Читать интересную книгу Левый берег Стикса - Ян Валетов

На второй день, когда Диана уже не выглядела, как оживший покойник, Романовский сделал фотографию и на следующее утро привез в госпиталь ее новый панамский паспорт и документы на детей. Подробности он не сообщал, но, судя по всему, без помощи Дитера и в этот раз не обошлось.

Сам Дитер звонил Косте по нескольку раз в сутки, расспрашивал о здоровье жены и детей и сообщал последние новости с Украины, в том, что касалось банковских дел. Вопрос о судьбах оставшихся там друзей Дитер упорно игнорировал, ссылаясь на неосведомленность, но Костя подозревал, и не безосновательно, что Штайнц, все-таки, какой-то информацией обладает.

И по рассказам Дитера, и по польским теленовостям, которые тоже освещали, хотя и не так подробно, основные события у соседей — дела у «СВ Банка» были просто из рук вон. Сказать честно — дел у него, вообще, уже не было.

Были бесконечные толпы вкладчиков у дверей головного офиса, были толпы чуть поменьше у дверей филиалов. Были намалеванные от руки плакаты «Верните наши деньги!». Были и другие, явно не кустарные, плакаты «СВ банк» — грабители народа!», «Банкиры — отдайте народные деньги!» и, неизвестно как затесавшийся, красно-кумачёвый «Слава КПУ!».

Были перегороженные стихийными демонстрациями проспекты и улицы, трогательные планы плачущих старушек, дедушек — ветеранов с орденами и медалями на груди, молодых женщин с детьми на руках. Были интервью с депутатами, комментарии тележурналистов, невнятное, но очень прочувствованное, наполненное искренним возмущением, выступление главы Национального Банка. Отметился министр внутренних дел, который, профессионально путая ударения, пообещал всех найти, поймать, разобраться и посадить.

Настырные журналисты опросили всех, до кого им позволили добраться, вплоть до господина Кононенко сотоварищи по партии «Вече», спикера Верховной Рады господина Шевченко, который в сортах кукурузы разбирался значительно больше, чем в банковских делах и нескольких разнополярных депутатов — один из которых был возмущен и называл происходившее грубым попранием демократических основ, а второй, наоборот, был рад случившемуся, и клеймил банкиров последними словами.

Мелькали фотографии Краснова, Гельфера — обе в траурных рамках. Комментарии, касавшиеся судеб руководства, были крайне скупыми. То, что касалось Кости, слово в слово повторяло репортаж криминальной хроники берлинского телевидения. В качестве авторской приправы использовались кадры архивов и достаточно не лицеприятный текст, полный домыслов и предположений, явно нашептанных на ухо.

О Гельфере говорили меньше и сопровождали все это исключительно архивной съемкой, в основном, кадрами с Ялтинских конференций. На экране телевизора Артур был деловит, но, все равно, неповторимо обаятелен и жизнерадостен. Это сквозило в жестах, улыбках, в особенном, чисто гельферовском, повороте головы, в том, как он крутил обручальное кольцо вокруг пальца, когда говорил. И Костя, вспомнив короткий рассказ Виталия о найденном ими теле, поблагодарил судьбу за то, что не видел Артура мертвым. При одной мысли, что он никогда не услышит в трубке хрипловатый, прокуренный голос, произносящий: «Костенька, дружище, есть классная мысль! Почти гениальная!» на глаза наворачивались слезы. Но плакать Костя не мог. В груди шевелился черный комок, щетинился щупальцами, и слезы высыхали, словно капли дождя на тлеющих угольях костра. А кровь, начинала шуметь в ушах, и удары сердца заглушали окружающие звуки.

А потом… Потом польский диктор произнес фамилию Марусича. Опять фото в траурной рамке. Архивная съемка с перебивкой, из снятых казенными операторами, кадров смятого «Мерседеса», вошедшего глубоко под прицеп грузовика. Потом — кадры прощания с покойным — закрытый гроб на возвышении, цветы, удивительно красивая женщина в черном. Мелькнуло лицо Виталия.

Короткий план спикера, чуть подлиннее — бывший Президент со скорбным лицом, вереница людей. Опять фото — в правом верхнем углу телеэкрана. И все.

Спрут торжествующе защелкал клювом и забился внутри. Еще одна смерть, которую никто не свяжет с делом «СВ банка». Просто трагическая случайность. Никто не свяжет, кроме Кости. И Виталия. И Тоцкого. И еще — того, кто эту случайность организовал. Костя и раньше не верил в случайности. Теперь — тем более. Если бы Андрей знал, что своим обращением за помощью подпишет МММу смертный приговор, он никогда бы этого не сделал. Но тогда бы — погибла Диана и дети. А они, слава Богу, живы.

