10 декабря
Есть люди, одаренность которых вызывает у меня уважение, подобное религиозному. То, с которым народ выслушивал приговоры царя Соломона: «И народ ужаснулся». Примерно так отношусь я к математикам и музыкантам. Я познакомился с Ольгой Александровной Ладыженской,[0] когда слушал музыку. Играли в четыре руки математик — академик Смирнов[1] и математик — профессор Фаддеев[2]. Дело было летом, доктор наук, ученица Смирнова, математик Ладыженская сидела и слушала. Она снимала дачу в Комарове, внизу под обрывом в домике, поставленном на месте старой финской каменной дачи. Старые каменные ступеньки вели круто вниз, упирались в изгородь из колючей проволоки. На калитке висела фанерная табличка «Во дворе злые собаки». Я не бывал у нее. Знал место, где сняла она дачу. А познакомились мы и слушали музыку в академическом поселке. От нас минут десять ходьбы. Перейдешь полотно, пройдешь мимо бывшего финского железнодорожного домика, и вот уже опускаешься ты по асфальтированной дороге к высокому забору бывшей обкомовской дачи. Пройдя забор, поворачиваешь ты направо. Впрочем, и забор поворачивает тоже. Теперь шагаешь ты по шоссе между двумя заборами. По левую руку невысокий, прозрачный. За ним детский сад с обычными игрушечными постройками: домики, качели, фанерный пароход. Старые, старые огромные тополи отличают этот детский сад от других. И еще просторность и то, что стоят игрушечные постройки не на песке, а в высокой траве. А справа тянется все тот же таинственный и строгий забор, за которым, впрочем, помещается теперь обыкновенный детский дом. Оба забора оканчиваются одновременно. В те дни, о которых я рассказываю, в дни только — только ушедшие в прошлое, по обеим сторонам шоссе за заборами начинался лесок. По левую — высокие сосны, по правую — мелкая ольха. Теперь левая сторона застраивается, а правая не изменилась. И через три — четыре минуты подходишь ты к дачам.
11 декабря
Академический поселок вырос на наших глазах. И то время, когда он строился, представляется мне столь же далеким, как и детство, и так же непохожим: теперь и тогда. Теперь дачи стоят себе за высокими штакетными заборами, с таким выражением, будто все так и было. И уже ремонтировали их раза два за шесть лет их жизни, словно старые дома. И от железной прокладки вокруг труб протянулись по серым гофрированным крышам ржавые подтеки. И каждый успел обжить свой участок по — своему. А бывало, идешь — все участки на один лад завалены строительным мусором. Дачи растут незаметно для простого глаза. В конце поселка овраг глубокий, в который спускаешься с трудом по крутым дорожкам, прыгаешь через ручеек и с таким же трудом выбираешься на волю. А теперь овраг перерезан насыпью, поверх которой тянется шоссе, огороженное столбиками. А ручеек взят в бетонные трубы. И кажется, что так всегда и было. Мне за эти годы пришлось побывать в трех — четырех академических дачах. Они распланированы вполне одинаково, но я убедился, что расположение комнат — дело третьестепенное. Печать семьи, семейных привычек и вкусов до того сильна, что академические дачи так же разнообразны, как их владельцы. Итак, я познакомился у Смирновых на музыке с Ольгой Александровной Ладыженской. Дело было летом. Владимир Иванович и Дмитрий Константинович ушли в музsrу целиком. Только перелистывая страницу, они на какую‑то ничтожную долю мгновения трезвели и приближались к нам, простым смертным. Или в тех случаях, когда расходились. Тогда, коротко условившись, с которого листа начинать, возвращались они на два — три такта назад и снова уходили в мир, непостижимый для меня. Я любил музыку за то душевное состояние, в которое она приводила меня. А они — самую музыку. И я ревновал их к той красоте, что недоступна мне. И наслаждался.
12 декабря
Вера Николаевна, математик, кандидат наук, жена Фаддеева, занимала всегда одно и то же место — по ту сторону рояля, возле радиоприемника, над которым видело расписание поездов. Она со своего места видела музыкантов, но взглядывала на них хоть и любовно, но изредка. Она сидела, откинув голову, погруженная в музыку, почти так же, как наши пианисты. Она слушать умела. Сильно похожая на курсистку — бестужевку, столь же склонная, как и те, к спорам на принципиальные темы. Упрямо отстаивающая чаще всего нечто простоватое, не стоящее и десятой доли той страсти, которую вкладывала она в свои доводы, прямая, честная, насквозь понятная, тут, за музыкой, она превращалась в существо другого строя. Даже лицо ее перестраивалось и приобретало особую значительность, внушающую уважение. Ольга Александровна же слушала музыку растерянно. Маленькая, легкая, одетая с характерным для академических кругов безразличием, невнимательностью, но аккуратненько, с большими, темными, несколько утомленными глазами, она старалась проникнуть в чуждый для нее вид сознания, но не могла. А притворяться, по честности натуры, была не в состоянии. Так она и слушала какую‑то из симфоний Малера, приподняв недоумевающе брови, напрягая внимание со всей добросовестностью. Как‑то, уже много времени спустя, я показал ее Вейсбрему на улице в Комарове и предложил угадать: какова профессия этой женщины. И он ответил: «Похожа на пианистку». В вечер нашего первого знакомства я с обычной человеческой беспомощностью старался угадать внешние признаки той самой одаренности, что внушала мне уважение, близкое к религиозному. И не мог. Я знал по рассказам, что она математик, близкий к гениальности. Строгий в работе. Она была замужем. О муже ее Вера Николаевна говорила: «Добродушный, большой, настоящий Пьер Безухов».
13 декабря
И Ольга Александровна, чуть не плача, рассказывала друзьям, что она предлагает ему заниматься какой‑то математической работой, «а он с котенком играет». Когда дело касалось математики, она была пряма, чем нажила множество врагов, беспощадна, о чем отлично знали студенты, и сильна. «Во всяком случае сильнее Софьи Ковалевской[3]». «Где же скрывается все это?», — думал я, глядя на недоумевающее лицо Ольги Александровны. При дальнейшем знакомстве, которое оставалось, впрочем, столь же поверхностным, я убедился, что музыки она не понимает, но уважает ее. И к литературе относится с тем же уважением, что я к математике. Меня умиляло ее честное желание понять. И полное отсутствие ломания. Это признак, дающий часто понять, что в этом человеке есть талант. Но как трудно примириться с тем, что в области духовной или умственной жизни существуют несообщающиеся или независимые друг от друга области. Или зависимые и сообщающиеся, но более сложными путями, чем ты можешь угадать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});