Читать интересную книгу В огне повенчанные. Рассказы - Иван Лазутин

Всматриваясь в иностранца, Сибирцев обратил внимание на две крупные, кипенно-белые пряди седых волос, которые в густой и черной, отливающей зеленоватым отблеском шевелюре походили на два белых куриных пера, случайно занесенных в банку с остывающим гудроном. Стерженьки перьев потонули в вязкой черноте, а пушистые белоснежные венчики, прилипшие к гудрону, еще сильнее подчеркивали цветовой контраст.

«Где ж я видел его? Где?..» — Сибирцев силился вспомнить эту редкую примету и не мог.

Иностранец вышел из загородки и, чувствуя на себе любопытные взгляды притихшей толпы, направился к центральной аллее. Следом за ним двинулся Сибирцев. Им овладело неотступное желание вспомнить: где же видел он этого человека? Все прожитые годы то смутными, то ослепительно яркими кадрами мелькали в его памяти с сонмом лиц, вереницей городов и сел…

Сибирцев закрыл глаза. Ему вспомнились военные годы. Несколько шагов он шел с полузакрытыми глазами. И вдруг в сознании его яркой вспышкой промелькнуло лицо на фоне разбитой стены, на отщепленных дранках которой висели куски штукатурки.

«Стоп!.. Неужели это он? Не может быть!.. У того, кажется, глаза были разноцветные, один карий, другой вроде серый».

Обогнав иностранца, Сибирцев круто повернулся и, делая вид, что прикуривает (встал спиной к ветру), заглянул ему прямо в глаза. «Он!.. Таких повторений не может быть в целом мире».

На этот пристальный взгляд в упор мужчина в сером костюме не обратил внимания. Свернув с аллеи, он толкнул решетчатую деревянную калитку летнего ресторана и, пройдя мимо свободных столов, сел за маленький крайний столик под парусиновым грибком. Рядом и напротив были свободные места.

«Будь что будет!» — решил про себя Сибирцев и, миновав несколько столов со свободными местами, остановился у стола, за которым сидел иностранец.

— Разрешите?

— Пожалуйста. — В голосе незнакомца Сибирцев уловил типичный акцент европейца. Он сел напротив загадочного гражданина и, еще раз встретившись с ним взглядом, пришел к твердому убеждению: «Он!»

Иностранец заказал пиво и соленые сухарики. Заказал пиво с сухариками и Сибирцев. Он решил дальше не тянуть. Кашлянул в кулак, улыбнулся и, глядя в глаза соседу, сидевшему напротив, спросил:

— Извините, пожалуйста, но ваше лицо мне очень знакомо. Не кажется ли вам, что мы с вами где-то встречались? И причем в обстоятельствах весьма сложных?

— Мы?.. С вами?.. — В разноцветных глазах незнакомца отразилось удивление и желание найти хотя бы единственную знакомую черточку в лице собеседника. Он долго смотрел на Сибирцева и не находил этой черточки. Перед ним было типичное худощавое и слегка курносое лицо русского человека с серыми глазами и добродушным рисунком припухлых губ. Такие лица в России встречаются на каждом шагу.

После некоторого молчания незнакомец виновато пожал плечами и с тем же, свойственным только европейцам, акцентом ответил:

— Не могу припомнить.

— Вы немец? — мягко спросил Сибирцев.

— Да.

Официантка принесла пиво и сухарики. Начатый разговор оборвался.

После паузы, в течение которой собеседники почувствовали неловкость, Сибирцев сказал:

— Вы хорошо говорите по-русски.

— Да, — ответил собеседник, пока еще не дотрагиваясь до пива. — Кажется, неплохо.

— Если вам будет интересно, я коротенько напомню нашу первую встречу, — тоном подчеркнутой вежливости, с какой, как правило, разговаривают с иностранцами, обратился Сибирцев к смутившемуся соседу.

— Очень интересно… — оживился немец, не спуская разноцветных глаз с Сибирцева.

— Вы как здесь, в Москве, в гостях или… постоянно живете? — спросил Сибирцев и тут же почувствовал неловкость от вопроса в лоб.

— По туристической путевке. Нас приехало из Восточной Германии более ста человек, — ответил немец и ждал очередного вопроса.

Теперь Сибирцев уже не сомневался: «Он!..» Вспомнился и голос, мягкий, грудной, приятный.

— При первой встрече нам не удалось как следует познакомиться: не позволила обстановка. — Сибирцев размочил в пиве сухарик и, подождав, пока то же самое сделает сосед, спросил: — Как ваше имя?

— Отто.

— А меня зовут Иваном Сибирцевым.

— Очень приятно, — поборов минутную растерянность, ответил немец. — Так, кажется, говорят русские при знакомстве.

