Читать интересную книгу Ёлка, которая пароход - Ая эН

Еще среди разных разностей Петя нашел две папки для бумаг, на завязочках. В одной, с надписью «ЯЗЫКИ МИРА», были рисунки и схемы. В другой, с надписью «ДЕТСТВО ГЕНИЯ», были почему-то младенческие каляки-маляки самого Пети и еще одна тетрадка, не очень старая, похожая на те, в которых пишут сейчас. Петя заглянул. Очередной дневник. На первой странице было написано: «Сегодня у нас «со старухой» родился внук. Вес – 3300, рост – 51. Назвали, хоть я и сопротивлялся, в мою честь, Петром».

Читать о себе оказалось ужасно интересно. Впрочем, дед писал мало, иногда пропуски были в неделю, а то и в месяц. Первый зуб, первый шаг, первое слово, первые разбитые коленки. Страницы внизу были пронумерованы. И вдруг на 35-й странице красной гелевой ручкой крупно было написано: «Сегодня я осознал, что мой внук – гений. Это не гипербола, это факт».

– Ого! – сказал Петя.

Он прочитал всю запись этого дня – длинную, на три страницы. Перечитал. Еще раз перечитал. И еще раз. Потом вытер со лба пот, сглотнул слюну и повторил еще раз, другим тоном:

– Ого.

И опять вытер со лба пот. Доказательства его ранней гениальности были неопровержимы.

3. Реквием

– В квартиру удалось попасть?

– Да, мам.

– И чё?

– Ничё.

– Как ничё? Не взяла? Ты где сейчас?

– Я дома. Не взяла.

Мама начала ругаться. А потом пулеметной очередью посыпались вопросы, Вика еле успевала отбрехиваться:

– Мам, он меня выгнал!.. Какой-какой, обычный хам, гламурный такой… А как бы я? Да он меня на порог даже… Мам, ты права, но… А как?.. Мам, шкатулка – в шкафу, а мы в прихожей только… Я не реву!.. Ну, реву, и что? Мне обидно!!!

Маме тоже было обидно. Мама считала, что раз уж Вика стала Петру Лександрычу заместо внучки на много лет, раз уж он принимал в жизни ее дочки такое деятельное участие, то было бы справедливо, если… Ну, вы понимаете… Кто говорит «украсть»? Нет, конечно же нет! Взять на память, на добрую память…

Вика приглушенно рыдала. Мама была права, потому что мама не может быть неправа, но… она была какими-то неправильными словами права, совсем неправильными! Дядя Петя нашел бы правильные, но…

– Вика! Всхлип.

Матери хотелось заорать, стукнуть дочь по глупой башке (полгорода между ними, не выйдет!), в тысячный раз заявить, что она дура безмозглая, что должна немедленно заткнуться, вернуться к соседям, пока там ребенок один дома, наврать, обмануть, отвлечь, помочь разбирать вещи старика…

– Ма-ма-а-а, он умер, умер, его больше не-е-ет!!! Он больше никогда-а-а… меня на концерты… И роя-а-аль…

Рояль у дяди Пети стоял в гостиной, превращенной в кабинет. На нем Вика играла каждый день или почти каждый. У нее действительно оказались способности к музыке, и несколько лет назад дядя Петя настоял на переводе девочки в сильную музыкальную школу и подготовке с частным преподавателем к «Гнесинке» или даже к консерватории. Он оплачивал ее уроки и настаивал на поступлении именно в Москве, обещал помочь. Первое время Викина мама осторожничала, с неохотой отпускала дочь к соседу (мало ли, а вдруг все-таки маньяк, всякое в жизни бывает!), но когда частным преподом оказалась тетенька средних лет, расслабилась. Тетенька с пол-оборота втрескалась в похожего на Ричарда Гира Лександрыча, у дочки появились мальчики-ухажеры по возрасту, и Викино место в жизни старика-соседа для мамы определилось: внучка. Вместо родных детей-внуков, которые звонят раз в полгода. Викина мама только не совсем понимала, чем дяди-Петин рояль лучше их пианино. Какая разница, по каким клавишам стучать, но раз все знающие люди уверяют… Знающие люди также утверждали, что лаской можно добиться большего, чем криком. Да и что кричать на единственную дочь, которая и так вопит как резаная? Да, непутевая в смысле бытовой выгоды, но уж какая есть, все – кровинушка. Маме расхотелось орать.

– Вика, доча, про рояль забудь. Кто нам его отдаст? И в каморку нашу он не влезет.

Вика взрыдала с новой силой:

– Ма…а-а-а…ма-а-а!!! Я же не про рояа-а-аль… Я-а-а…

– Ну и умничка, умничка, зачем тебе этот рояль? У тебя свой рояль будет, лучше этого. Ты у меня лучше всех будешь. Мы тебе все сделаем, как надо: и с Ветой Палной дозанимаешься, и в Москву поступишь, и квартиру обменяем.

– Ка-а-ак? Как, ма, как, ты что? Все кончилось, ма!!!

Теперь уже не мамины, а Викины слова были неправильные. Наверное, правильными словами тут были совсем не эти, ведь кончились не Москва и Иветта Павловна, и не рояль даже, а совсем другое. Но Вика не искала правильных слов, которые матери были не нужны, она тупо ревела и повторяла:

– Все кончилось, ма, все кончилось, ты не понима-а-аешь!

