Читать интересную книгу Белая береза - Михаил Бубеннов

— Уйдите в блиндаж, товарищ майор, — очень серьезно сказал Петя Уралец. — Я там все прибрал… Да и закусить пора.

— Вот репей, а? — воскликнул Озеров, обращаясь к Шаракшанэ. — Уйди, Петро, не доводи до греха! Что ты мне не даешь подышать свежим воздухом?

Петя вздохнул и отошел прочь.

Майор Озеров поудобнее уселся на еловом лапнике и некоторое время, согнувшись, изучал карту, развернутую на коленях. Комбат капитан Шаракшанэ сидел перед ним, по-восточному подвернув ноги, и поглядывал то на Озерова, то по сторонам быстрым взглядом, как, бывало, оглядывал с седла родную бурятскую степь. Они сидели вблизи блиндажа, врезанного в скат заросшего ольшаником оврага, — в нем находилась рация и сидели связисты.

Озеров оторвался от карты.

— О чем я говорил?

— О разведке.

— Да, о разведке, — заговорил Озеров с живостью, делавшей его лицо, особенно на морозе, очень молодым. — Конечно, только по ее вине и могло быть принято решение бить в лоб, без всякого маневра, на Скирманово, не придавая особого значения этой высоте… И вот — всем наука! Да, наука тяжелая, как все науки. Но теперь мы должны доказать, что можем исправлять свои ошибки непосредственно в бою. Немедленно! И генерал Бородин и генерал Батюков уже приняли все меры, чтобы танки не вырывались вперед, а шли вместе с пехотой, чтобы артиллерия сопровождала их огнем и колесами. Гвардейцы будут штурмовать высоту теперь с северо-востока, а мы, Володенька, вот здесь!

Озеров опять нагнулся над картой и, точно колдуя, пошевелил над ней пальцами.

— Трудный нам достался участок, — сказал Шаракшанэ.

— Не достался, а я сам его предложил…

На смуглом, худощаво-скуластом лице капитана Шаракшанэ отразилось усилие мысли…

— Удивляешься? — спросил Озеров. — Кстати, он совсем не трудный, этот участок…

Из блиндажа выскочил телефонист: на проводе — начштаба полка капитан Смольянинов. Кое-как, согнувшись, могучий Озеров залез в блиндаж. Через три минуты он вылез обратно, хватаясь руками за края траншеи, и тут же услышал свист мины над головой.

Мина ударилась в вершину елки на другой стороне оврага — брызнул огонь, заклубился дым, и в воздухе стонуще пропели осколки. Проходившие по дну оврага стрелки заметались в поисках укрытия.

— Вперед! — закричал на них Озеров во всю мощь своего голоса. — Живо вперед! Не прятаться! Не стоять на месте!

Стрелки бросились по оврагу дальше.

— Звонил от Головко, он там… — сообщил Озеров о Смольянинове, вновь усаживаясь на свое место.

— Как там дела, товарищ майор?

— Вышли на рубеж. Связного к ним послал?

— Полчаса назад. Связь будет.

— Так вот, Володя, если хочешь знать, взять высоту легче всего именно вот с этой, с нашей стороны… — продолжал Озеров. — Здесь самое слабое место в их обороне. С севера и востока подходы к высоте совершенно ровные и чистые — негде голову укрыть. Только там, конечно, и есть танкопроходимая полоса на Скирманово. Немцы это отчетливо понимают и поэтому поставили там так много противотанковой артиллерии, да и для пехоты приготовили немало огневых средств… Там нужен страшный удар, чтобы разгромить оборону! А вот здесь, где мы… здесь совершенно непроходимое для танков место: тут глубокий овраг, а за высотой, перед самой деревней, овраг еще больше. Немцы знают, что здесь не могут и не пойдут наши танки! Вот поэтому здесь, с нашей стороны, у них и нет артиллерии. Здесь, кажется, только один большой дзот и открытые площадки для пулеметов. Так вот скажи, откуда же легче взять высоту?

— Да, но дзот… — Шаракшанэ почему-то опустил и полуприкрыл глаза. Ведь наша артиллерия, товарищ майор, может и не разбить его во время артподготовки. Тогда что?

— Это верно, может и не разбить, — согласился Озеров. — Дзот есть дзот… Но если даже его не разобьют, мы его возьмем! Ты хорошо осмотрел подходы к высоте?

— Хорошо, товарищ майор…

— Видел взлобок вроде вала на склоне?

— Его хорошо видно.

