Читать интересную книгу Дети Бронштейна - Юрек Бекер

Мгновение врач смотрел на меня непонимающим взглядом, потом улыбнулся и сказал:

— Нет, нет, вы напрасно связываете одно с другим.

Вчера во время прогулки по парку Элла накинулась на пожилую даму, которая навещала другую пациентку. Выдрала у нее клок волос, а когда та упала, стала топтать ее ногами. Он, врач, поспешил к ним и получил ранение, пытаясь удержать разбушевавшуюся Эллу.

Не зная, как его переубедить, я просто извинился за сестру. Он ответил:

— А что вы можете сделать? — Помолчал немного и добавил: — Да что тут вообще можно сделать?

Он понравился мне больше всех других врачей, каких я видел до сих пор, и я опять попросил:

— Ну пустите меня все-таки к сестре!

— Конечно, вы можете пройти к ней, — ответил он, как будто мы перед тем просто не поняли друг друга. — Но от сенсационных новостей следует ее избавить. Она действительно утомлена. Еще бы, так наглотаться лекарств — тут любому плохо станет.

По пути к ее палате врач рассказал, что он в этой лечебнице всего две недели, но к Элле успел прикипеть сердцем. Похоже, он пытался оправдаться за уступчивость, но это зря: кому же Элла может не понравиться?

Вид у Эллы был, как после тяжелой работы, отнявшей все ее силы. Когда я вошел, глаза ее были устремлены прямо на дверь. Руки на подлокотниках стула, будто она собиралась встать, но замерла в движении. Я обнял ее, стал гладить ее волосы. И представить не могу, чтобы кто-то испытывал к другому столько сострадания, сколько я к Элле. От отца я знал, что он порой ездит в лечебницу только ради того, чтобы ее обнять.

Взяв другой стул, я уселся, окно было открыто. Пахло смолой и свежескошенной травою. Когда во сне я вижу нашу маму, у нее всегда лицо как у Эллы. Ненавижу лекарства. Сегодня ей досталась особенно большая доза, и она ведь ежедневно глотает эту гадость, причем под присмотром, ей доверять нельзя. Лекарства снимают постоянное возбуждение, но от нее самой-то почти ничего не остается.

Элла взяла меня за руку и сказала:

— Вчера это опять случилось.

Я не знал, как себя вести, потому что она обычно никогда не упоминала о своих приступах. Видя, что ее коробит, стоит мне открыть рот, я давно снял эту тему. Что же теперь лучше: прикинуться дурачком или все-таки проявить осведомленность?

— Что такое случилось? — спросил я.

— А ты разве не знаешь? — ответила она, несколько оживившись.

Я быстро проговорил:

— Знаю, знаю, конечно.

Она кивнула, словно ничего другого и предположить не могла. Затем веки ее отяжелели, и я убедился в том, что совет врача был вполне разумен. Но все-таки спросил:

— А чем закончилось?

— Чем и всегда, — ответила она, борясь с непомерной усталостью. — Пришли люди и меня схватили.

Я стал рассуждать:

— Что тут необычного, если человеку какие- то лица отвратительны? Я и сам такой, просто лучше умею сдерживаться.

— В том-то вся и разница, — сказала Элла. — И знаешь что? Как только они меня схватят, я сразу думаю: «Вы все правильно сделали, теперь порядок!»

Я рассказал ей, что и врачу чуточку досталось: не хотелось ничего скрывать. Однако страх, что я веду себя неверно, меня не покидал. Описал ей царапину, которую показал мне врач, но она почти не слушала. И на вопрос, произвел ли врач на нее то же благоприятное впечатление, что и на меня, уже не ответила. Тогда я предложил ей немного поспать, а я, мол, подожду, как-нибудь скоротаю время.

Элла кивнула. Пошла к кровати, легла и, едва я стал ее укрывать одеялом, уже заснула. Хотелось есть, я открыл шкафчик и нашел там печенье. Вообще, меня тошнит от больниц и прочих подобных заведений, добровольно я там к еде не притронусь, но ведь Элла живет здесь, в этой палате.

У Эллы есть книжная полка, однако стоят на ней в основном не те книги, что привозим мы с отцом. Она только прочитает книжку, так сразу и подарит, и никак ее не переучишь. А может, обменивается с кем-нибудь. Я взял с полку чужую книжку, уселся на стул возле окна и принялся читать. То ли из-за экзамена по плаванию, то ли из-за прошлой ночи, но и я сразу заснул.

Разбудила нас медсестра. Я сидел спиной к двери. Сделал вид, будто смотрю в окно, только книжка упала на пол, когда я обернулся.

Медсестра, переводя взгляд с меня на Эллу, спросила, не хочет ли та сегодня пообедать. Я спросил, нельзя ли принести обед прямо сюда, я сам и принесу, но Элла вмешалась:

— Мне и так плохо, а вы еще о еде говорите.

