– Ситуация? – переспросил кардинал.
– Ну да, я хотел сказать, в каком положении находится конклав?
– Конклав? Да его вообще не существует. Кардинал д'Альбано…
– Вы имеете в виду мессира Арно д'Ок, бывшего епископа Пуатье?
– Именно так.
– Я его хорошо знаю: в прошлом году он приезжал в Париж как папский легат, дабы осудить Великого магистра ордена тамплиеров.
– Именно его. Поскольку он после смерти папы до избрания его преемника управляет делами римской курии, ему бы следовало собрать нас; а он этого всячески избегает с тех пор, как мессир де Мариньи запретил ему действовать.
– Конечно, но…
Тут только Бувилль отдал себе отчет, что он сидит, в то время как прелат стоит, поэтому он вскочил как ужаленный и извинился перед собеседником.
– Ничего, ничего, мессир, сидите, пожалуйста, – сказал Дюэз, усаживая Бувилля чуть ли не силой на прежнее место.
И сам юношески гибким движением опустился рядом с Бувиллем на ограду.
– Если конклав наконец соберется, – начал Бувилль, – к чему он придет?
– Ни к чему. Это ясно само собой.
Само собой ясно это было лишь для Дюэза, который в качестве ближайшего кандидата на папский престол по десять раз на дню считал и пересчитывал голоса; но отнюдь не столь ясно для Бувилля, который с трудом следил за речью кардинала, монотонной, как увещевания исповедника.
– Папа должен быть избран двумя третями голосов. Нас здесь на конклаве присутствует двадцать три человека: пятнадцать французов и восемь итальянцев. Из этих восьмерых пятеро за кардинала Гаэтани, племянника Бонифация… Они непримиримы. Никогда они не согласятся нас поддерживать. Они мечтают отомстить за Бонифация, ненавидят французский царствующий дом и всех, кто прямо или через папу Климента, моего глубокочтимого благодетеля, служил Франции.
– Ну а трое других?
– …ненавидят Гаэтани; из них двое – Колонна и один – Орсини. Семейные склоки… Ни один из этих троих не имеет достаточного авторитета, чтобы рассчитывать на папскую тиару, и в той мере, в какой я мешаю избранию Гаэтани, они согласны отдать свои голоса за меня… Но они тут же отступятся, если им пообещают перенести Святой престол в Рим – это единственное, что может их примирить, хотя вслед за тем они все равно перережут друг друга.
– А пятнадцать французов?
– Ах, если бы французы голосовали дружно, у вас уже давным-давно был бы папа! Но из них за меня отдадут голос только шестеро, я имею в виду тех, к которым через мое посредство благоволит король Неаполя.
– Шесть французов и три итальянца, итого девять, – подсчитал Бувилль.
– Именно так, мессир… Итого будет девять, а нам требуется шестнадцать. Учтите, что и девяти остальных французов также недостаточно для избрания папы, намеченного Мариньи.
– Итак, вам нужно получить еще семь голосов. Не считаете ли вы, что можно приобрести их за деньги? Я могу предоставить в ваше распоряжение известную сумму. Во что обойдется кардинал? Как по-вашему?
Бувиллю казалось, что он ведет дело с исключительной ловкостью, но, к величайшему удивлению, Дюэз отнесся к этому предложению более чем хладнокровно.
– Не думаю, что французские кардиналы, чьих голосов нам недостает, будут чувствительны к подобным аргументам. И вовсе не потому, что главная их добродетель – честность, или потому, что ведут они суровую жизнь; но страх, который внушает им мессир де Мариньи, заставляет их в данный момент пренебрегать всеми земными благами. Итальянцы более алчны, но разум их ослеплен ненавистью.
– Итак, дело упирается в Мариньи, вернее, все объясняется его властью над девятью французскими кардиналами? – осведомился Бувилль.
– Сегодня все зависит именно от этого, мессир. Завтра может найтись другая причина. Сколько золота вы можете мне вручить?
Бувилль прищурил глаза:
– Но ведь вы сами, ваше высокопреосвященство, только что сказали, что золотом здесь ничему не поможешь?
– Вы меня превратно поняли, мессир. Ибо действительно, с помощью золота новых сторонников мне приобрести не удастся, но оно более чем необходимо, дабы сохранить тех, какие есть и для каковых я, не будучи еще избранным, не могу служить источником выгоды. Хорошенькое получится дело, если вы сумеете завербовать недостающие мне голоса, а я тем временем растеряю те, что меня поддерживают.
– Какую сумму вы хотели бы иметь в своем распоряжении?
