Пока двое палачей пытались восстановить порядок, остальные продолжали свое дело. Молот медленно поднялся и опустился вновь и с этим ударом шест вошел еще глубже. Человек дернулся и бессильно обвис. Он больше не сопротивлялся, и чернорясники, наконец, смогли водворить его руку на место. Теперь человек уже не кричал, а только сипел сорванными связками и судорожно тряс головой, пуская кровавые слюни. Мочевой пузырь расслабился сразу же после первого удара, и содержимое его, выйдя наружу, смешивалось с кровью, стекая теперь по козлам и капая на доски помоста. Страдалец висел на адской установке, словно тряпка, и палачи, воспользовавшись этим, отвязали его, поднатужились – и вскинули кол вертикально вверх. Человек глухо застонал, и его тело, безвольно болтающееся на четырехметровой высоте, под собственным весом просело вниз. С шеста потекло, но чернорясники не обратили на это ни малейшего внимания. С трудом удерживая скользкое дерево на весу, они приподняли его над землей и потащили к воротам.
Площадь безмолвствовала.
– Все. Теперь шест посреди поля вкопают, а когда сдохнет, через пару дней – в монастырь заберут, – раздался сиплый голос Андрея. – Это у них непременное условие. Кого казнят – забирают. И этих тоже возьмут, но живыми. Куда они их девают – это неизвестно, но кто к ним попадает – уж не возвращается…
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сталкеры, потрясенные зрелищем казни, смогли выдавить хоть слово.
– И часто у вас такие… забавы? – голос Бармаглота звучал хрипло и натужно.
Зуб помотал головой:
– За последние два года только пятерых казнили: эти трое да в прошлом году еще двоих.
– За что же?
– А за одно – за трусость, – раздался голос сбоку, и Данил, обернувшись, увидел, что рядом с ними стоит сам староста и внимательно прислушивается к разговору. – Если есть приказ стоять на посту до последнего – так и стой. Хоть бы сам черт на тебя вышел – обязан стоять!
– Мы тогда пещеру запечатали и пост выставили, двоих человек. А в полночь Иваныч сам пошел проверять – и хоть бы один там был! Оба свалили и до утра на сосне на опушке леса сидели, – пояснил Зуб.
Староста кивнул, подтверждая его слова.
– И как же тогда – вот так же, на кол?
– Просто расстреляли. Последствий-то особых не было, по их вине никого не убили, не задрали. А вот за дезертирство в бою – только так. На кол, и никаких разговоров!
– Просто расстреляли, – пробормотал Сашка. – Действительно, как просто…
– По закону военного времени.
– А не боишься, Василий Иванович, что такими методами скоро всех людей в поселке изведешь? – спросил Данил.
– А как иначе прикажешь? Убеждениями да просьбами? Я бы рад, но только дело-то в том, что перед страхом смерти просьбы как-то не работают. Боятся люди этих серых упырей, вот и приходится другие методы искать…
Постояли, помолчали. У Данила все вертелся на языке вопрос, и он прикидывал, удобно ли будет задать его человеку, только что собственноручно казнившему своего ребенка…
– Не жаль, сына-то? – наконец решившись, спросил он.
Староста повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза. Взгляд был твердым, тяжелым, и в нем не было заметно ни единой искорки сожаления о содеянном.
– Жаль. Ты и не представляешь – как! До дрожи жаль! Но начальник, заботящийся о своих подчиненных, не имеет права выделять любимчиков. Даже и из своей семьи, – жестко ответил он. – Потому что – люди на мне. Как будут смотреть на меня, если сегодня я пожалею своего сына, а завтра за подобный же проступок отправлю на кол ребенка своего соседа?
– Бей своих, чтоб чужие уважали?
– Вам этого не понять, – безнадежно махнув рукой, горько сказал староста. – Знаете вы, что это такое – постоянно под страхом смерти жить? Ждать всегда, каждую минуту, что вот сейчас выкатятся на опушку орды чудовищ – и полезут на частокол! И знать, что завтра – а может быть, уже сегодня – ты можешь недосчитаться сына, дочери, отца, матери или лучшего друга…
Данил не ответил – задумался. Да, местность, где он родился и провел всю жизнь, все еще находилась во власти радиационного кошмара. Да, для того, чтобы жить сытно, в достатке, сталкерам приходилось выходить на поверхность и ползать по фонящему городу, добывая средства к существованию. Да, это было тяжело и многие не возвращались домой… но все же само Убежище находилось под толстым слоем земли и бетона, за прочными гермодверями, и люди могли жить в относительной безопасности. И сталкеры, выходя в рейд, не беспокоились за свои семьи. Здесь же все было совсем иначе. Серьезнее. Страшнее. Смерть висела над поселком дамокловым мечом, заставляя глядеть на мир по-другому, более жестко и бескомпромиссно. Здесь, как нигде в полной мере, был реализован принцип «или ты – или тебя», тот самый, что так упорно вбивал в своих подопечных полковник. И вполне возможно, что только так, правя железной рукой, можно было противостоять угрозе поголовного истребления.
– …когда ты стоишь, смотришь со стены на эту адскую орду, беснующуюся внизу, и понимаешь, что сегодня опять кто-то не вернется домой – душу наизнанку выворачивает, – продолжал между тем староста. – Ведь за каждого, за каждого в этом поселке в ответе только я и никто другой. И я один, как никто, понимаю, что противостоять этому можно только железной дисциплиной и неукоснительным выполнением приказов. Но как объяснить это людям – ты знаешь? – он в упор посмотрел на Данила, и тот отвел глаза. – Вот и я не знаю иного способа, кроме страха. Человек должен знать, что последует за дезертирством или неисполнением, и должен боятся этого еще больше, чем подползающего саблезуба. Я две войны прошел – первую и вторую чеченскую, награды имею. Много видел и понимаю – прав был товарищ Сталин, когда подписывал знаменитый приказ двести двадцать семь. Только так – ни шагу назад! – победим.
И Добрынин, глядя на этого стального человека, вынужден был признать его правоту. Железная дисциплина и сплоченность стали для людей поселка залогом выживания. Каждый человек тут понимал, что жестокость к отдельным членам общества необходима, чтобы выжило общество в целом. И каждый безоговорочно верил, и безусловно поддерживал главу поселка – достаточно было вспомнить, с каким уважением отзывался о нем Зуб.
Но вот что даже больше, чем староста – человек с железобетонной волей, – поразило Данила. Поразило – и заставило задуматься… Поселок жил в постоянном страхе, напряжении, в состоянии войны и сопутствующих ей трудностей, потерь, бед и горя – и все же люди не срывались с места и не шли искать лучшей доли. Недолго поснимать с ДЗО-Тов оружие, погрузить на машины, воспользовавшись правом сильного стереть с лица земли какое-нибудь селение километрах в трехстах и обосноваться на новом месте, подчинив остаток уцелевших и разграбив их имущество. Однако по какой-то причине селяне не желали идти по этому пути. Они были твердо уверены, что их место здесь, на передовом рубеже обороны и держали его железной хваткой, не считаясь с потерями и не ища лучшей жизни за счет других. И именно этот факт впервые заставил Добрынина задуматься, так ли на самом деле благородна цель их экспедиции, как казалось ему в самом начале пути.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});