Одиннадцатого июня Лаперуз увидел берег Тартару (Татарии). Место, к которому он приблизился, находилось точно на пограничье Кореи и Маньчжурии. Горы там имели, вероятно от шестисот до семисот туазов в высоту. На их вершинах виднелся снег, но в небольшом количестве. Французы не обнаружили никаких следов возделанной земли или жилья. На протяжении сорока лье побережья не встретилось ни одного устья реки. Лаперуз все-таки хотел сделать остановку, чтобы естествоиспытатели и геологи смогли заняться исследованиями.
«До 14 июня берег тянулся в направлении норд-тен-норд-ост, мы находились уже на 44° северной широты и достигли тех мест, где географы помещают пролив Тесуа; но мы оказались на пять градусов западнее той долготы, которую приписывают этому проливу; эти пять градусов надо бы отнять от Тартарии и добавить проливу, отделяющему ее от островов, расположенных к северу от Японии».
Двигаясь вдоль берега, моряки не видели никаких следов поселений; ни одна пирога не вышла навстречу кораблям. Казалось, эта страна, поросшая великолепными деревьями и пышной зеленью, была необитаема.
Двадцать третьего июня «Буссоль» и «Астролябия» бросили якорь в бухте, расположенной на 45°13' северной широты и 135°09' восточной долготы. Она получила название бухты Терней.
«Мы горели нетерпением, — рассказывает Лаперуз, — приступить к изучению этой страны, занимавшей наше воображение со времени отплытия из Франции. То был единственный уголок земного шара, не посещенный неутомимым капитаном Куком; вероятно, лишь трагические события, оборвавшие его жизнь, послужили причиной того, что мы первые высадились здесь.
Этот рейд (бухта Терней) расчленен на пять маленьких бухт; они отделены одна от другой холмами, до самой вершины поросшими деревьями. Никогда даже самой ранней весной вы не увидите во Франции зелени таких ярких и разнообразных оттенков. Пока шлюпки приближались к берегу, мы не спускали с него подзорных труб, но видели лишь оленей и медведей, которые спокойно паслись у самого моря. Это зрелище усиливало нетерпение, с каким мы стремились поскорее высадиться… Земля была устлана ковром из тех же растений, какие встречаются в нашем климате, но они отличались более ярким зеленым цветом и большими размерами; почти все они цвели.
На каждом шагу попадались розы, желтые и красные лилии, ландыши и все наши луговые цветы. Сосны венчали вершины гор; дубы начинали появляться лишь с середины склона и по мере приближения к морю становились менее толстыми и мощными. Берега рек и ручьев поросли ивами, березами, кленами, а на опушке густых лесов виднелись яблони и испанский боярышник в цвету вперемежку с купами орешника, на котором уже начали завязываться плоды».
Во время рыболовной экскурсии французы обнаружили древнюю могилу. Движимые любопытством, они раскопали ее и увидели два лежавших рядом скелета. Голову того и другого покрывали тюбетейки из тафты; туловище было завернуто в медвежью шкуру; с пояса свисали мелкие китайские монеты и медные украшения. В могиле нашли также с десяток серебряных браслетов, железный топор, нож и другие мелочи, среди них — мешочек из голубой китайки, наполненный рисом.
Двадцать седьмого июня утром Лаперуз покинул эту пустынную бухту, предварительно оставив на берегу несколько медалей и установив столб с надписью, в которой указывалась дата прибытия французских кораблей.
На некотором расстоянии от бухты Терней матросы поймали свыше восьмисот штук трески и немедленно ее засолили; со дна моря они добыли много устриц в великолепных перламутровых раковинах.
После стоянки в бухте Сюффрен, расположенной на 47°51' северной широты и 137°25' восточной долготы, Лаперуз 6 июля увидел остров, являвшийся не чем иным, как Сахалином. Берег его был такой же лесистый, как берега материка. Внутри страны поднимались высокие горы, наивысшая из которых получила название пик Ламанон. Увидев дымки и хижины, де Лангль с несколькими офицерами съехал на берег. Островитяне убежали очень недавно, так как зола их костров еще не остыла.
Когда французские мореплаватели, оставив несколько подарков для местных жителей, собирались сесть в шлюпку, к берегу подошла лодка с семью гребцами, на вид совершенно не испуганными.
«В их числе, — говорится в отчете, — были два старика с длинными седыми бородами, одетые в ткань из древесной коры несколько напоминавшую передники жителей Мадагаскара. У двоих из семи островитян одежда была из подбитой ватой китайки, по фасону мало чем отличавшаяся от материковой. На других имелся лишь длинный халат, с помощью пояса и нескольких пуговиц наглухо закрывавший все тело, что избавляло их владельцев от необходимости носить нижнее белье. Голову островитяне ничем не покрывали; у двух или трех была лишь повязка из медвежьей шкуры. Лицо и темя они брили, оставляя на затылке пучок волос длиной в восемь — десять дюймов; но их прическа не походила на принятую у китайцев, которые сохраняют только венчик волос вокруг головы. Все семеро носили сапоги из тюленьей шкуры с очень искусно сделанными, на китайский манер, каблуками.
Оружие сахалинцев состояло из луков, копий и стрел с железными наконечниками. У старшего из островитян, того, к кому остальные относились с явным почтением, глаза были в очень плохом состоянии. Для предохранения их от слишком яркого солнечного света у него на лбу висел козырек. Туземцы вели себя важно, с достоинством и очень вежливо».
Де Лангль условился встретиться с ними на следующий день. Лаперуз и большая часть офицеров отправились в назначенное место. Сведения, полученные ими от этих татар, оказались важными и побудили Лаперуза продолжить исследования в более северных районах.
«Не без труда нам удалось объяснить, что мы просим их изобразить очертания своей страны, а также страны маньчжуров. Тогда один из стариков встал и концом копья начертил берег материка, изобразив его тянущимся почти прямо с севера на юг. По другую сторону, на востоке, он нарисовал остров, который шел в том же направлении, и, приложив руку к груди, дал нам понять, что изобразил свою родину. Между материком и островом Сахалином он оставил пролив и, обернувшись к нашим кораблям, которые были видны с берега, провел линию, показывая, что они могут там пройти. К югу от Сахалина он нарисовал другой остров и оставил между ними пролив, пояснив, что это еще один путь для наших кораблей.
Разговаривая с нами, старик обнаружил большую сообразительность, уступавшую, впрочем, сообразительности другого островитянина в возрасте около тридцати лет; тот, увидев, что линии, начерченные на песке, стираются, взял у нас карандаш и бумагу. Он нарисовал свой остров, назвав его Чока, и отметил чертой речку, на берегу которой мы находились, поместив ее так, что от южной оконечности острова она находилась вдвое ближе, чем от северной. Затем он нарисовал маньчжурский берег, оставив, как и старик, воронкообразный пролив; к величайшему нашему изумлению, он добавил еще реку Сахалин, название которой туземцы произносили так же, как и мы; устье этой реки он показал несколько южнее северной оконечности своего острова…