Читать интересную книгу История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим - Уильям Теккерей

Будучи обречен на бездействие, мистер Эсмонд обратился к литературе и занялся сочинением комедии, суфлерский экземпляр которой и поныне хранится в моем ореховом escritoire с печатью и надписью: "Преданный Глупец, комедия, представленная на театре Слугами Ее Величества". То была весьма чувствительная пьеса, и мистеру Стилю, более склонному к чувствительности подобного рода, нежели мистер Аддисон, она понравилась, тогда как последний откровенно посмеялся над нею, хотя и вынужден был признать, что есть в ней два-три удачных места. В ту пору он сам только что закончил свою трагедию "Катон", блеск которой совершенно затмил мерцание Эсмондовой грошовой свечки; полковник даже не решился выставить свое имя на этом произведении, и оно было напечатано за подписью "Дворянин". Покупателей нашлось всего на девять экземпляров, хотя прославленный критик мистер Деннис дал весьма похвальный отзыв, всячески превозносивший достоинства комедии; и в один прекрасный день полковник Эсмонд, будучи сильно не в духе, приказал Джеку Локвуду, своему слуге, сжечь все издание.

Комедия изобиловала едкими сатирическими выпадами против некоей молодой леди. Сюжет ее отличался новизной. Героиня, светская красавица, окруженная толпою поклонников, останавливает свой выбор на молодом пэре, пустослове и щеголе, предпочтя его герою, Преданному Глупцу, который продолжает боготворить ее (роль эту исполнял, если память мне не изменяет, мистер Уилкс, и исполнял прескверно). В пятом акте автор заставляет Тераминту по заслугам оценить Эугенио (Преданного Глупца) и проникнуться любовью к нему, увы, запоздалой, ибо он уже отдал свою руку и состояние Розалии, молодой крестьянке, наделенной всеми добродетелями. Справедливость требует признать, что публика немилосердно зевала во все время представления и на третий вечер комедия провалилась, причем свидетелей ее бесславной гибели было не более пяти или шести. Эсмонд и обе его госпожи присутствовали на первом представлении, и мисс Беатриса сладко проспала все пять актов; мать же ее, не бывавшая в театре со времен царствования Иакова Второго, нашла комедию хоть и не слишком блестящей, но весьма возвышенной по заключенной в ней морали.

Сочинительство пришлось мистеру Эсмонду по вкусу, и в эту долгую пору досуга он много писал как прозою, так и стихами. Заденет ли его какой-нибудь выходкою Беатриса, и он тотчас же сочиняет сатиру, давая в ней выход своим чувствам. Кольнет ли сердце мысль о вероломстве женщин, и уже готовы стихи, в которых весь женский род бичуется презрением. Однажды, будучи в подобном расположении духа, он замыслил проделку, для которой призвал на помощь своего друга Дика Стиля (взяв с него обещание хранить тайну); сочинив небольшую статью, он дал типографу Дика напечатать ее в точности по тому образцу, как печатались статьи самого Дика, и за завтраком положил перед прибором мисс Беатрисы следующее:

"Зритель

Э 341

Вторник, апреля 1-го 1712

Mutato noraine de te Fabula narratur (Гораций) {*}.

{* Лишь имя стоит тебе изменить - и не твоя ли история это? (лат.)}

Мораль же басни сам сумей найти (Крич).

Иокаста славится как женщина светская и образованная и в любезности обхождения не знает себе равных при дворе, да и во всей стране. Дважды в неделю по утрам она принимает у себя, и в ее гостиной можно встретить всех лондонских умников и нескольких красавиц. Когда она отправляется в Танбридж или Бат, целая свита обожателей сопутствует ей, но, кроме лондонских поклонников, ее уже ожидает толпа почитателей из местной знати; цвет сэссекского и сомерсетского общества теснится за ее чайным столом и окружает ее портшез, надеясь удостоиться хотя бы милостивого кивка хозяйки. Круг знакомства Иокасты весьма обширен. Особый клерк ведет ее визитную книгу, которую носит за нею дюжий лакей; и нужно иметь голову, светлее даже чем у самой Иокасты, чтобы упомнить по именам всех ее лучших друзей.

Где-то не то в Танбридже, не то на Эпсомских водах (это немаловажное обстоятельство сама Иокаста не в силах установить с точностью), ее милости посчастливилось встретить некоего молодого джентльмена, чьи манеры были столь отменны, а беседа отличалась таким блеском, что она тут же пригласила его посетить ее, если когдалибо судьба приведет его в Лондон. Сколь, однако, ни приятен в обращении и ни хорош собой был этот новый знакомец, не следует забывать, что под знаменами Иокасты всегда марширует целый полк ему подобных, и вполне понятно, если но этой причине ее внимание несколько дробится. Короче, хотя упомянутый джентльмен произвел на нее немалое впечатление и занимал ее сердце целых двадцать три минуты, мы вынуждены признаться, что она позабыла его имя. Он брюнет, и на вид ему можно дать лет двадцать восемь. Одет без излишней роскоши, хотя его платье сшито из самых добротных материй. На лбу, над левым глазом, родинка; трость и шпага - на перевязи голубого цвета, парика не носит.

