Читать интересную книгу Почетный караул - Джеймс Коззенс

— Авиационный врач в Австралии дал его мне, когда я выбрался с Филиппин…

— Для чего? — сказал лейтенант Вертауэр, мгновенно нахмурившись. — Так называемая наркотическая терапия? Доза, достаточная, чтобы оглушить на сутки?

— Такие зеленые шарики, — сказал генерал Бил, уставившись на лейтенанта Вертауэра. — Нет, они меня не оглушили. Я их принимал время от времени. Он сказал, что они абсолютно безобидны.

— Это его мнение, — сказал лейтенант Вертауэр. — Вы так с тех пор их и принимаете?

— Я же сказал вам, что принимал их время от времени… — Генерал Бил смотрел на него со все возрастающим изумлением. — Что я, по-вашему, принимаю наркотики? Что…

— Откуда мне знать? — сказал лейтенант Вертауэр. — Если вы не принимали их систематически, почему вы считаете, что они нужны вам сейчас?

— Минуточку! — сказал генерал Бил. — Я что-то не понимаю, лейтенант. Я не просил вас задавать мне вопросы. Встать!

Лейтенант Вертауэр неторопливо поднялся на ноги и устремил на генерала упрямый и злобный взгляд.

— Положите ручку, — сказал генерал Бил. — А теперь встаньте «смирно».

— Ладно, — сказал лейтенант Вертауэр не без удовлетворения. — Только кричать на меня ни к чему, генерал. Я врач и сказал вам, что выписывать рецепты, не зная, от чего и для чего, я не буду. А потому, если вы думаете приказать мне выписать рецепт…

Генерал Бил сказал:

— Довольно, лейтенант. Убирайтесь отсюда! Отправляйтесь к себе на квартиру и ждите там моих распоряжений.

Лейтенант Вертауэр сказал:

— Я на дежурстве. Вы хотите, чтобы здесь никого не осталось?

— Вам придется найти себе замену, — сказал генерал Бил. — Идите найдите кого-нибудь! И если будут еще возражения или промедления с выполнением моего приказа, вы окажетесь в очень серьезном положении. — Он повернулся и вышел из комнаты.

Лейтенант Вертауэр убрал свои бумаги и взял со стола фуражку. В дверях от столкнулся с капитаном Раймонди, который спросил:

— Куда это вы?

— Очень любезно с вашей стороны поинтересоваться этим, доктор, — сказал лейтенант Вертауэр. — Мне только что приказали отправляться под домашний арест.

— Вы что — шутите? — сказал капитан Раймонди. — Послушайте, мне пора на обход. Вы же не можете уйти…

— Придется вам найти кого-нибудь другого, — сказал лейтенант Вертауэр. — Мистер Железоштанный невзлюбил мою прическу.

* * *

Тщетно вглядываясь в сетчатую дверь палаты, капитан Эндрюс провел пальцем по губам и сказал:

— Не надо мне быть здесь. Безумие какое-то. Я даже больше о тебе, чем о себе. Не надо тебе быть здесь. Для некоторых людей это не так. Вот для Кларенса. Для него это прекрасно, для него это в самый раз. Что ему терять? Он получает все, чего хочет. Все это ему как раз… — Возможно, осознав, что говорит он бессвязно, капитан Эндрюс вдруг умолк.

Натаниел Хикс неожиданно вспомнил, как капитан Эндрюс накануне утром объяснял свои взгляды на то, каким образом все происходит и почему то, что есть, стало именно таким. Вспомнил их разговор, в тот момент совсем не напряженный, когда они пересекали автомобильную стоянку позади отдела нестандартных проектов: «Почти наверное можно добиться того, ради чего трудишься. С каких это пор? — С тех пор, как существует мир».

Так значит, капитан Дачмин трудился ради вот этого своего положения, которое так его устраивает? Получает ли капитан Эндрюс то, ради чего трудился? Так, может быть, война временно ограничивает получение того, ради чего ты трудился? Нет. Нет, если суметь взглянуть правде в глаза, в которые так редко смотрят: на самом деле война не приносит тебе ничего сверх того, что в конечном счете не принес бы мир, то есть обычное существование. Просто тебя гипнотизируют гигантские масштабы происходящего: миллионы людей в одно и то же время вследствие одних и тех же исторических событий получают каждый свою долю неудобств, разочарований и обманутых надежд; сотням тысяч выпадает случай раствориться в немыслимом ужасе или кричать, кричать от немыслимой боли; десятки тысяч нашли преждевременную смерть. Но от чего из этого перечня может уберечь тебя справедливый и прочный мир? От разочарования? Ужаса? Боли? Смерти?

