– Да что вы мне тут инструкции цитируете! – разозлился Вронский. – Сам знаю, что разрешается временно держать взрывчатку в вагонах-складах, но нельзя же скапливать столько взрывчатых веществ на одной станции, – сюда целый эшелон аммонита придет сегодня ночью или к утру.
– Так его на других путях поставят, – не сдавался Ивашкин, потея от волнения больше обыкновенного. – А у нас приняты все меры предосторожности. Вагоны-склады имеют опознавательные знаки в соответствии с параграфами пятьдесят три, пятьдесят четыре – красные диски днем, красные фонари ночью. На дверях белые плакаты с черными буквами – «Опасно!» Все как полагается…
Но Вронский уже не слушал его. Он поднялся из-за стола и торопливо вышел из кабинета. По дороге на станцию он тревожно думал, что очень некстати везут ему сейчас эту взрывчатку. Заметив на станционных путях несколько цистерн с бензином, начальник взрывных работ забеспокоился еще более.
«Этого еще не хватало, – раздраженно подумал он, переводя взгляд с цистерн на составы с лесом. – Как нарочно, забили всю станцию горючим материалом…»
Дежурный по станции Большой Курган инженер-лейтенант Грачев, выслушав его, только руками развел:
– Что поделаешь, товарищ Вронский! Станционные пути у нас недостаточно развиты, а грузы все прибывают.
– Так ведь взрывчатку же ночью пришлют, – возбужденно проговорил Вронский.
– Ну так что же? – невозмутимо отозвался дежурный. – Обычное явление. Не впервые такие грузы принимаем. Непонятно даже, чего вы нервничаете?
Вронский, более всего боявшийся обвинения в нервозности, так и вспыхнул весь:
– Кто нервничает? Что вы, в самом деле!… Не знаете разве, какова обстановка? В любой момент возможна диверсия, особенно в такой благоприятный, когда к нам прибывает чуть ли не две тысячи тонн взрывчатых веществ, а станция вся забита цистернами с бензином и строительными материалами…
– Знаем, все знаем, – спокойно прервал его дежурный. – Не нужно только сгущать краски и преувеличивать опасность.
Дежурный по станции был уже не молодым человеком. На транспорте работал он не первый год и дело свое знал в совершенстве. Спокойно, без суеты привык он принимать решения. Грачев понимал, конечно, что возможность диверсии, о которой все работники станции были предупреждены, делала обстановку серьезной, даже напряженной, но нервничать так и горячиться, как этот молодой инженер, он положительно не видел оснований.
Вронского же, напротив, возмущало спокойствие этого человека. Лицо Грачева показалось ему почему-то глупым. «Удивительно тупой народ эти эксплуатационники…» – с раздражением подумал он о дежурном по станции и спросил:
– Что же вы, однако, думаете предпринять?
– Ничего не думаю предпринимать, – равнодушно проговорил дежурный.
– Ну так вы просто флегматик какой-то! – возмутился Вронский и направился к выходу. – Я начальнику станции буду жаловаться.
– Хоть самому министру путей сообщения, – все тем же невозмутимым тоном ответил дежурный.
После этого обмена любезностями Вронский сердито хлопнул дверью и вышел из конторы дежурного по станции. Однако он не пошел к начальнику жаловаться на Грачева, решив, что «все они, эксплуатационники, на один лад, и ничем их не прошибешь…»
ПОЕЗД ПРИХОДИТ В БОЛЬШОЙ КУРГАН
Рассветало, когда Анатолий Вронский со своей помощницей Ольгой Беловой пришли встретить поезд Шатрова. Инженер Ивашкин, раньше их явившийся на станцию, давно уже нетерпеливо прохаживался по перрону. Было свежо, и Ольга зябко куталась в свой просторный, выгоревший на солнце плащ.
Вронский всегда сам встречал такие поезда, и присутствие Ольги не было необходимым. Однако, сколько он ни уговаривал ее не ходить сегодня на станцию, она и слушать ничего не хотела. А когда узнала, что сегодня опасно быть на станции, категорически заявила:
– Тем более я хочу быть там. Долгом своим считаю! А потом – Шатров мой друг, и мне будет приятно встретить его и поздравить с благополучной доставкой опасного груза. А уж он доставит его благополучно, можете не сомневаться.
