– Эф, форофа сфинятинфа, – с набитым ртом сказал Канал. – Сами раффифе?
Зуб кивнул, проглотил кусок:
– Ешьте, ешьте. Все свое: сами кормим, сами поим, сами режем.
С окраины поселка, со стороны ворот, вдруг послышался рев нескольких двигателей, и Зуб, прислушавшись, облегченно выдохнул:
– Ну все. Приехали! И гон не помешал… Сейчас начнется. Доедайте быстрее, а то потом в горло не полезет…
– Что же – только их и ждали? – спросил Бармаглот. – Почетные гости?
Андрей покачал головой:
– Тут не в том дело, что почетные, а в том, что без них казнь просто не состоится. Дело-то в чем?.. Никому ведь руки марать о своих не хочется. И когда такое дело, что наказать кого-то надо, – палачей со стороны приглашаем. Километрах в двухстах отсюда, если к югу забирать, небольшой монастырь раньше стоял. После Конца захирел, монахов там не осталось, и лет десять назад его переселенцы облюбовали. Откуда появились – не знает никто, да и не расспрашивают особо. А если спросишь – молчат, только из-под капюшона зыркают. В рясах всегда ходят, на людях никогда не снимают, даже летом, в самое пекло. А что там у них под рясами – поди знай… Ну и получилось так, что все окрестные поселки – а их тут штук десять на неделю пешего пути – стали их как палачей использовать. Они тем и живут, плату за мокрое дело берут. Так их и называют – Орден Палачей.
Данил призадумался. И впрямь, случись такое – кому охота своего соседа казнить? Он, может, и сволочь последняя, но ты все ж-таки рядом с ним часть жизни прожил. Здоровался по утрам, в гости приглашал и сам ходил. Огород вместе копали… Может, даже, куском хлеба последним делились. А тут вдруг – накосячил он, и серьезно накосячил. Так, что – нет прощенья. И что? Кому захочется пачкаться? Тут и рука не поднимется, так и придется со стороны исполнителей приглашать.
– И это все, чем они занимаются? – спросил он.
– Одно время проповедовать пытались… – усмехнулся Зуб. – Ахинею какую-то про Великий космос несли, про пришельцев, про избавление… Но – не пошло у них дело. Некому их тут слушать и некогда. Иваныч шуганул разок – и как отрезало. Еще снадобья разные варят и продают, но это не основной заработок. Основной – казни… Все, впустили, похоже, – он поднялся. – Пойдемте-ка к помосту ближе, отсюда не видать.
С окраины, постепенно приближаясь, послышался звук двигателей, и не прошло минуты, как на площадь вылетели два УАЗовских пикапа. В кузовах их, на закрепленных в распор между бортами толстых дугах, стояли крупнокалиберные пулеметы, в которых Данил наметанным взглядом определил НСВ «Утес».
Пикапы остановились у самой трибуны и наружу вылез староста. Следом за ним показались еще четверо – длинные, в черных долгополых рясах. Несмотря на, казалось бы, гуманоидное строение их тел – голова, две руки, две ноги – у Данила сразу же создалось впечатление, что под рясами действительно находятся кто угодно, но только не люди. Движения у палачей были слишком уж плавные, змеиные. Они не просто шли, а словно перетекали из одного положения в другое, двигались так, как движется змея, – плавно и быстро.
Староста, выбравшись из пикапа, тут же поднялся на трибуну и, покопавшись где-то у себя в ногах, выудил на свет большой, свернутый из жести рупор. Поднял руку, призывая к тишине, и заговорил:
– Друзья, соратники и братья. Рад сообщить: несмотря на некоторые трудности, мы все же решили не откладывать намеченное мероприятие. Все пройдет по плану. Вы помните – из-за трусости тех, на кого мы возлагали большие надежды, поселение наше лишилось семнадцати бойцов. И это в то время, когда мы ведем ожесточенную борьбу за выживание, когда на счету каждый человек! Вот они, виновники! – и староста обличающим жестом указал на привязанных к столбам дезертиров.
