— В первый раз слышу это имя, — напрягся Луций.
— О, да, господин, вряд ли оно вам знакомо. Владения благородного Зония расположены далеко отсюда, в Кагмане и Шофе.
Ланиста пожал плечами: лагаты, конечно, очень благородные, но всех благородных в Империи запомнить выше человеческих сил.
— И что же желает твой господин? Приобрести нескольких гладиаторов?
— Не совсем так, благородный Луций. Видишь ли, произошла досадная ошибка. Нерадивый виллик моего господина продал купцам малолетнего раба, продавать которого господин вовсе не собирался. Мне приказано выкупить этого мальчика и вернуть его обратно. Поэтому я здесь.
— Посылать человека из Шофа ради какого-то мальчишки? Он что, мальчик для удовольствий?
Рыжий возмущённо запыхтел.
— Не к лицу тебе, благородный Луций, кидать тень на моего господина. Он верен своей супруге, благородной лагате Клеметии Глабр, союз с которой благословлён богами, и…
— Нет-нет, — спешно перебил ланиста. Выслушивать восторженного дурака, да ещё и низкорождённого, у моррита не было ни малейшего желания. "Верен супруге"… Луций любил свою супругу не меньше других мужей, скорее даже, побольше многих. Но это не мешало ему время от времени воздавать должное прелестям иных женщин. Дело насквозь житейское. Но те, кто строго блюдут супружескую верность, не желая замечать разницы между связью с женщиной и использованием ребёнка, этого, конечно, не поймут.
— Обереги меня Ренс, я не обсуждаю верность благородного Зония. Я лишь не понимаю, зачем ему столь сильно понадобился какой-то мальчишка-раб.
— Этот мальчишка — любимый слуга юного Порция, сына и наследника моего господина.
Луций Констанций кивнул: это всё объясняло.
— Итак, почтенный… почтенный…
— Рулон, благородный Луций. Рулон, сын Обоя, — суетливо представился рыжий посланник.
— Давай оставим в покое твоего отца, — досадливо отмахнулся ланиста. — Лучше скажи, о каком именно мальчишке идёт речь?
— Его имя Сергей. Ты купил его несколько дней назад.
— Ах, вот как…
Ну, ещё бы. Потому и норовист Шустрёнок, что любимцу сына и наследника наверняка сходили с рук многие шалости и шкоды. Потому, наверное, виллик и продал мальчишку втихаря проходящим купцам.
Ланиста поскрёб лысеющую голову. Посмотрел на мявшегося у порога рыжего Рулона, так и не получившего от хозяина комнаты приглашения присесть.
— Приходи завтра, — решил ланиста.
— Господин?!
— Завтра, говорю тебе. Я должен поразмыслить над твоим предложением.
Тяжело вздохнув, рыжий вышел из кабинета. И тотчас в дверь проскользнул Атрэ.
— Господин, к тебе пришел пивовар Тейс. Говорит, что у него очень важное дело.
— Я что, трибун, принимающий жалобы граждан? — раздражённо рыкнул Луций Констанций.
Подросток попятился и пролепетал:
— Важное дело, господин… Он говорит: очень важное дело…
Ланиста устало махнул рукой:
— Зови!
Глава 14
Как лиана сплетен, вьется Закон,
В обе стороны вырастая:
Сила Стаи в том, что живет Волком,
Сила Волка — родная Стая.
Р.Киплинг
— Яшкин!
— Что — Яшкин?!
Тарас Степанович Ткачук знал мальчишку почти пять лет, с того ясного сентябрьского утра, когда Серёжка, вместе с другими первоклассниками, впервые вошел в двери школы. И прекрасно понимал, что означают такие вот взгляды из-под нависшей чёлки. А ещё директор школы знал, что должен объяснить мальчику свою правоту. Не знал он только одного — как это сделать. Из пятидесяти прожитых Тарасом Степановичем лет военными были лишь первые два года, когда он и подумать не мог о том, что когда-нибудь станет учителем, да и вообще думал, наверное, только об одном: была бы рядом мама. А когда он повзрослел и стал учителем, то не думал о том, что когда-то окажется на войне. Нет, конечно, он отслужил положенные три года в Армии, но это были мирные годы. Разумеется, Тарас Сергеевич знал и холодной войне и о Карибском кризисе, но это было где-то в дали, словно в другом мире. Далеко в Москве, работали большие и важные люди, которые должны были защитить, сделать так, чтобы в маленький городишко почти на самой границе станы не пришла беда. И эти люди действительно защищали и спасали.
