И со свойственным ему чувством юмора заверил самого Клебера Эденса в интервью для «Пари-пресс»: «Я не издеваюсь ни над слонами, ни над французским языком»{433}.
Инициатива Эденса была подхвачена и другими критиками, которые присоединились к его претензиям, так что долгое время Гари был предметом ожесточенных споров между почитателями его таланта и теми, кто отказывался считать его полноправным французским писателем. Так, Робер Кантерс, участвуя в одной литературной передаче, заявил: «Г-н Гари — интересный писатель, но пишет он на молдовалахском языке»{434}.
Здесь уместно процитировать Эльзу Триоле, которая, приехав в Москву к своей сестре Лиле Брик, пожаловалась:
Я сделала всё, что могла, чтобы вписаться во французское общество, но для французов я всё равно осталась иностранкой{435} <…> Если эмигрант проникается любовью к своей новой стране, эта любовь всегда несчастна <…> Для любви нужно, чтобы вас было двое, но коренной житель никогда не отвечает любовью на любовь иностранца{436}.
Кармен Тесье распространяла клевету на Гари, сравнимую разве что с шумихой, которую создали вокруг «Европейского воспитания» в связи с Премией критиков. Тогда был пущен слух, что Гари нашел рукопись в кармане погибшего польского летчика, служившего в рядах Королевских ВВС. Точно так же теперь Кармен Тесье в своей знаменитой колонке «Сплетни» в газете «Франс-Суар» заявила, что 440 страниц окончательного варианта «Корней неба» представляют собой результат обработки романа Жаном Лемаршаном и Альбером Камю. Эта ложь — из которой, между прочим, следовало, что Лемаршан и Камю пропустили не одну ошибку, — вывела их из себя настолько, что они даже направили гневное письмо главному редактору «Франс-Суар» Шарлю Гомбо.
В ответ Шарль Гомбо заявил, что отныне ни строчки не напечатает об Альбере Камю, разве что его некролог поместит{437}.
А Гари не простил Кантерсу, что он дал пищу для клеветы Кармен Тесье на страницах «Франс-Суар». Столкнувшись с ним однажды в ресторане «Липп», он дал ему пощечину.
Упорство, с которым Кантерс и Клебер Эдене преследовали Ромена Гари, считая себя поборниками чистоты французского языка, а его — иностранцем, осмелившимся этот язык калечить, достойно сожаления. Тем более огорчительно, что они так и не увидели в его творчестве влияния таких мастеров русской литературной традиции, опиравшихся на народное творчество, как Гоголь, Лесков, Зощенко.
Однако происки критиков не изменили мнения читателей. В результате было продано 185 тысяч экземпляров «Корней неба».
И Ромен, и Лесли приехали в Париж практически без гроша. Какое-то время им ссужал деньги консьерж гостиницы «Пон-Рояль». А теперь Гари должен был принимать всех, кому был обязан внезапно свалившейся на него славой, — представителей литературной, политической и дипломатической элиты. На 22 декабря был назначен большой ужин, заказанный у знаменитого ресторатора Скотта с улицы Клебер. Поскольку у Гари не было своего жилья в Париже, друг писателя Жан де Липковски, тоже почитатель генерала де Голля, предоставил в его распоряжение семь из четырнадцати комнат своего великолепного особняка на бульваре Сен-Жермен.
У Лесли из одежды был только строгий серый костюм, в котором она приехала из Лондона. По случаю приема она обратилась к своей портнихе, чтобы та срочно сшила ей платье. Однако поняв, что за столь короткое время это невозможно, Лесли попросила своего приятеля Пьера Бальмена помочь ей — продать алый шарф и норковую пелерину на шелковой подкладке, под которой можно было скрыть скромный серый костюм.
На приеме Гари произнес речь, в которой не без лукавства поблагодарил посла Жана Шовеля, в свое время воспротивившегося его назначению в Лондон, за то, что он любезно предоставил ему время для написания книги. Виновника торжества тепло поздравил Анри Опно. Рене Ажид и язвительная Сильвия тоже пришли на праздник. В числе приглашенных были Кристиан Пино, графиня де Ларошфуко, посол Великобритании Глэдвин Джебб, Филипп Эриа, Жерар Бауэр, Луи Жокс, Жак Дюамель. В письме Кристель Сильвия рассказала, что видела и слышала в этот нескончаемый вечер{438}:
Ромен ведет себя, как опереточная примадонна. Он сплетничает, преувеличивает, изобретает, врет, шельмует. Это что-то! Жаль, что его мама не дожила до славы сына.
Сильвия Ажид любила рисовать[54] «приключения» своего друга Ромена Гари, на что тот ничуть не обижался.
Роман Гари — лауреат Гонкуровской премии за «Корни неба»; вместе с Лесли Бланш он дает интервью и позирует фотографам…
— Господа!.. Мы здесь!
— Ну и хамы!
— Ну давай еще пройдемся. Они нас просто не видят.
— Ромен, все уже ушли… пора уходить… У тебя и так Гонкур…
— И ни одного фотографа! Где фотографы?
— Э-эй! Дарлинг хочет… ему нужен, ему непременно нужен фотограф! Хелло! Всего один снимок!..
— Хочу фотографа!
Вечеринка у Ажидов: Ромен, как обычно, говорит только о себе. Сильвия Ажид изображает его с хоботом вместо носа.
— Не волнуйтесь… перед настоящими друзьями я могу позволить себе быть самим собой…
— Конечно, чувствуй себя как дома.
— Моя книга великолепна…
— Какой успех…
— Я счастлив как никогда…
— До свидания. Не знаю, что со мной… Наверное, это от радости…
* * *
По окончании всех торжеств Ромен Гари сел на поезд до Гавра. Он взял билет в купе первого класса, где ехали еще двое: красивая белокурая женщина и солидный господин, по-видимому, сопровождающий. Сначала писатель погрузился в чтение прессы, но очень скоро дама заметила, что он то и дело опускает газету, чтобы посмотреть на свою попутчицу. На вокзале они потеряли друг друга из виду. Гари сел на теплоход «Куин Мэри», где встретил писателя Жана Бло, который тоже направлялся в Нью-Йорк.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});