Читать интересную книгу История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Между тем, известно, что особняк Юсуповой на Литейном проспекте построен архитектором Бонштедтом в 1858 году, более чем через двадцать лет после смерти Пушкина.

Влияние городского фольклора на творчество Пушкина было столь очевидным, что даже появление его ранней сказочной поэмы «Руслан и Людмила», казалось бы, к подлинным реалиям петербургской жизни отношения не имеющей, тем не менее обусловлено аурой Петербурга. Поэма появилась в печати в 1820 году, а за два года до этого Пушкин якобы побывал в Старом Петергофе и долго стоял возле местной достопримечательности – знаменитой каменной головы. В то время на голове будто бы был ещё металлический шлем, следы от крепления которого, кажется, сохранились до сих пор. А ставший хрестоматийным образ Лукоморья с его волшебным дубом, по преданию, навеян посещением Каменного острова, где рос ещё могучий дуб, будто бы посаженный самим Петром I.

Даже поэма «Евгений Онегин», казалось бы, насквозь пронизанная реальным сходством её героев с подлинными современниками поэта, поэма, описание быта и событий в которой настолько конкретны, что, по определению, лишены всякой мифологизации, вписывается в заданную нами тему. Вот только несколько легенд, известных нам. Одна из них относится к имени главного героя, которое, с одной стороны, будто бы было извлечено Пушкиным из легенды, с другой – впоследствии само породило легенду. Ю.М. Лотман в своих знаменитых комментариях к «Евгению Онегину» приводит легенду, о которой вполне мог знать Пушкин. Будто бы в начале XIX века в Торжке проживал некий булочник Евгений Онегин. Скорее всего, это случайное совпадение. Такие фамилии на Руси были редкостью и в большинстве своем имели литературное происхождение. Их придумывали поэты и писатели по известному принципу: от красивых названий рек. Фамилии Ленский, Онегин, Печорин – из этого ряда.

Старый Петергоф. Каменная голова

Более интересна легенда о человеке, который в качестве псевдонима взял фамилию знаменитого литературного героя. Речь идет об известном собирателе и создателе крупнейшей пушкинской коллекции Александре Фёдоровиче Отто. Согласно легенде, Александр Фёдорович был незаконным сыном некой юной фрейлины и императора Александра II. По царскосельскому преданию, выброшенный плод монаршей любви случайно обнаружили в одной из глухих аллей парка. Но сам Александр Фёдорович утверждал, что он был найден не где-нибудь, а под чугунной скамьей памятника Пушкину в лицейском садике. Вот почему он взял себе столь необычный псевдоним – Евгений Онегин – и всю свою жизнь посвятил Пушкину. В этой связи хочется напомнить рассказ друга Пушкина Нащокина о приезжем из провинции, который его уверял, что Пушкин у них уже не в моде, а все «запоем читают нового поэта – Евгения Онегина».

В Петербурге Отто окончил гимназию, университет, затем побывал за границей, жил некоторое время в Москве, а с 1872 года окончательно обосновался в Париже. В это время у Александра Фёдоровича обострилась давняя страсть к собирательству книг о Пушкине, его рукописей и предметов бытовой культуры, связанных с поэтом. Теперь уже фамилия Отто, доставшаяся ему от крёстной матери, его не устраивает, она ему кажется чужой и нерусской. Он взял псевдоним и начал подписываться: Александр Отто-Онегин, но затем решительно отбросил первую половину псевдонима, оставив только Онегин. Под этой фамилией его знают буквально все пушкинисты мира. Но вдали от родины истинному петербуржцу и это кажется не вполне достаточным. Иногда он позволял себе представляться: «По географическому признаку: Александр Невский».

В 1883 году в руки Отто попали письма Пушкина к его отцу, затем все бумаги, относящиеся к дуэли Пушкина, а впоследствии и весь личный архив Жуковского. Парижская коллекция Отто, или, как он сам её называл, «музейчик», очень скоро стала самым богатым частным собранием на пушкинскую тему. Его квартиру на улице Мариньян, 25, вблизи Сены (отсюда каламбур, привязавшийся к собирателю, который будто бы ведет себя со своим бесценным богатством, как собака на сене) начинают посещать пушкинисты. Она вся буквально забита материалами о Пушкине. Один из посетителей «музейчика» впоследствии рассказывал, как он впервые пришёл к собирателю. «С какого места начинается собственно музей?» – спросил он. «Вот кровать, на которой я сплю, – ответил Александр Фёдорович, – а прочее – все музей».

