только сильно хотеть, и если такое желание есть, то и раб может подчас занять место своего господина. Миссис Томас в самых горьких выражениях пожаловалась своему супругу и потребовала от него, чтобы он велел наказать тётушку Эмму плетью и отослал её на работу в поле. Но благодушный, дороживший своим покоем старый джентльмен так привык сам подчиняться тирании властной экономки и ему так нравилось её презрение к янки, которое он и сам отчасти разделял, что он готов был стать на её сторону. Лишь после шестимесячной борьбы и бесконечных семейных сцен миссис Томас удалось получить в руки ключи и добиться удаления тётушки Эммы. Она настойчиво требовала, чтобы негритянку отправили на продажу в Новый Орлеан или, во всяком случае, как можно дальше, на полевые работы, а главное, чтобы за её наглое поведение её как следует наказали плетью. Мистер Томас, однако, решительно воспротивился этому. Пускай его жена, если найдёт нужным, собственноручно наказывает Эмму, сколько ей заблагорассудится. Покойница тоже не раз пускала в ход плеть, но за те шесть лет, что тётушка Эмма самостоятельно вела хозяйство, у него никогда не было повода прибегать к таким мерам, и он не собирается делать этого и сейчас. И только с большим трудом миссис Томас удалось добиться того, чтобы её супруг отдал Эмму внаймы куда-то по соседству. Миссис Томас, словно предчувствуя будущее, даже сказала, что её муж не желает далеко отсылать тётушку Эмму, чтобы иметь возможность снова назначить её экономкой, как только она, его несчастная жена, умрёт… что, наверно, случится очень скоро.
Хотя миссис Томас и освободилась наконец от чернокожей экономки, но у неё оставался ещё более опасный враг в лице чернокожей кухарки. Кулинарными талантами тётушки Дины нельзя было пренебречь, а мистер Томас был человеком эпикурейского склада и так привык к блюдам, которые стряпала тётушка Дина, что никто другой не сумел бы ему угодить. Все старания бедной миссис Томас изгнать тётушку Дину из кухни ни к чему не привели. Мистер Томас посоветовал своей жене просто-напросто быть подальше от кухни и не вмешиваться в стряпню, предоставив всё тётушке Дине. Миссис Томас никак не могла на это согласиться. Она ужасно любила возиться по хозяйству, волноваться, придираться, браниться. У неё дня не проходило без ожесточённых схваток с тётушкой Диной, которую хозяйка (и не без основания) попрекала тем, что она не умеет навести в доме чистоту и порядок. В ответ на такое обвинение тётушка Дина ворчливо заявляла, что от нищенки нечего ждать толку на хорошей кухне и что в кулинарии её хозяйка ничего не смыслит.
Эта междоусобная война длилась долго. Наконец миссис Томас стала уже серьёзно опасаться, что тётушка Дина собирается её отравить, и в течение долгих месяцев ничего не ела, кроме пищи, которую для неё готовила Касси. Впрочем, Касси так и не могла понять, чего именно боялась её госпожа — неопрятности тётушки Дины или вещей более страшных.
Во время всех этих домашних бед, которые, как утверждала миссис Томас, изо дня в день подтачивали её здоровье и усиливали приступы лихорадки, постоянно её мучившей, единственным её доверенным лицом и утешительницей была Касси. Ближайшие соседи жили на расстоянии нескольких миль. Хозяйки этих соседних усадеб, если только там вообще были хозяйки — так как некоторые плантаторы предпочитали вместо белой жены иметь чернокожую экономку, — будучи сами родом из Виргинии и Кентукки, относились к янки с не меньшим презрением, чем тётушка Дина. А у миссис Томас не хватило настойчивости сделать своё общество для них полезным или приятным и тем самым победить укоренившийся в них предрассудок. Мало радости видела она и от мужа. Каким бы он ни был в дни, когда ухаживал за ней, теперь она давно уже уступила своё место в его душе любимой сигаре, мятной водке и жевательному табаку, и для того, чтобы избавиться от её постоянных и, как он выражался, пустяковых жалоб, он старался возможно меньше попадаться ей на глаза. Её падчерица, четырнадцатилетняя девочка, по-видимому, была настроена против мачехи и действовала заодно с тёткой Диной, точно так же как прачка, швея и вся остальная прислуга. Все они разными своими выходками доводили миссис Томас до такого состояния, что однажды она поделилась с Касси своими опасениями, что эти отвратительные чернокожие погубят не только её здоровье и красоту, которые уже и так сильно пострадали от лихорадки, но также и её душу. Она была уверена, что, живя на плантации, на спасение души рассчитывать трудно.