— Спасибо, Михал Михалыч, — подумал Краснов, закрыв глаза, — пусть будет вам земля пухом. Отдать этот долг я никогда не смогу. Ни вам, ни Артуру. Клянусь, я не виновен в том, что вокруг меня гибнут люди. Я не прятался за их спины, поверьте. И не виноват в том, что остался жив, а вы ушли. Я постараюсь наказать виновных, если это будет в моих силах. И отдать долги живым. Тем, благодаря кому выжили мои близкие. И я сам.

Он сжал ладони в кулаки с такой силой, что хрустнули суставы.

— Никого! Неужели не осталось никого?

И он опять и опять щелкал пультом, переключая каналы в поисках так необходимых ему новостей.

О судьбе Андрея Тоцкого не сообщали ничего. О судьбе Калинина — тоже. Оба относились, скорее, к теневому руководству банка, и Краснов не удивлялся тому, что журналисты обходили их своим вниманием.

Об отцах-основателях тоже сообщали мало и в подробности не вдавались — они находились за рубежами родины и журналистов общением не баловали. Сенсационных материалов хватало и без их упоминания — органы следствия «сливали» доверенным лицам строго дозированные части конфиденциальной информации. Собственно говоря, это и информацией назвать было трудно — так, мелкий компромат. Но это подогревало воображение обывателей. И их недовольство. А что еще нужно любой власти, кроме направленного не в ее сторону недовольства?

Новость была горячей, даже по восточно-европейским меркам. Передач, особенно первых пару дней, было много — информации в них, наоборот, мало. Повторы, повторы, повторы. И новость начала сходить на нет.

На третий день, после прощания с поляками, нескольких часов перелета под бдительным оком бригады врачей из Берлина, супруги Звягинцевы — бывшие Красновы, с детьми, прибыли в Германию.

Дитер встречал их на той же бывшей советской военной базе, откуда вылетал Краснов несколько дней назад. У ангаров стоял лимузин, машина «скорой», два пограничника в полной форме, который немедленно поднялись на борт джета, и несколько машин сопровождения. Панамские паспорта не вызвали никаких вопросов и, через несколько минут, они с Дитером пожали друг другу руки. А потом, подумав несколько секунд, обнялись, совершенно по-славянски, похлопывая друг друга по спине.

В Берлин Костя ехал с женой в машине «скорой», которая доставила их в загородный дом Дитера. Селиться в каком-нибудь из отелей было крайне неблагоразумно. Русских в столице было очень много — Краснова могли узнать, а пока, для всех, он числился мертвым и воскресать чудесным образом не собирался.

Дитер тоже был озабочен этой проблемой, но, прежде всего, он озаботился тем, что несколько часов подряд, игнорируя вопросы Кости, расспрашивать обо всем, что произошло за несколько прошедших дней. Некоторые события настолько интересовали Штайнца, что он возвращался к ним, заставляя, сначала Костю, а потом и Диану, повторять рассказ по нескольку раз. Даже Марк был удостоен длительной беседы — для общей достоверности картины. Выводами Дитер делиться не пожелал.

— Я не совсем могу сложить паззл, — сказал он Краснову, по привычке теребя кончик носа, — но я обязательно его сложу. Просто, есть риск, что это будет совсем другая картинка. Детали — те же, а рисунок совсем другой. Одно могу сказать точно — никаких случайностей в этом нет. Это сложная, хорошо спланированная акция. Все элементы случайности внесены в схему нестандартными действиями людей. Человеческий фактор, который разработчики не учли в полной мере.

— То есть?

— Ты не попал к ним в руки и не был убит. Это раз.

— Это твоя заслуга, Дитер, и твоих ребят.

— Да, — согласился Штайнц, — меня в разработке не учли. И не могли учесть, если честно. А вот остальное — обязаны были предусмотреть, как варианты развития событий. Но упустили. Не учли побег Дианы — ее рассматривали, как инструмент давления на тебя — не более. И ее действия нарушили рисунок их игры. Не учли мужество Артура. Не учли отвагу и сообразительность твоего сына. Преданность и самоотверженность Тоцкого тоже не учли. Получился карточный домик. Со смертью Лукьяненко, как я полагаю, нарушилась вертикаль — именно он идеально подходил на роль посредника между силовыми структурами и посредником заказчика. Они просто обязаны были хорошо знать друг друга. И не то, чтобы доверять — какое уж тут доверие, но, по крайней мере, сотрудничать без особых опасений.