Да, лучше было бы не соваться со своими вопросами — ответ был ужасным:
— А вы разве не знаете, что Олег у нас тотошником стал?
Это было так неожиданно, что все конюхи растерянно застыли на своих местах, а тренер продолжал все так же громко, чтобы вся конюшня слышала:
— Николаев нынче два раза налево съездил.
Невольно оглянувшись и внутренне ахнув — не выдала ли этим себя, — Анна Павловна повлекла Амирова под руку вон, на свежий воздух.
— Неужто вы всерьез полагаете?..
— Кабы не полагал, не говорил бы.
Они медленно шли вдоль трибун, замусоренных билетами, стаканчиками из-под мороженого, картонными тарелочками из-под шашлыков и бутербродов.
— Можно ли поверить, что смирная, объезженная Прагма сама махнула через метровые кусты? Что она, сумасшедшая? Нет, я вас спрашиваю: она может быть сумасшедшая? На Фальстафе ехал собачьим кентером, а на финише три ошибки совершил, и все три с Зябликом связаны. С Зяб-ли-ком, вы знаете, что он лохматый?
— Так ведь он вроде бы в этом году держался?
— А-а, держалась кобыла за оглобли, да упала. Я узнал от заведующего тотализатором, что в кассах на той скачке, где Фальстаф отдал победу, было куплено ровно пятьдесят билетов на лошадь Зяблика, играть на которую ни один благоразумный человек не должен был бы. Кроме этих пятидесяти, билетов больше никем взято не было, а выплата — сто десять рублей в дубле, чуете? То-то! И ведь за лошадь до слез обидно. Вот был такой жеребец Рибо, итальянский, «лошадь века». Шестнадцать стартов в жизни принимал он и шестнадцать раз был первым. А если бы хоть один-единственный раз и не выиграл, уж, может, и не был бы «лошадью века». Фальстаф до нынешнего дня не проигрывал, а сейчас ни за что посрамлен! Из-за того, что какой-то Николаев с каким-то Зябликом…
— Да полноте, может, и не так дело-то… Уж повремените с выводом-то, а-а?
— Повременю, мне и самому обидно, повременю. А про Сашку Милашевского слышали? Какой кошмар!
— Что он, умер?! — испугалась Анна Павловна.
Амиров покрутил коротко стриженной головой:
— Такой умр-ет… А вообще-то хуже, чем умер.
— Неужели что-то хуже может быть?
— Милашевский-то старший всем в уши дул, что сынок его в искусство ударился — поступил в цирк.
— В Москве? — Анна Павловна испытала даже какое-то восторженное умиление.
— Не знаю, не знаю, это мне доподлинно неизвестно, зато известно, что каждую субботу и воскресенье он бывает на трибунах — среди курортников прячется, ко его все равно моя королевская рать несколько раз засекла в компании с Демагогом, Бухгалтером и неким Богомазом. Они ведут крупную игру в тотализаторе — крупную! А чтобы вести крупную игру, надо быть связанным с конюшней. С кем? Зяблик — раз, Какикава — два, но оба они сморкачи, с ними не озолотишься. Стало быть?.. Вот я и говорю: уж не Олег ли?
Было чему изумляться: Саша Милашевский играет в тотализаторе! И, может, еще заодно с ним и Олег Николаев!..
Талант прекрасен всегда и во всем, в чем бы он ни выражался — в музыке ли, в спорте ли. Он особенно прекрасен, когда обладает им человек совсем еще юный, по существу — ребенок. Эх, какое это упоительное зрелище, когда Саша Милашевский или Олег Николаев вдруг вырываются вперед перед самым финишем: оплошавшие мастера Байрамов, Зяблик, Какикава зубами скрежещут и истязают своих скакунов «палками», а эти ребята ведут лошадей в руках, только ладошкой нежно по плечу их похлопывают!
Однажды Анне Павловне удалось подсмотреть момент финиша прямо вплотную. Возвращаясь в кассу от щитов, на которых показываются результаты минувшей скачки, она не успела вовремя пересечь дорожку, спряталась за высокими кустами карагача, и лошади проносились со страшной скоростью буквально в одном-двух метрах от нее. Олег Николаев вел скачку. Метров за пятьдесят до финиша исход борьбы ему еще не был ясен, лицо у Олега было сосредоточенным и жестким. Но вот он коротко оглянулся и в этот миг понял: борьба кончилась, его уже никто не достанет, он победил — лицо его вспыхнуло счастьем, таким, что даже слезы пробились.
Или, вспоминала она еще, как выиграл один именной приз Саша Милашевский. До этого он бездарно провел две рядовые скачки: нерасчетливо вырывался сразу же вперед, лидировал две трети дистанции, а затем все легко обходили его выбившуюся из сил лошадь. Даже отец не скрывал недовольства, жокеи ухмылялись — разучился ездить, видно, Милашевский. А он был невозмутим. И когда в третьей скачке блистательно выиграл дорогой приз, стало всем ясно: после дождей скаковая дорожка раскисла, лошади грузли по венчик в грязи, и Саша дважды вырывался нарочно вперед, чтобы изучить путь по тяжелому кругу и выбрать самый выгодный. Но уж и радовался он той своей победе: в паддоке Саша целовал лошадь в морду и — тоже, как и Олег — не сдержал слез. В скобках надо заметить, что не только подростки, но и тридцати-сорокалетние, жокеи нередко после победы или поражения могут расплакаться, не пытаясь этого даже скрывать, да и никто никогда не смеется над ними и не осуждает — все знают, что за нервное напряжение предшествует ответственным скачкам, каждая из которых является одним из итогов сезона.
И вот, зная все это, мыслимо ли представить, чтобы Саша и Олег связались с тотошкой? Анна Павловна полагала, что представить это совершенно невозможно, что Амиров возводит напраслину. А то, что она сама вовлекла Олега в непозволительные делишки, ей казалось вовсе и несущественным: она-то, Анна Павловна, артистка первой категории, — не «тотошка» же!..
7
Вообще-то Олег в чем-то неуловимо изменился, не так старательно скачет, один раз даже прибежал на ипподром за пять минут до старта. Хорошо, что у него много обожателей среди ребятни. Он бежит от ворот к паддоку, кричит: «Где мое все?», а ему уж протягивают и сапоги, и седло, и камзол. Сердился Амиров за опоздание, а узнав, что Олег с Виолеттой кино смотрел и потому не пришел вовремя, совсем возлютовал, ругался нехорошо и Виолетту всячески обзывал.
Олег с детства сохранил страсть к коллекционированию марок. Он решил собирать марки с изображением лошадей и еще — «все Советы», то есть марки, выпущенные в нашей стране в разные времена.
Обе коллекции стали пополняться очень ходко: мальчики, мечтавшие стать жокеями, жертвенно разоряли свои собрания и рады были угодить Олегу. Шел, бывало, он в жокейском своем одеянии по ипподрому, а из-за ограды слышалось:
— Дядя Олег, а малый блок Панамы из шести марок есть?
— Может, и верблюд сойдет?
— А у меня зебра есть, это точно лошадь, только полосатая…