по совместительству радиотехник Арчи Макки, который сыграл решающую роль организации первой в Тьюпело радиостанции WDIX несколькими годами ранее. Однако подлинной звездой радиостанции в 1946 году был двадцатитрехлетний уроженец Смитвилла (городок примерно в двадцати милях к юго–востоку от Тьюпело) Карвел Ли Осборн, выступавший под псевдонимом Миссисипи Слим. Осборн, с тринадцати лет игравший на гитаре, явно был очарован творчеством Джимми Роджерса, однако он не отрицал, что на него в равной степени оказали влияние и такие выдающиеся исполнители 40‑х годов, как Хэнк Уильямс и Эрнст Табб. И все же кумиром юности Осборна, по–видимому, был его собственный кузен Род Брэсфилд — известный комик (также уроженец Смитвилла), в 1944 году ставший штатным исполнителем компании «Опрай». Одно время он участвовал в гастрольных турне Хэнка Уильямса, а его брат — он выступал под псевдонимом Дядюшка Сип Брэсфилд — стал полноправным членом кантри–группы Ozark Jubilee; кроме того, он писал материал для Рода и его партнерши по комедийным шоу Минни Перл. И хотя Миссисипи Слим никогда не имел такого успеха[3], он тем не менее исколесил всю страну с оркестром Goober And His Kentuckians, участвовал в комедийном балагане Bisbee's Comedians, раз или два его даже приглашали на выступления в «Опрай» — главным образом благодаря связям его кузена. Практически любой мало–мальски известный музыкант, который забредал в Тьюпело, играл со Слимом — в том числе и Мерл Тейлор по прозвищу Рыжий [Merl «Red» Taylor] (именно он написал партию скрипки–фиддл для пьесы Билла Монро «Uncle Pen»), и представитель «золотой студенческой молодежи» Билл Митчелл, и гастролировавшие по уикендам местные знаменитости, вроде гитариста Клинтона Осборна (это был родной дядя Слима). «Он был отличным шоуменом, — вспоминал Билл Митчелл, — в его программе находилось место и для любовных песен, и для комедийных номеров (он сам был из семьи комедиантов), это были очень живые шоу. Публике они очень нравились». Помимо регулярной утренней программы по выходным у Слима было и дневное шоу по субботам, которое называлось «Singin' And Pickin' Hillbilly» («Поем и играем музыку хиллбилли») — это была своего рода прелюдия к «посиделкам», в которых он также принимал участие. Именно на этой программе Элвис впервые приобщился к миру шоу–бизнеса.
Арчи Макки запомнил мальчика, которому аккомпанировал его отец. «Вернон сказал, что его сын знает только две песни», — вспоминал Макки, другой завсегдатай «посиделок», утверждавший, что Элвис спел обе эти песни, но при этом на гитаре играл Слим. Кто–то из очевидцев припомнил, что Слим вначале не хотел аккомпанировать для «любителя» и что ведущий Чарли Борен практически заставил его играть на инструменте, в то время как другие нашли пристойное объяснение появлению Элвиса на радиостанции. Однако все эти объяснения звучат слишком академически: как и всех остальных исполнителей, Элвиса привлекала музыка, ему нравилось шоу. И он был там не единственным ребенком, хотя, по словам Макки, большинство других были девочки. Но, по–видимому, никто не испытывал таких чувств, как Элвис.
«Он был без ума от музыки, — вспоминал Джеймс Осборн, младший брат Слима и соученик Элвиса по школе в Восточном Тьюпело, — только о ней и говорил. Многие недолюбливали моего брата, считали его манеру исполнения слишком сентиментальной, слащавой, но, знаете, понадобится здоровенный грузовик, чтобы погрузить все те письма и открытки, которые присылали ему поклонники! Элвис, бывало, говорил: «Пошли, послушаем сегодня твоего брата. Составишь мне компанию? Может, он научит меня еще нескольким аккордам…» И мы отправлялись в субботу в город, приходили на радиостанцию на Спринг–стрит [до «посиделок» был еще один «живой» эфир»] — в студии бывало полно народа, но мой брат всегда показывал ему какие–то новые аккорды. А иногда он ворчал: «Нет у меня сегодня времени валять дурака с тобой», — хотя обычно они садились рядом и Слим что–то показывал ему. Иногда пел пару песен, и Элвис всегда пытался подпевать. Больше всего Элвиса тянуло на негритянские церковные песни, он пел их один, но и тогда брат подыгрывал ему».
Музыка стала его всепоглощающей страстью. Но за исключением нескольких одноклассников, вроде Джеймса и некоторых других, которые разделяли его интерес, этого никто не замечал. Его дядя Вестер, твердивший, что крутящиеся вокруг его матери люди — «отребье», как он их называл, и «музыканты не от мира сего», — так и не заметил произошедшей с племянником перемены. Фрэнк Смит считал его одним из многих и не видел в нем «страсти к музыке» — «она ему просто нравилась». Даже его родители, похоже, пропустили этот момент в своем сыне, с которого вообще–то не сводили глаз. «Он всегда знал, — сказал однажды Вернон, как будто они с Глэдис когда–то в этом сомневались, — что непременно станет человеком выдающимся. У нас не было ни цента за душой, а он, бывало, садился на крыльце и говорил: «Наступит день, и все будет по–другому».
Если вам не терпится нарисовать его портрет, попробуйте изобразить не слишком знакомую фигуру: обхвативший руками коленки молчаливый мальчишка с широко раскрытыми глазами. Он — один из желающих спеть песню, он — дожидается своей очереди выйти к микрофону. В его несильном пока еще детском голосе слышны дрожащие нотки страсти — другие дети тщательно декламируют каждую буковку, большие грубые мужчины молотят по стареньким гитарам, но Элвис несет свою осторожно, словно больную птичку. После эфира все окончено: толпа медленно расходится, мальчуган бродит среди музыкантов, он наблюдает, как Миссисипи Слим и его коллеги упаковывают свои инструменты. Он выходит следом за ними на площадь, где памятник солдату–конфедерату пристально смотрит на кинотеатр «Лирик»: ни Элвис, ни его друзья не могут позволить себе поход в этот храм искусства, потому что билеты туда стоят пятнадцать центов, а это на пять центов дороже полноценной оргии в кафетерии кинотеатра «Стрэнд». Он держится поодаль от уезжающей толпы, нервно переминается с ноги на ногу и старательно прячется в тень всякий раз, когда появляется транспорт, который может доставить его обратно в Восточный Тьюпело. Он ждет приглашения, а он умеет ждать и наблюдать — это едва ли не главная примета его будущего «стиля», который многие сочтут затворническим. Может, друг Джеймс что–то шепнет своему брату, и, может, они все вместе полакомятся нехи[4]. Он ловит каждое слово, каждый взгляд и жест: вот снова говорят о музыке, а теперь о компании «Опрай», а сейчас вспоминают, что сказал кузен Род Брэсфилд, когда последний раз был в городе.
Он впитывает всё. Другие могут позволить себе быть равнодушными, но