В прошлое воскресенье Иокаста явилась в церковь св. Иакова и была изрядно польщена, заметив на соседней скамье своего нового поклонника (в том, что каждый увидевший ее тотчас же становится ее поклонником, ей никогда не приходило в голову сомневаться); когда же он как будто задремал во время проповеди - на самом же деле бросал из-под опущенных ресниц на Иокасту взгляды, исполненные почтительного восхищения, - это показалось ей крайне трогательным и интересным. При выходе из церкви он сумел пробраться к ее портшезу и, когда она садилась в него, поспешил отвесить ей изящный поклон. Позднее она вновь встретила его при дворе, где он держался с отменным достоинством, но среди ее знакомых не нашлось ни одного, кто знал бы его имя; а на следующий вечер он оказался в театре, и ее милость из своей ложи соблаговолила осчастливить его кивком головы.

Все время представления она ломала голову, силясь припомнить его имя, и не слыхала ни слова из того, что произносилось на сцене; когда ей посчастливилось встретить его еще раз в вестибюле театра, она устремилась к нему, вся в волнении, и поспешила напомнить, что принимает дважды в неделю и жаждет видеть его у себя на Спринг-Гарден.

В ближайший вторник он явился в изысканном наряде, который делал честь вкусу портного и его собственному; но хотя среди джентльменов, толпившихся в гостиной прелестной Иокасты, каждый мог похвалиться, что знает весь город, никто не сумел назвать его имя Иокасте, торопливо расспрашивавшей всех вокруг, покуда он шел к ней, чтобы приветствовать ее поклоном, исполненным истинно герцогского величия.

В ответ Иокаста присела перед ним с тем искусством, секрет которого известен только этой леди. Она приседает с томной улыбкой на устах, точно говорит: "Наконец-то ты пришел. Я вся истомилась в ожидании", - а затем добивает свою жертву разящим взглядом, в котором ясно читается: "О Филандр! Ведь я никого не замечаю, кроме тебя". Быть может, и Камилла умеет так приседать, а Фалестра - мастерица на подобные взгляды, но из всех красавиц Англии одна лишь Иокаста владеет сочетанием того и другого.

- Добро пожаловать в Лондон, сэр, - сказала она. - По вашему виду нетрудно отгадать, что вы явились из деревни. - Она сказала бы "из Эпсома" или "из Танбриджа", если бы помнила, где именно повстречала его в первый раз, но, увы, это она позабыла.

Молодой джентльмен отвечал, что он и в самом деле всего только три дня как прибыл в город и что одною из причин, побудивших его к тому, было желание засвидетельствовать свое почтение Иокасте.

Она пожаловалась, что воды не принесли ей пользы.

- Пользу они приносят больным, - возразил ее собеседник. - Молодые и прекрасные являются на воды лишь для того, чтоб воды засверкали. А в прошлое воскресенье, во время проповеди в церкви, - продолжал он, - ваша милость заставили меня подумать об ангеле, возмущающем в купальне воду. - Это остроумное замечание вызвало одобрительный ропот. Манилио, который блещет умом всюду, но только не за карточным столом, услышав это, пришел в такую ярость, что не вовремя объявил "пас".

Итак, Иокаста - ангел, возмущающий воду; но в которой же из Вифезд? Она все более терялась в догадках; но, как то было свойственно ей, чем коварнее становились ее замыслы, тем невинней и простодушнее смотрели ее глаза.

- Когда вы вошли, - начала она, - мы тут говорили о правописании. Отчего мы говорим "звиозды", а пишем "звезды", говорим "лоп", а пишем "лоб"? И если "щет" мы обозначаем "счетом", то почему бы нам не обозначать "щетку" - "счеткой"?

- Когда женщина царит в сердцах, подобно вашей милости, - отвечал он, ее воля выше всех законов, в том числе и законов правописания.

- А кстати, как правильно писать ваше имя? - спросила она, дойдя наконец до того, что составляло цель всей беседы, которая, надо сказать, была много длиннее, нежели здесь описано, так как собеседники успели выпить за это время по три чашки чаю.

- О сударыня, - отвечал он, - я сам пишу его через мягкий знак. - И, поставив на стол пустую чашку, наш джентльмен отвесил еще один изящный поклон и тут же удалился.