Капитан Эндрюс сказал:

— Даже порученное ему дело его устраивает. Вся эта возня с голубями! Ему она нравится. Он получает удовольствие весь день напролет. И разумеется, видно, что такое же удовольствие он получает от своих обязанностей в концерне, в чем бы они ни заключались. Следовательно, для него никакой разницы нет. Все равноценно всему остальному. Взять этих его женщин. Что он от них получает?

Большинство людей, задавая подобный вопрос, задают его с пуританской ханжеской истовостью, собственно, для того, чтобы привлечь внимание к своему добродетельному поведению, которое, если не привлекает к себе внимания, видимо, не вознаграждает их за все, что они по их опасениям упускают. Их оскорбительно-гнусные побуждения напрашиваются на оскорбительно-гнусный ответ. Капитан Эндрюс ни в чем подобном повинен не был. Вопрос указывал всего лишь — хотя и точно — на природу той болезненной растерянности, в которую его ввергли собственная жизнь и время, какими они открылись ему сегодня. Безумная круговерть последних дней, крушение здравого смысла и порядка, всеобъемлющий крах — то, что для Кларенса было забавой, для Кэтрин чуть не обернулось смертью. Так не должно было быть. Капитан Эндрюс считал, что жизни не следует быть такой, и Натаниел Хикс вынужден был согласиться. Хотя он уже раньше знал, что жизнь именно такова; а потому не был ни удивлен, ни потрясен. Время, награждающее Кларенса удовольствием все дни напролет, было плохое время.

Под «плохое» капитан Эндрюс подразумевал не «гнусное» или «грешное». Он подразумевал «неблагополучное», «неуместное». То, что получал Кларенс, то, что его прелестная малютка Эмеральда и все остальные (для него столь же прелестные) иногда раньше, но чаще позже дарили ему в долгих жарких объятиях, в самозабвении задранных юбок, в судорожном сплетении, когда губы приклеены к губам, для капитана Эндрюса не было ни скверным, ни омерзительным. Да и как же иначе? Чем оно отличалось от того, что получал он сам, от того, что дарила ему Кэтрин? Но получать, как получал Кларенс в лжеразнообразии, в бесконечной одинаковости на любом гамаке, на любой веранде, на любом диване в любой гостиной, на любой кровати в любом номере отеля, без сомнения, означало, что ты получаешь только это и ничего больше. Подобное удовольствие всю ночь напролет, как и удовольствие весь день напролет, исключало власть разума. Бесспорно, ты освобождался от цепей рассудка, от какой-либо ответственности, от всех обязательств. Но, освободившись от них, ты волей-неволей освобождался от нежности и взаимопонимания, от доверия и преданности.

Во всяком случае, так оно должно представляться капитану Эндрюсу. И Натаниел Хикс вновь будет вынужден согласиться с ним. Предположительно, поскольку мужчины — это мужчины, и он тоже иногда подумывал о том, чтобы изменить своей Кэтрин. А впрочем, и это представилось Натаниелу Хиксу весьма сомнительным. И уж конечно, по более достойным причинам, чем те, которые приходили в голову Натаниелу Хиксу, когда он разговаривал в клубе с капитаном Уайли. Для капитана Эндрюса супружеская неверность — это, скорее всего, не просто измена конкретному человеку, но измена самому важному в человеческих отношениях, жизненно важному взаимопониманию двух людей, которое выходит далеко за рамки сексуальности. Это доверие, рожденное слиянием двух людей, единство общих интересов и общих усилий — самое ценное в человеческих отношениях, то, что делает их радостными и прекрасными. Это акт взаимной веры, взаимного доверия: твой друг не поранит и не унизит тебя. Натаниел Хикс вдруг подумал, что физическая «неверность» для обыкновенной женщины большого значения иметь не может, сексуальная брезгливость, вероятнее всего, чисто мужское понятие. Для женщины дело, наверное, заключается не в самом факте измены, а в мыслях о нем, в сознании, что кто-то знает — ведь кто-то же всегда знает, пусть только сам мужчина и та, другая женщина. Этого уже достаточно. Он соединился с другой, а ее тем самым обманул и сделал смешной. И, конечно, она права, и это не пустяк — разве что доверие тоже пустяк и не существует ни надежности, ни опоры, ни утешения.

Натаниел Хикс вдруг поймал себя на том, что думает о собственной жене и похваливает себя за воздержание, впрочем не столь уж тягостное, а в конечном счете — только посмотреть на Дона и Кэтрин — верность стоит так дорого! Их трогательное чувство вызвало в нем, пока он думал об Эмили, какое-то непонятное умиление, и тут же он осознал, что вот-вот заплачет. «Бога ради! — сказал он себе. — Подтянись!»

Он резко повернул голову, пряча вдруг покрасневшее лицо. Но тут он увидел, что сетчатая дверь открылась, из нее, вышла сестра и закрыла ее за собой.