А вот сейчас не защитили и не спасли…
И пятидесятилетний мужик, отец и дед ощущал сейчас себя перед надвинувшейся грозой таким же застигнутым врасплох, как и стоящий перед ним одиннадцатилетний мальчишка.
Но быть неподготовленным — не значит быть беспомощным и растерянным. Пусть Ткачук, как и другие жители Приднестровья, были мирными людьми, но ситуация заставила быстро разобраться, что нужно делать. Одной из самых главных задач стало обеспечить безопасности детей, многие из которых рвались сражаться на ровне со взрослыми. Нельзя было этого допускать, ни в коем случае нельзя. Не место на войне детям. Вот только как это объяснить это мальчишке, в один день потерявшему и отца, и мать?
— Серёжа, хватит упрямиться, ты же уже взрослый и должен понимать. Так нужно. Тем более, ты теперь в семье остался за старшего и должен заботиться о сестрёнке.
— Вы сами сказали, что в Тирасполе о нас будут заботиться.
— Сказал…
— Ну и вот! Иришке там будет хорошо. А я здесь останусь. Вместо папы…
Голос предательски дрогнул. Серёжка замолчал: не хватало ещё расплакаться, словно он и вправду маленький.
— Ты же ничего не умеешь.
— Научусь.
— Серёжа, сколько можно упрямиться? Пойми ж ты, наконец, что не нужно тебе сейчас воевать. Ты ещё ребёнок. Вот вырастешь, пойдёшь в Армию. И, если что-нибудь случится, то тогда…А сейчас на войну рваться с твоей стороны не смелость, а глупость.
Серёжка вспыхнул.
— Глупость? Значит, вы нам раньше врали, да? Когда про войну рассказывали, про пионеров-героев. Валя Котик, Володя Дубинин, Марат Казей… Значит, они никакие не герои, а дураки, да?
Голос мальчишки дрожал от обиды, но теперь Серёжка не обращал на это внимания: не до того было.
— Они были герои, — уверенно ответил директор. — Но у них была иная ситуация.
— Почему — другая?
— Потому что у них выбора не было. Они ведь все воевали у фашистов в тылу, правильно?
Серёжка без особого энтузиазма выдавил:
— Правильно…
— Вот видишь, — Тарас Степанович почувствовал, что попал в точку и теперь обретал уверенность с каждым словом. — Если бы сейчас в городе были враги, тогда ты был бы прав. Но ведь мы отстояли город…
— А если снова нападут?
— Снова отстоим, — твёрдо ответил директор школы. — Теперь мы настороже. И российские войска должны помочь. И добровольцы приехали. Помнишь: "Когда мы едины — мы непобедимы".
Мальчишка согласно кивнул: он уже два года через школьный КИД переписывался со своим ровесником из Гуантанамо Альсино Кольясо. Кубинский пионер в каждом письме рассказывал советскому другу что-нибудь интересное про историю своей страны: то про штурм казарм Монкады, то про разгром предателей в заливе Кочинос (по-русски — в заливе Свиней), то про изгнание диктатора Батисты… Серёжка раньше завидовал Альсино, живущему в такой интересной стране. Теперь-то он понимал, что в постоянной угрозе войны нет ничего интересного. Сейчас мальчишка был готов отдать что угодно, лишь бы не было штурма города и были бы живы папа и мама…
Но это уже было, а сделанного — не воротишь.
— Сами говорите «едины», а меня гоните…
— Дети не должны воевать! Самое последнее дело, когда оружие в руки берёт ребёнок.
Серёжка вздохнул. Конечно, последнее дело. А то, что творили в Приднестровье опоновцы — разве не последнее дело?
— Всё равно не уйду. Не уйду — и всё!
Тарас Степанович незаметно для мальчишки облегчённо вздохнул. Теперь ему придётся иметь дело не с упорством, а с упрямством. Ну а побеждать упрямство таких, как Серёжа Яшкин, директор умел очень хорошо, он ведь и вправду был отличным учителем.
— Жаль. В таком случае, придётся тебя в автобус втаскивать. Подумай, как это будет выглядеть. Ты пионер, и не просто пионер, а звеньевой. Пример ребятам должен подавать. Вот им и будет пример. И сестрёнке твоей, кстати, тоже. У неё кроме тебя никого теперь нет, ты за неё отвечаешь. А получается, ты ещё за себя отвечать не научился… Я уж не говорю, что в такое время каждый взрослый на счету. А ради тебя придётся лишнего человека с автобусом посылать.