Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Вскоре освободили от работы заведующего нашим отде­лом Степакова, тоже причисленного к «молодежной группе». Как мне потом говорили, я был тоже в списке людей, кото­рых «молодежная группа» якобы намеревалась использовать в будущем руководстве. В каком качестве, не ведаю. Об этом мне сказал, сославшись на Микояна, первый заместитель председателя Гостелерадиокомитета Энвер Мамедов, впос­ледствии уволенный с работы по настоянию Лигачева.

Хотел бы обратить внимание на то, что главными дей­ствующими лицами «малого заговора», если был таковой, оказались Шелепин — перед этим председатель КГБ, Степа­ков — бывший начальник УКГБ по Москве и Московской области, Месяцев — следователь по особо важным делам еще при Сталине. Все из спецслужб. Что касается Егорыче­ва, то он, скорее, был человеком, разделявшим позиции Ко­сыгина. Вскоре были освобождены со своих постов и менее значительные работники номенклатуры из окружения Ше­лепина.

Конечно, расстановка политических сил, о которой я пи­шу, не могла быть постоянной. Как и раньше, еще со времен Ленина, разные группы и группочки то возникали, то исчеза­ли. Бесконечные склоки, доносы и подслушивания, клятвы в вечной дружбе и верности, которых не было и не могло быть в политике. Этикой и не пахло, моралью — тоже. Лицемерие и предательство были ведущими принципами политического поведения правящей элиты. Взаимная ненависть снова вы­плеснулась наружу в условиях нового витка драки за власть.

Итак, моего начальника Степакова направили в 1969 году послом в Югославию. Я оставался исполняющим обязаннос­ти заведующего, в коем качестве пребывал четыре года. Сла­ва богу, меня так и не утвердили в роли заведующего отде­лом. Это теперь «слава богу». А тогда? Тогда было горько. Те­бе не доверяют, тебя игнорируют. А раз Брежнев не доверяет, все должны «соответствовать». Таковы законы но­менклатуры. С напряжением я ожидал нового начальника. Было так заведено, что пришедшие к власти немедленно предлагают на место первых заместителей своих людей. Вот тут передо мной всерьез встала проблема выбора: или вести себя так, чтобы «зарабатывать энтузиазмом» новую долж­ность, или подыскивать для себя новое место работы, или продолжать работать без оглядки на будущее.

В первые же дни самостоятельной работы раздался теле­фонный звонок первого помощника Брежнева Георгия Цу­канова. Он вкрадчиво спросил:

— Ну, как теперь будем показывать деятельность Леонида Ильича?

Я, конечно, почувствовал подвох. Простой, кажется, воп­рос, но содержание было «богатое». В нем и неудовлетворе­ние работой моего предшественника, и прощупывание моих настроений, и приглашение к разговору на эту тему. В голо­ве замелькали варианты ответа. Остановился на очень прос­том, но тоже многозначительном. Я сказал:

— В соответствии с решениями ЦК.

— Ах, вот как, ну-ну.

Цуканов все понял. Мало сказать, что его не удовлетвори­ла казенность ответа. Он ждал «новаторских» и «смелых» предложений, замешанных на энтузиазме. Их не последова­ло. Я, хотя и не сразу, понял, что в ЦК мне не работать. На­верное, это чувство постоянного ожидания отставки и под­вигло меня к поведению, выглядевшему порой донкихот­ством. Интуиция не подвела меня и на сей раз.

Когда освободили Степакова, я был в резиденции Бреж­нева Завидово. Сочиняли очередное «нетленное». Арбатов, мы с ним играли на бильярде, сказал мне: «Тебе, Саша, наде­яться не на что. Тебя не утвердят». Тогда мы были с Арбато­вым в «никаких отношениях». Это потом стали друзьями. Тем же вечером Александр Бовин с присущей ему прямотой сказал: «Ты, Саша, не расстраивайся, мы тоже подложили дерьма в твой карман». Надо полагать, соответственно настроили Андропова.

Следующим вечером Брежнев пришел в комнату, где обычно по вечерам собирались все «писаки», сел рядом со мной и спросил:

— Ну, кого назначать будем на пропаганду?

Виктор Афанасьев — главный редактор «Правды» — пред­ложил кандидатуру Тяжельникова — секретаря Челябинско­го обкома КПСС, своего земляка. (Через восемь лет он все же стал заведующим этим отделом.) Все другие промолчали. Я думаю, мои огорчения того времени понятны. Теперь-то я рад, что не взлетел на эту орбиту. Куда бы унес этот полет, одному Создателю известно. И все же в то время я долго не мог понять, в чем дело. Но однажды Александров, помощник

Брежнева, посоветовал переговорить с Андроповым, и все, мол, будет в порядке. Я не прислушался к этому совету, на поклон не пошел. Все это походило на политическую вер­бовку.