— Совершенно верно, — улыбнулся Сибирцев, мысленно подыскивая подходящие слова, с которых лучше всего начать рисовать не совсем обычную картину их первой встречи.

Он отпил из толстой пивной кружки несколько глотков, поставил ее и, время от времени останавливаясь, чтобы вспомнить подробности прошлого, начал рассказ:

— Это было давно, в сорок пятом году, в апреле месяце. Войска 1-го и 2-го Белорусских фронтов дрались где-то уже на подступах к Берлину. Наш 3-й Белорусский штурмовал Кенигсберг. Этих боев я не забуду вовек. От Волги самой шел, а такого пекла не видал. Как сейчас, помню, артподготовка длилась полтора часа, дрожали земля и небо, захватывало дух… Началось это шестого апреля. Сам я хоть и артиллерист-минометчик, но здесь иногда приходилось поработать и как пехоте. Ничего не сделаешь — уличные бои. Иногда бывало и так, что в одном конце дома вы, а в другом — мы. Установку на второй этаж не затащишь, так мы ухитрялись пускать в вас своих «головастиков» прямо с подоконников через дорогу. Особенно жарко пришлось восьмого апреля. Полгорода уже заняли, а полгорода еще нужно было брать. Не припоминаете?

— Восьмого апреля? — спросил Отто, и его худые щеки словно обдало серым пеплом. — Это число… я помню…

— Еще бы не помнить, — едко ухмыльнулся Сибирцев.

И он принялся вспоминать подробности уличных боев восьмого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года при штурме советскими войсками города Кенигсберга, который был сильнейшей германской крепостью — твердыней и важным стратегическим узлом немецко-фашистской обороны на Балтийском море.

— Передай командиру батареи, что осталась одна мина!.. Электропроводка вышла из строя! — кричал сержант Сибирцев солдату Фирсову, который, стоя на коленях посреди комнаты, стаскивал с себя загоревшуюся фуфайку. Пригибаясь так, чтобы не срезало пулеметной очередью из окон противоположного (через дорогу) дома, где засели немцы, Фирсов на четвереньках выполз в коридор из просторной — очевидно, когда-то здесь была гостиная, — в четыре окна комнаты с дорогой исковерканной мебелью. У самого крайнего окна справа дымился паркет, подожженный огненным хвостом только что выпущенной прямо с подоконника реактивной мины.

По-церковному пахло горящим воском и порохом. Сибирцев подполз к водопроводному крану и отвинтил его до отказа. Из крана пошла вода. Не успел он отнять от крана руку, как пулеметная очередь прошила пролет стены. Образуя пыльные дымчатые воронки, пули оставили на кирпичной стене четыре круглых отверстия. Где-то совсем близко, сотрясая воздух, ухала гаубица. От ее выстрелов дребезжали кое-где уцелевшие оконные стекла. Пулеметные очереди и винтовочные выстрелы то и дело заглушались звонкими, до боли в ушах, залпами 76-миллиметровых полковых пушек, соседство с которыми Сибирцев особенно не любил. То совсем близко, вроде под окнами, то где-то далеко рвались гранаты. И, словно мощные горные обвалы, долгие, с перекатами, приглушенные и зычные, время от времени доносились дальние раскаты бомбовых взрывов. Доносились оттуда, где еще билось сердце осажденного, но не сдающегося крепости-города. Это советские бомбардировщики, недавно пролетевшие над головой монотонно гудящей железной лавиной, сбросили свой очередной груз.

Большой четырехэтажный особняк вздрагивал мелкой дрожью человека, больного лихорадкой.

Наполнив до краев белую керамическую раковину, вода полилась стеклянными широкими ремнями на пол, стала подбираться к пляшущим огненным зайчикам на сухом, пропитанном воском паркете.

По коридору, устланному ковровой дорожкой, которую не успели увезти немцы, как утренний грибной туман, медленно клубился дым. Он наплывал на Сибирцева. Откуда-то из соседних комнат сквозь грохот и пальбу слышался остервенелый крик: «Гор-и-и-им!..»

Из щелей залитого водой паркета, недалеко от двери, выходящей в коридор, лопались пузырьки дыма — горел потолок нижнего этажа.

— Сгорим ведь, товарищ сержант, — жалобно проскулил молодой, только что прибывший на фронт солдат Елистратов и просяще посмотрел в глаза командиру. Он походил на большого ребенка-ползунка, мокрого и измазанного в саже по недогляду матери. Неперемазанными были только белки его глаз да лента зубов.

— Костя, сюда! Давай на заедку пошлем им!.. — прокричал сержант Елистратову и тут же ввернул такой трехступенчатый оборот, который нельзя «ни в сказке сказать, ни пером описать».