– Если король Франции достаточно богат, чтобы выдать мне пять тысяч ливров, я обязуюсь с пользой для дела употребить эти средства.
В эту минуту Бувилль вновь почувствовал необходимость высморкаться и полез за платком. Кардинал принял его жест за ловкий маневр и испугался, что запросил лишнего. Это было единственное очко, которое удалось выиграть Бувиллю.
– Пожалуй, и с четырьмя тысячами, – пробормотал Дюэз, – я мог бы продержаться… конечно, до поры до времени.
Он уже твердо знал, что золото останется в его кармане, за исключением той суммы, что перейдет к кредиторам в погашение его личных долгов.
– Золото вы получите у Барди, – произнес Бувилль.
– Пусть пока полежит у него, – живо отозвался кардинал, – у меня с ним есть кое-какие счеты. А по мере надобности я буду брать деньги.
Тут вдруг священнослужитель забеспокоился о своем муле и заверил Бувилля, что не преминет помянуть его в своих молитвах и будет весьма счастлив встретиться с ним вновь.
Дав на прощание облобызать толстяку свой перстень, Дюэз все той же молодцеватой, подпрыгивающей походкой направился к свите.
«Странный будет у нас папа: алхимией он интересуется не меньше, чем Святой церковью, – думал Бувилль, глядя ему вслед, – создан ли он для той высокой миссии, какую себе избрал?»
В сущности, Бувилль остался доволен состоявшейся беседой, а главное, самим собой. Поручено ему было встретиться с кардиналами? Что ж, он и встретился с одним из них… Поручено ему было найти кандидата на папский престол? По-видимому, этот Дюэз спит и видит себя папой… Поручено было распределить золото? И золото распределено.
Когда наконец Бувилль добрался до Гуччо и с торжеством поведал ему о состоявшейся беседе, племянник банкира Толомеи воскликнул:
– Как же так, мессир Юг! Ведь вам удалось подкупить за высокую цену единственного кардинала, который и без того был за нас.
И часть золота, какую неаполитанские Барди через посредство Толомеи ссудили в долг королю Франции, вернулась в карман авиньонских Барди, дабы возместить расходы, произведенные ими на того, кого прочил в папы король Анжуйский.
Глава VII
Цена папы
Тонконогий, чем-то неуловимо похожий на цаплю, прижав подбородок к груди, стоял перед Людовиком Сварливым его брат Филипп Пуатье.
– Государь, брат мой, – говорил он своим холодным, спокойным голосом, напоминавшим голос их усопшего отца Филиппа Красивого, – не признать результаты нашего обследования – это значит отрицать правду, которая бросается в глаза.
Комиссия, назначенная королем для проверки финансовой деятельности Ангеррана де Мариньи, закончила накануне свою работу.
В течение долгих дней под неусыпным оком Филиппа Пуатье граф Валуа и граф д'Эврэ, граф Сен-Поль, Людовик Бурбон, каноник Этьен де Морнэ, который, еще не получив соответствующего назначения, уже взял на себя функции королевского канцлера, а также первый королевский камергер Матье де Три и архиепископ Жан де Мариньи просматривали документы, рылись в архивах, строка за строкой изучали записи за те шестнадцать лет, что Мариньи ведал казной, требовали дополнительных объяснений и оправдательных расписок. Надо сказать, что труда они не пожалели, не забыли ни одной статьи расходов. Под влиянием взаимной ненависти обследователи проникали во все уголки.
И тем не менее не было обнаружено ничего, что могло быть поставлено в упрек Мариньи. Его управление королевской казной и государственными деньгами оказалось разумным и добросовестным. Если он был богат, то лишь благодаря милостям покойного короля Филиппа, да и сам сумел приумножить свои доходы, разумно распоряжаясь ими. Ничто не доказывало, по крайней мере в области финансов, что Мариньи смешивал свои личные интересы с интересами государства; и уж совсем было недоказуемо, что он обокрал казну, как утверждали его противники. Было ли действительно это открытие неожиданным сюрпризом для его высочества Валуа? Во всяком случае, им владела глухая ярость игрока, поставившего не на ту карту. Карл Валуа, один из назначенных Людовиком контролеров, упорствовал до последнего, отрицая с пеной у рта непреложные факты, понятно, при поддержке Морнэ, который, по сути дела, был лишь подголоском его высочества.
Теперь Людовик X держал в руках заключение комиссии, одобренное шестью голосами против двух, и все же не решался утвердить ее действия; эта нерешительность оскорбляла его брата Филиппа.