— Теперь слушай и мотай на ус! — продолжал Озеров, сделав порывистое движение всем корпусом вперед. — Одной ротой ты должен ударить на рощицу… Вот эту, видишь? Другой ротой — на высоту. От нашего оврага до высоты примерно триста метров. Если после артподготовки подниматься в атаку отсюда, мы не успеем дойти — немцы очухаются и пустят в ход пулеметы, особенно в дзоте, если он уцелеет…

— Нет, не успеем, — согласился Шаракшанэ. — Бежать в гору, да и снег глубок…

— Но мы перехитрим немцев! — со стиснутыми зубами, сдерживая голос, сказал Озеров. — Сколько будет до того взлобка на скате высоты? Метров сто или побольше? Так вот, не дожидаясь конца артподготовки, одна твоя рота должна достигнуть взлобка и приготовиться там для атаки. Таким образом, останется преодолеть только около двухсот метров до дзота.

— Побить могут, — вздохнув, заметил Шаракшанэ.

— Кто? Кого?

— Своя своих.

— Чепуха! Убежден, что ни один снаряд, ни одна мина не упадут ближе этого взлобка! Наши артиллеристы ошибаются, но это отличные артиллеристы! Надо им верить! И надо учить солдат без всякой боязни прижиматься к своему огню!

Опять переждали грохот взрывов за оврагом.

— А дальше все дело в быстроте и натиске нашей атаки, — продолжал Озеров. — Пока немцы, побитые и оглушенные, успеют схватиться за оружие, наши солдаты должны быть на высоте! Надо идти в атаку от взлобка со всей силой, со всей яростью! Меньше двухсот метров! Меньше двухсот! Да неужели мы упустим одну-две минуты и дадим немцам возможность взяться за оружие? Не дадим!

Озеров быстро поднялся.

— Все ясно? Действуй!

Боевой приказ майора Озерова, как только он был произнесен, немедленно стал приказом родины и с необычайной быстротой совершил путь через комбата, командиров рот, взводов и отделений к солдатам… Стоило Озерову произнести несколько слов приказа — и сложный, хорошо сработанный командно-политический аппарат полка мгновенно пришел в привычное рабочее движение, направленное к одной цели. Через полчаса боевая задача была известна каждому солдату, где бы он ни находился в это время: на батарее, в пути, в цепи под любым кустом…

Солдаты лежали в овраге на истоптанном снегу, среди помятого кустарничка. Они истомились, ожидая, когда придется идти в бой, озябли и проголодались. Готовясь к атаке и не надеясь на обещанный старшинами горячий обед, они с жадностью уничтожали НЗ, то есть неприкосновенный запас, который расходуется в исключительных случаях. Грызя мерзлые куски хлеба и сухари, прожевывая мясные консервы с ледком, они разговаривали негромко, с тем спокойствием и бесшабашностью, которые известны только солдатам — и то в особые минуты.

— Чем все это нести на себе, так лучше в себе!

— Ешь, покамест живот свеж!

— А если ранят в живот? Ты об этом подумал?

— Видать, ты за меня об этом подумал… За это тебе большое спасибо. Может, консервы-то мне отдашь, а?

— Одинаково хорошо: что в пустой попадет, что в полный…

— Нашли о чем говорить!… Тут о деле надо…

— Главное, братцы, вовремя добежать до дзота!

— В бою, брат, все главное…

— Да, дзот у них здесь, говорят, здоров!

— Знаешь, всякая коза на горе выше коровы в поле.

…Лейтенант Матвей Юргин лежал под кустом крушины и, вопреки всегдашней привычке в бою, неохотно прислушивался к разговорам солдат, совсем другое занимало сейчас его ум и сердце. Странное ощущение не покидало Юргина: ему казалось, что над землей все еще держится легкая морозная заря, которая поднялась сегодня в час его знакомства с Леной. Да, это было очень удивительно. До 14.00 оставались считанные минуты, солнце уже обходило Барсушню стороной, точно зная, что над ней скоро вновь загрохочет бой, серенькой дымной мутью замутился короткий день, потух искристый иней на деревьях, а Юргину, несмотря на все это, казалось, что утренняя заря все еще наполняет мир розовым светом… Никогда Юргин не ощущал такой странной остановки времени, никогда! Но как Юргин ни любил всякое движение, означавшее жизнь, он был приятно взволнован такой остановкой. Это помогало ему и сейчас хорошо видеть то, что происходило сегодня несколько часов назад. Он видел, как торопливо говорит Лена, вскидывая заиндевелые брови и ресницы, как по-ребячьи обкусывает краюшку хлеба и орудует в котелке ложкой… Ощущение непрекращающейся утренней зари сливалось у Юргина с ощущением неутихающей утренней свежести и бодрости во всем теле. Он чувствовал себя таким, точно в первые минуты после побудки, когда человек, сроднившийся с солдатской службой, во многом схож со стальной пружиной.

Подошел политрук роты Гончаров — веселый курносый человек с живыми серыми глазами, о котором говорили, что его кашей не корми — дай только побольше фронтовых хлопот и забот. Аккуратно подвернув полы полушубка, он лег на снег рядом с Юргиным и положил перед собой резиновый кисет.