Мать и сама понимала, что все кончилось: старик умер не вовремя, рано умер, а у нее самой нет возможности доучить дочь, дотянуть до нужного уровня.

«Да, все кончилось… – подумала Викина мама. – Пока дед был жив, надо было действовать! Да кто ж знал, что вот так все будет? Крепкий же был еще… Ну, позвонил бы из дому, когда прихватило. Так нет, оделся-собрался, вышел на лестницу, дверь запер и рухнул. Кто так делает, а? «Скорую» нижняя соседка вызвала, да поздно. Перед похоронами в квартиру заглянуть удалось – выразить соболезнование. Но только заглянуть. И вот теперь Вика должна не подкачать. Втереться в доверие к мальчику, срочно. Времени в обрез, потом придет Сергей… Они с женой вроде не нашли того, что искали, но Вика знает, где спрятано, надо только улучить момент».

– Ма-а-а… Он был мне как дедушка, как родной, понима-а-а…

Верные слова замаячили где-то на горизонте, стали выплывать сквозь рояли и шкатулки с драгоценностями. И тут маму осенило.

– Да! – сказала она твердо. – Да, Вика, да! Петр Александрович был тебе ближе, чем родной дедушка. И сейчас, когда он на небесах, будет правильно, чтобы ты… чтобы тебе… Ты должна подружиться с его внуком, вернуться и… И сыграть в память о нем на рояле, вот! Ты же играешь «Реквием»?

Да, конечно, Вика играла.

– Вот! – обрадовалась мама. – Немедленно вытирай слезы! Провожать близких надо это… светло, ага! Достойно! Он тебя учил играть? Он хотел, чтобы ты играла? Ну вот! Иди и играй! Возьми на память о нем ноты. Попроси то есть. А пока будете искать несуществующие ноты вместе с внуком… Ну, ты поняла.

Вика поняла. Она поняла, что мама, хоть и мама, но – не права. Совсем не права. Просто караул, как не права. Вика перестала плакать. Она знала, что никогда не сделает того, чего требовала мама. И не потому, что могут поймать, посадить, а потому, что это был е-е дедушка. Ее! Ее, а не Петин!.. Слова опять были неправильные, но… Но как-то так…

– А если меня поймают? – спокойно спросила Вика, не волнуясь, а проверяя, что ответит мама, как среагирует.

– Этого не будет! Петя – не от мира сего, витает в облаках, ты же его видела. Дите он еще. Если что – скажи, что тебе Петр Александрыч завещал. Я подтвержу. Не прокатит – так не прокатит. А если совсем что – ты еще несовершеннолетняя. И вообще у тебя стресс, состояние аффекта. Ты, может, не соображаешь, что делаешь. И потом – он тебе завещал. Завещал, понимаешь?

Вика понимала сквозь пелену опять выступившей на ресницах росы.

– Ну давай, иди, пока он там один, – добавила мать. – Ты у меня молодчинка, я же помню, как ты тогда лихо провернула с икрой и антикварными пингвинами.

Вика всхлипнула. Она помнила. Икру они ели целую неделю, а пингвинов мама продала, когда померла «Баба-яга» и потребовались деньги на ремонт квартиры. За них какой-то коллекционер прилично заплатил, забрал трясущимися руками, прямо с бантиками, упаковал в вату. В детстве Вике все это казалось нормальным, а сейчас тошнило при воспоминании.

– Доча, давай, удачи тебе! Помни, твое будущее – в твоих руках. Немедленно звони, если что! И если вернется Сергей или его стерва-жена, бросай затею и ничего не бери, поняла?

– Петина мама в Москве уже.

– Ладно. Но если его отец вернется, о шкатулке забудь! Ясно? Обещай мне!

Вика пообещала. Потом она отключила мобильник, посидела еще немного на полу, закрыв глаза и притулившись к углу секретера. Потом встала и подошла к инструменту. Вика верила в то, что дядя Петя – «дядя», которого она всю жизнь мечтала назвать «деда», но так и не решилась, – что деда Петя ее сейчас и видит, и слышит.

– Извини, что не на рояле, – прошептала потолку Вика.

Потолок молчал. Тогда Вика прошептала самой себе, вовнутрь:

– Извини, деда. И стала играть.

Играла она плохо, даже, можно сказать, отвратительно. С ошибками, остановками и повторами, рвано и дергано. И без остановок и повторов, но так же рвано и дергано, как играла, продолжала рыдать в голос.

Виктория так громко рыдала, что Пете пришлось звонить аж трижды, пока ему открыли.

– Привет, – сказал Петя, не отрывая глаз от пола. – Ты здорово играешь. Я заслушался.

4. Реквием еще раз

Что лучше: стать магом-обыкновенусом в одиннадцать или гением-маглом в тринадцать? Петя, не раздумывая, выбрал бы первое. Поэтому, когда судьба подкинула ему второе, он несколько растерялся. Положение осложнялось тем, что было не совсем ясно, в какой именно области он гений. Дед в своем дневнике написал четко: «гений интерпретации». И чё? Если б он написал «гений в области поэзии», или «будущий великий архитектор», или «из него вырастет непревзойденный хирург» (хм, лучше, конечно, банкир или финансист, но хирург тоже ничего). А тут – «гений интерпретации». Пойми пойди, к чему такой талант приложить!