Трепетное, восторженное отношение ко всему, что касается творчества великого поэта, не могло не перейти на саму личность Пушкина. Похоже, что Александр Фёдорович задним числом почувствовал себя в какой-то степени ответственным даже за то, что произошло в январе 1837 года. Сохранилось предание, что через 50 лет после трагедии Отто посетил Дантеса и без всяких обиняков прямо спросил его, как он пошёл на такое? Дантес будто бы обиделся и удивлённо воскликнул: «Так он бы убил меня!»

В 1908 году весь свой богатейший архив Отто передал в дар Пушкинскому дому Академии наук.

Пушкинский дом, или Институт русской литературы, был основан в 1905 году. Несколько раз он менял свой адрес, пока в 1927 году не расположился окончательно в здании бывшей Таможни. По мистическому совпадению Пушкин будто бы однажды заходил в Таможню «за контрабандными сигарами, конфискованными у английских моряков».

Ещё одна легенда, связанная с поэмой «Евгений Онегин», восходит к Марии Николаевне Раевской, «утаённой» любви поэта, в замужестве княгине Волконской, последовавшей за своим мужем, декабристом Сергеем Волконским, в Сибирь. Многие черты Марии Николаевны заметны в образе пушкинской Татьяны Лариной. Легенда же сводится к тому, что образцом для письма Татьяны к Онегину стало письмо, якобы на самом деле полученное Пушкиным от юной Марии. И действительно, в легенду верится, потому что придумать такое в первой четверти XIX века было просто невозможно. Сам факт переписки, начатой молодой барышней, противоречил тогдашней дворянской этике взаимоотношений полов.

Есть своя легенда и у трагедии «Борис Годунов». Пушкинистам хорошо известно, что канонический вариант трагедии, заканчивающийся знаменитой пушкинской ремаркой «Народ безмолвствует», отличается от первоначального текста, где послушный народ кричит: «Да здравствует царь Димитрий Иоаннович!». Согласно легенде, на таком принципиальном изменении текста настоял Василий Андреевич Жуковский. Он боялся, что такая жесткая концовка могла сыграть роковую роль в судьбе как «Бориса Годунова», так и самого автора, её в тех условиях просто необходимо было смягчить. И Пушкин будто бы согласился.

С Николаем, действительно, шутить не стоило. Согласно одному литературному преданию, узнав, что Пушкин интересуется «какими-то бумагами „августейшей бабки“», Николай ответил решительным отказом. «На что ему эти бумаги? Даже я их не читал. Не пожелает ли он извлечь отсюда скандальный материал в параллель песне Дон Жуана, в которой Байрон обесчестил память моей бабки?» Правда, Пушкин, согласно тому же преданию, когда ему передали слова императора, ответил своеобразно: «Я не думал, что он прочёл „Дон Жуана“».

С городской мифологией связана и другая петербургская повесть, как её в подзаголовке назвал сам поэт. Это поэма «Медный всадник» – одно из самых гениальных пушкинских произведений. По преданию, историю об ожившей статуе Петра рассказал Пушкину его старый приятель, весельчак и острослов, склонный к мистике и загадочности, Михаил Виельгорский. Кроме того, в столице был распространён рассказ, который Пушкин, отсутствовавший во время трагического наводнения 1824 года, услышал от друзей. Говорили о каком-то Яковлеве, перед самым наводнением гулявшем по городу. Когда вода начала прибывать, Яковлев поспешил домой, но, дойдя до дома Лобанова-Ростовского, с ужасом увидел, что идти дальше нет никакой возможности. Яковлев будто бы забрался на одного из двух львов, которые «с подъятой лапой, как живые» взирали на разыгравшуюся стихию. Там он и «просидел всё время наводнения». Известен был Пушкину и другой рассказ о недавнем наводнении. Героем его был моряк Луковкин, дом которого на Гутуевском острове вместе со всеми родными смыло водой.

Одной из самых загадочных строк «Медного всадника» вот уже полтора столетия считается мятежный шёпот несчастного Евгения в адрес «державца полумира»: «Добро, строитель чудотворный / Ужо тебе!» Известно, что «Медный всадник» впервые напечатан не в том виде, как он был написан Пушкиным. Это дало повод к легенде, будто бы в уста Евгения Пушкин вложил какой-то монолог, при публикации изъятый цензурой. Говорили, что при чтении поэмы самим Пушкиным «потрясающее впечатление производил монолог обезумевшего чиновника перед памятником Петру». Называли даже количество стихов этого монолога, запрещённых к печати. Их было якобы около тридцати. Однако, как пишет В. Брюсов, «в рукописях Пушкина нигде не сохранилось ничего, кроме тех слов, которые читаются теперь в тексте повести».