Сестра оставила нас вдвоем. Элла встала, попила воды из-под крана. Она утверждала, будто вода здесь очень вкусная, а я спрашивал себя: с какой же другой водой может она сравнить здешнюю? Элла съела все печенье, какое осталось. А в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:

— А то бы она от нас нипочем не отстала.

Мы снова сели к окну, я выжидал. Ногти у нее на руках были срезаны чуть ли не до мяса. Усталость так и не прошла, для этого ей бы поспать раз в десять дольше. Она улыбнулась, подбадривая меня, а затем спросила:

— Скажи-ка, как называется эта штука, в которой напиток сохраняет тепло?

— Термос?

— Точно, — подтвердила она. — В другой раз принеси мне полный термос кофе. Тут кофе теперь не купишь.

Я было встал, но она уверяла, что и пытаться нечего, кофе нет нигде, и в продуктовом магазинчике тоже. Мы помолчали немного, я догадался, что она не может тотчас вспомнить названия предметов, которые ей не встречались.

Я ждал, ждал и наконец решился:

— У нас в городе вчера тоже кое-что случилось.

— Прости! — Она явно сожалела о том, что до сих пор мы обсуждали лишь ее дела, но не мои. Склонила голову влево, коснувшись ухом плеча, — признак особого внимания, от отца я знал, такая привычка была у нее с детства.

И я доложил обо всем, что произошло. В первую очередь признался в наличии второго ключа, потому что хотел начать с отказа отца дать мне ключ от домика. Но она ответила движением руки, которое могло означать только одно: пропускай второстепенные детали. Договоренность с Мартой, желтая машина у дома, я описал и странные звуки, подслушанные под любимым моим окном: первый вскрик я счел безобидным, от второго содрогнулся.

Пока я еще не сказал ничего такого страшного, но по глазам Эллы мне стало ясно, что она предполагает худшее. Голова на плече, от сонливости ни следа. Даже когда я делаю долгую паузу, ее внимание не ослабевает.

Только один момент моего рассказа был недостоверен: я умолчал, что отец, Гордон Кварт и тот, третий, меня обнаружили. Я будто бы вошел в дом, постоял там, как в шапке-невидимке, и незаметно сбежал, когда увидел и услышал все, что надо. И — что соответствовало истине — я покинул дом, чтобы не допустить прихода Марты, не хватало еще и ей стать свидетельницей. Повторил все слова, сказанные пленником и его похитителями, которые запомнил, не упомянув лишь обращения ко мне. Описал железную койку, наручники, жуткий запах — Элла не должна была упустить ни одной детали, по моему мнению заслуживающей внимания. Рассказ заканчивался тем, что Марта, когда мы потом встретились, ничего, ровно ничего об этом не узнала.

По пути в лечебницу я придумал две причины скрыть от Эллы то, что меня засекли. Во-первых, пусть верит, что от ее мнения зависит, призвать мне отца к ответу или нет. Исходя из моей версии, она тоже должна была прийти к выводу, что это дело нас обоих не касается, что наш отец — взрослый и умный человек — способен принимать самостоятельные решения. Во-вторых, я представил себе, как отец в следующий раз приедет навещать Эллу. Несомненно, он не станет посвящать ее в то, что происходит на даче. А если Элла поверит, что он и меня не считает свидетелем, то будет чувствовать себя со мной на равных.

Когда я закончил рассказ, она еще несколько мгновений сидела, склонив голову к плечу. По лицу я видел, как процесс слушания переходит в процесс обдумывания. Вскоре она встала, покопалась в тумбочке у кровати и, отыскав сигарету, закурила. Много лет назад, когда я впервые к ней приехал, она пожаловалась отцу, что хочет курить, а ей запрещают. Отцу удалось договориться с главврачом, чтобы ей разрешили курить в ее комнате — но только там, и Элла согласилась.

Она, похоже, размышляла, но не могла прийти ни к какому выводу и молчала, сколько я ни ждал. Может, надеялась избавиться от меня, не желая, наверное, иметь хоть какое-то отношение к этой истории. Но я выжидал, я ведь тоже не хочу иметь отношение к этой истории, а Элла все-таки моя старшая сестра.

Тут она сказала:

— Будь так добр, сходи в палатку, принеси мне сосиску или что-нибудь вроде того.

Ловко! Когда я вернулся, Элла принялась есть сосиску с таким сосредоточенным видом, будто весь вкус пропадет, стоит ей отвлечься. А я, казалось мне, опять один-одинешенек. Вдруг она обернулась, сделала знак рукой: нельзя, дескать, быть таким нетерпеливым.

Я встал у окна, а она:

— Отойди от окошка.