Вронский не нашелся что ответить ей на это. Ему вообще не нравилось, что в последнее время Ольга так часто стала вспоминать Шатрова, и он хотел было поиронизировать над этим, но его позвали и попросили срочно зайти к дежурному по станции.
Грачев, все еще продолжавший нести дежурство, удивил его бледным цветом лица и беспокойным блеском глаз. Вронский сразу же подумал, что случилось что-то необычное.
– Что слышно о поезде Шатрова, товарищ Грачев? – торопливо спросил он.
– Поезд Шатрова близко уже, – ответил дежурный. – Прибудет с минуты на минуту, но…
Грачев замолчал, будто не решаясь произнести какое-то страшное слово, но, сделав над собой усилие и осмотревшись по сторонам, проговорил, понижая голос почти до шепота:
– Он заминирован.
– Как?! – испуганно воскликнул Вронский, сразу же почувствовав, что ладони его рук стали мокрыми.
– Лейтенант госбезопасности Малиновкин сообщил мне только что, что диверсанты поставили на нем мину замедленного действия. Она может взорваться каждое мгновение, – пояснил дежурный, взяв себя в руки. – Надо действовать немедленно! Я прошу вас помочь мне. Необходимо предупредить всех об опасности. Я закрою семафор и не пущу поезд на станцию. Но если он взорвется даже там – все равно беда будет немалая.
– А что делать мне? – еле сдерживая охватившую его нервную дрожь, спросил Вронский.
– Поднимите рабочих в бараках и уведите их за холмы. Бараки ведь в конце станции, как раз за входным семафором.
– Значит, если поезд взорвется там…
– Да, да, – нетерпеливо прервал его дежурный. – Именно поэтому их нужно выводить из бараков как можно скорее!
– Хорошо, я сделаю это, – глухо проговорил Вронский, чувствуя, как у него все пересохло во рту.
Во время войны он лежал однажды между рельсами, когда рвался на станции эшелон с боеприпасами, в который попала фашистская авиационная бомба. Долгое время не мог он без содрогания вспомнить об этом. Однако постепенно острота потрясения сгладилась, и он даже начал рассказывать об этом происшествии в юмористическом тоне. Теперь же Вронский снова с необычайной отчетливостью представил себе беспрерывные глухие взрывы рвущихся снарядов, свист осколков, вспышки пламени, судорожное сотрясение земли и стоны раненых. Он ничем не мог уже подавить овладевшее им чувство страха и с ужасом думал, как в таком виде появится перед Ольгой.
– Я сейчас же побегу к баракам, – повторил Вронский, – отправлю только со станции Белову…
Но тут вдруг услышал он ее спокойный голос:
– Не нужно меня никуда отправлять, Анатолий Алексеевич. Я тоже пойду к баракам и помогу вам.
– Но, Ольга Васильевна… – начал было совсем растерявшийся Вронский.
– Нам дорога каждая секунда. Идемте! – решительно проговорила Ольга и, уже направляясь к выходу, спросила дежурного: – А Шатров знает, что его поезд заминирован?
– Нет, не знает, – ответил дежурный, делая какие-то знаки молодому железнодорожнику, заглянувшему в помещение.
Ольга первой вышла на перрон и торопливо, почти бегом, направилась к баракам. Вронский едва поспевал за нею, со страхом думая, заметила она или не заметила, как дрожал его голос. Только бы она не спрашивала его ни о чем, а он постепенно возьмет себя в руки…
Они пробежали уже значительную часть расстояния и приближались к семафору, крыло которого как раз в это время тяжело опустилось в горизонтальное положение. Ольге показалось даже, что оно рухнуло вдруг, как подстреленное, и судорожно подрагивало в предсмертных конвульсиях, будто живое крыло смертельно раненной птицы. И как раз в это время из-за холмов вынырнул поезд Шатрова с еще не потушенным прожектором и каким-то лихорадочным блеском буферных сигнальных огней. Постепенно он начал сбавлять скорость и вскоре совсем остановился у закрытого семафора.