Повторяю, я продолжал работать в неутвержденном каче­стве заведующего отделом еще четыре года, пока не написал статью «Против антиисторизма», опубликованную 15 ноября 1972 года в «Литературной газете». В ней я публично опреде­лил свои позиции по дискуссии на страницах журналов «Но­вый мир», «Октябрь» и «Молодая гвардия». Показал статью академику Иноземцеву, помощнику Брежнева Александрову, консультанту отдела культуры ЦК Черноуцану, главному ре­дактору «Комсомолки» Панкину. Все они одобрительно от­неслись к статье. Дал ее почитать и секретарю ЦК Демичеву. В своей манере он выразил сомнение относительно публика­ции, но по содержанию статьи замечаний не высказал.

Моя статья, как и статья Дементьева, была выдержана в стиле марксистской фразеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной идеи — предупредить общество о нарастающей опасности великодержавного шо­винизма, агрессивного местного национализма и антисеми­тизма. Критиковал Лобанова, Чалмаева, Семанова и других апологетов охотнорядчества. Вот тогда я и заработал кличку «русофоба».

Главный редактор «Литературки» многоопытный Алек­сандр Чаковский спросил меня:

— А ты знаешь, что тебя снимут с работы за эту статью?

— Не знаю, но не исключаю.

Брежневу не понравилось то, что статья была опубликова­на очень близко по времени к его докладу (декабрь 1972) о 50-летии образования СССР. Поскольку я участвовал в под­готовке и этого доклада, то, согласно традиции, не должен был в это время выступать в печати: нельзя было, как гово­рилось тогда, «растаскивать идеи». Кроме того, секретари ЦК компартий Украины и Узбекистана Шелест и Рашидов, угодничая, а может быть, и по подсказке сверху, иницииро­вали обращения местных писателей, в которых говорилось, что я «обидел старшего брата», безосновательно обвинив не­которых русских писателей в великодержавном шовинизме, а местных — в национализме. В то же время я получил более 400 писем в поддержку статьи, их у меня забрал Суслов, но так и не вернул. Куда он их дел, не знаю до сих пор.

Разрушительный шовинизм и национализм под флагом патриотизма пели свои визгливые песни. Уверен, что и се­годня в разжигании национализма в России во всех его фор­мах и на всех уровнях значительную роль играют люди и группы, которые рядятся в одежды «национал-патриотов». Я понимал тогда чрезвычайно опасную роль националисти­ческих взглядов, но у меня и мысли не возникало, что они станут идейной платформой хаотического распада страны, одним из источников русского фашизма, за который народы России заплатят очень дорого, если не поймут его реальную опасность сегодня. Пока что понимания нет.

Меня за эту статью обсуждали на Секретариате ЦК. Об­суждали как-то вяло — я ведь участвовал в подготовке раз­ных докладов почти для всех секретарей ЦК. Когда я попы­тался что-то объяснить, Андрей Кириленко, который вел Секретариат, заявил:

— Ты меня, Саша, в теорию не втягивай. Ты учти — это наше общее мнение, подчеркиваю, общее (он, видимо, наме­кал на отсутствовавшего Суслова). Никаких организацион­ных выводов мы делать не собираемся, но ты сделай выводы из сегодняшнего обсуждения, — добавил он.

Незадолго до этого у меня была встреча с Брежневым, ко­торый пожурил меня за статью, особенно за то, что опубли­ковал без его ведома. В конце беседы сказал, что на этом вопрос можно считать исчерпанным. И в знак особого дове­рия барственно похлопал меня по плечу.

Сразу же после Секретариата я зашел к Демичеву. Повел я себя агрессивно. В ходе разговора о житье-бытье сказал, что, видимо, наступила пора уходить из аппарата. Демичев почему-то обрадовался такому повороту разговора. Как буд­то ждал.

— А ты не согласился бы пойти директором Московского пединститута?

Я понял, что вопрос обо мне уже предрешен, но ответил, что нет.

— Тогда чего бы ты хотел?

— Я бы поехал в одну из англоязычных стран, например в Канаду.

Демичев промолчал, а я не считал этот разговор офици­альным. Утром лег в больницу. И буквально дня через два по­лучил решение Политбюро о назначении меня послом в Ка­наду. Из «вождей» я зашел только к Федору Кулакову, с ко­торым у меня сложились приличные отношения. Просидели у него в кабинете часов до двенадцати ночи. Он рассказал, что на Политбюро активную роль в моем освобождении иг­рал Полянский. Суслов молчал. Брежнев спросил, читал ли кто-нибудь статью? Демичев не признался. Эту информацию подтвердил потом и Пономарев.