Читать интересную книгу Великие психологи - Станислав Васильевич Аристов

дух. Рождение второго ребенка преподало мне урок того, какими разными могут быть люди даже в утробе матери. С тех пор я не в состоянии мыслить в терминах психологии научения, согласно которой любого человека можно научить чему угодно. Возьмите хотя бы тезис Дж. Уотсона: „Дайте мне двух младенцев, и я сделаю одного таким, а второго — другим“. Мне кажется, что у него просто не было своих детей. Мне-то теперь прекрасно известно, что родитель не в состоянии формировать своего ребенка по своему произволу. Дети сами творят себя. Самое большее, на что способен родитель — и этим ограничиваются большинство родителей, — это протестовать, когда ребенок слишком увлекается нашим воспитанием»[330].

Когда проект Торндайка был завершен, Маслоу не стал проверять его обещание о пожизненном финансировании своей деятельности, а устроился в феврале 1937 года преподавателем в только что открытый Бруклинский колледж. Студенты колледжа по своему социальному происхождению отличались от студентов Колумбийского или Висконсинского университета. Здесь учились дети эмигрантов, в основном представители рабочего класса или мелких предпринимателей. Но эти молодые люди были так же амбициозны и трудолюбивы, как их ровесники из элитарных учебных заведений. Они понимали роль образования в жизни и потому учились с особым рвением.

Маслоу впервые полностью погрузился в преподавательскую деятельность, оставив в стороне научные изыскания, на которые просто не было времени. Надо отдать ему должное — он оказался талантливым педагогом. Всегда готовый к диалогу, остроумный, умеющий учитывать в работе мнение других, Маслоу очень быстро стал одним из самых любимых преподавателей в студенческой среде. Лекционные аудитории всегда были полны, вне зависимости от того, какой курс он читал. Маслоу даже получил прозвище «Фрэнк Синатра», настолько он был популярен и в то же время артистичен в роли преподавателя.

Абрахама Маслоу студенты не только любили, но и доверяли ему свои проблемы. Зачастую они не знали, с кем поделиться собственными переживаниями, у кого можно получить компетентный совет. И Маслоу был тем человеком, который мог не только выслушать, но и помочь. Он приглашал заинтересованных студентов к себе домой, где в непринужденной обстановке обсуждал с ними научные проблемы или интересовавшие их вопросы — ценностные ориентиры и смысл жизни, взаимоотношения между различными культурами и отношения между мужчиной и женщиной. Последняя проблема была фактически табуирована в семьях молодых людей. Родители не умели, а значит, и не хотели говорить на подобные темы, а Маслоу, который занимался проблемой сексуальности с научной точки зрения, старался ответить на их вопросы. Он был достаточно либеральным в своих взглядах, демонстрируя студентам изменчивость в различных культурах представлений о красоте, отношениях между мужчиной и женщиной и прочие вопросы с точки зрения антропологии. Маслоу считал, что распространение нудизма могло бы привести к тому, что тело представителя противоположного пола перестало бы рассматриваться как объект вожделения, а стало обыденным явлением. В таком случае любовь с большей долей вероятности основывалась бы не на физической близости, а на духовной и эмоциональной составляющих. Кроме того, Маслоу был однозначным поборником моногамии, считая ее формой брачных взаимоотношений, в наибольшей мере удовлетворяющей потребности людей.

Вполне логичным продолжением подобного общения Маслоу со студентами стала его практика психологического консультирования, к которой он приступил в конце 1930-х годов. Сам Маслоу в это время прошел частичный курс психоанализа у Эмиля Оберхольцера — психоаналитика, эмигрировавшего из Швейцарии. Главной проблемой, разбиравшейся на психоаналитических сеансах, была обида на мать, которую он никак не мог простить. По неизвестным причинам курс был вскоре прерван. Поэтому Маслоу не мог применять психоанализ в работе со студентами, зато интуитивно начал использовать методы, которые позже были отнесены другими исследователями к когнитивно-поведенческой терапии. Он консультировал психически здоровых людей, оказавшихся в сложных жизненных ситуациях, испытывающих эмоциональные трудности или стремящихся разобраться в себе.

«Однако в глазах простых смертных я обрел ореол психолога, и потому ко мне потянулись люди, желающие получить ответы на главные жизненные вопросы, полагая, что кто, как не психолог, должен объяснить им, почему случаются разводы, откуда возникает ненависть и почему некоторые люди сходят с ума. Я чувствовал себя неуютно от этих вопросов и всё же в меру собственных сил и возможностей старался ответить на них. Особенно тяжко в ту пору приходилось провинциальным психологам, тем, что жили и работали в маленьких городках, где люди не только не слышали слова „психоанализ“, но ни разу в жизни не видели психиатра, где единственной альтернативой психологу была гадалка, домашний доктор или духовник. Психолог выслушивал вопросы и пытался найти на них ответы. Таким образом, в постоянной тяжбе с неугомонной совестью он обретал первые навыки психотерапии.

Самое интересное, что даже эти неуклюжие попытки врачевания человеческих душ зачастую оказывались успешными, что приводило меня в полнейшее изумление. Я был готов к провалам и поражениям, и их, конечно же, было больше, чем побед, но чем же всё-таки объяснить успехи, на которые я даже не смел надеяться?

Несколько позже я обнаружил другой, еще более неожиданный для меня феномен. Я проводил самые разнообразные исследования, в ходе которых мне приходилось составлять подробнейшие истории жизни своих испытуемых. При этом я обнаружил, что несмотря на то, что моя психотерапевтическая подготовка оставляла желать лучшего, а вернее было бы сказать, несмотря на полное отсутствие оной, мне в отдельных случаях удавалось вполне определенным образом повлиять на исследуемое мною личностное нарушение. А ведь я никогда не стремился к этому сознательно, я просто задавал человеку вопросы и писал его историю жизни!

Иногда ко мне обращаются за советом мои студенты, и некоторым из них я советую обратиться за помощью к профессиональным психотерапевтам. При этом я объясняю студенту, в чем, на мой взгляд, состоит суть его проблемы и почему я считаю целесообразной помощь специалиста. Довольно часто этого оказывается достаточным, чтобы студент сам справился с имевшейся у него симптоматикой.

Подобного рода феномены чудесного исцеления гораздо более доступны взгляду дилетанта, нежели профессионального психотерапевта или психиатра. Последний не склонен верить в чудо, он скептически относится к рассказам о такого рода случаях, однако я со своей стороны замечу, что, если мы возьмем на себя труд проверить их, то окажется, что очень многие из них имеют под собой реальное обоснование; такие случаи не редкость в практике психолога и социального работника, не говоря уже о священниках, учителях и врачах общего профиля.

Но чем же объяснить этот феномен? Мне думается, его можно понять только в контексте общей социально-психологической теории и теории мотивации. Вы, наверное, заметили, что в каждом из вышеперечисленных случаев существенны не столько осознанные аспекты отношений