Народ на площади, примолкший было во время речи, угрожающе зашумел. В сторону пленников полетели выкрики, брань, проклятия. Тут же к столбам подбежали чернорясники и, отвязав того, что стоял посередине, извивающего и вопящего от ужаса, потащили его к четырехногой установке на помосте. Там его сноровисто привязали спиной вверх, один из палачей внес на помост длинную жердь и два молота, а второй задрал подол платья. В свете костров бесстыдно забелела голая задница.
– Хорошо, что жерди тонкие, – сбоку раздался прерывающийся от волнения голос Канала. – Быстрая смерть, милосердная…
– Ничего себе – милосердная… – прохрипел Сашка, широко открытыми глазами глядя на помост. – Бревно в задницу… Да еще ведь, наверно, и стоймя потом поставят?..
– Если тонкая жердь – она быстрее сквозь тело пройдет, – мрачно пояснил пожилой боец. – А вот если толстое бревно – не приведи Господь… – по его телу прошла крупная дрожь. – Видел я раз, как человека на такое сажали. Не здесь, восточнее, за Уралом. Клин тело не рвет, не пронзает, а словно раскалывает, разрывает изнутри. Три дня прошло, прежде чем кости расселись, связки порвались и умер человек… Самая страшная казнь. Лучше уж на дыбе висеть или башку с плеч – все быстрее закончится.
Данил отчетливо услышал, как рядом с ним сглотнул и хрипло задышал Сашка.
Палачи меж тем приступили к своей жуткой процедуре. Один из них поднял кол и наметил в нужное место заостренную вершину, а двое других взяли в руки молоты. Четвертый, наклонившись, внимательно осмотрел ремни на руках и ногах жертвы, выпрямился и, помедлив немного, кивнул. Человек на козлах продолжал орать и судорожно дергаться, пытался освободиться, но все попытки его были безуспешны – ремни держали крепко.
Добрынин затаил дыхание, чувствуя, как от страшного напряжения начинает ломить затылок. Все происходящее казалось слишком уж нереальным, чтобы походить на правду… Как-то слишком просто все было, привычно, буднично – и потому похоже на разыгрываемый спектакль для устрашения, только и всего… И вместе с тем он отчетливо понимал – и кол, и козлы, и молоты, и намерения чернорясников – самые настоящие. Ему вдруг на краткое мгновение представилось, что это именно он висит там, на дьявольской установке – и мышцы пресса судорожно сжались, ожидая удар и вспышку безумной боли вслед за ним…
Один из палачей вскинул молот, примерился и с силой опустил его на торец кола. Тело человека содрогнулось, в страшном напряжении выгибаясь дугой, и от визга его, слышного особенно громко среди могильной тишины, установившейся над площадью, Данила скрутило. Он, привычный к виду крови и смерти, не смог выдержать этого звериного вопля, исторгнутого человечьим горлом. По пищеводу прокатилась горячая волна, ударила в гортань и выплеснулась наружу, скрючив тело сильнейшей судорогой. Согнувшись и извергая из себя куски недавно съеденного мяса, он краем глаза успел отметить, что рядом так же выворачивает и Сашку с Бармаглотом. Но даже и в такой момент, когда, казалось бы, тело было занято только собой, уши все же смогли уловить звук второго удара. Человек уже не визжал – ревел на пределе, надсаживая гортань, и от этого рева закладывало уши и хотелось бежать, бежать отсюда как можно дальше, на край света… Данил поднял голову, напрягаясь всем телом и загоняя спазмы внутрь, назад, в желудок, и увидел, что в судорожных попытках вырваться, освободиться, человек все-таки оборвал один из ремней и теперь с бешеной скоростью размахивал левой рукой, словно пытаясь дотянуться до земли, зацепиться и уползти прочь от своих мучителей. Сразу двое чернорясников повисло на нем, пытаясь вновь притянуть ремнями, но человек не давался. Рука его, казалось, вдруг обрела дьявольскую мощь и изворотливость, выписывала немыслимые кренделя, и ясно было, что в этих движениях человек выплескивал всю ту адскую боль, что раздирала сейчас его внутренности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});