Читать интересную книгу Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. - Гаральд Граф

Все вечера, до поздней ночи, мы с офицерами просиживали в кают-компании. Они не хотели расходиться по своим каютам, будучи уверены, что в этом случае в ту же ночь они по одиночке будут перебиты.

Как результат пережитого было то, что два офицера совершенно потеряли рассудок, и их пришлось отправить в госпиталь. Среди кондукторов трое сошли с ума. Из них одного вынули из петли, когда он уже висел на ремне в своей каюте. Другой же, одевшись в парадную форму, вышел из каюты и стал кричать, что он сейчас пойдет к командиру и расскажет, кто кого убивал. Это очень не понравилось убийцам, и они тут же его расстреляли.

В последующие дни в команде все продолжалась агитация против меня. Указывалось на случай с Родичевым как на то, что я обманул команду. Потом был пущен слух, что офицеры, желая отомстить команде, решили взорвать корабль и всех матросов утопить. Все это действовало на нее, и хотя до открытого мятежа не доходило, но все время чувствовалось приподнятое настроение, и приходилось быть начеку. То и дело приходилось разъяснять всякие глупейшие недоразумения, успокаивать и убеждать относиться более критически ко всему происходящему. Пока это удавалось, но не было никакой гарантии, что вдруг опять не возникнут эксцессы.

В скором времени на место убитого начальника бригады был назначен я. Таким образом, мне пришлось возиться уже с тремя кораблями, на которых царил полный развал; недаром наша бригада после переворота была прозвана “каторжной”.

Через некоторое время опять стало заметно сильное брожение среди команд и пришлось опасаться повторения мартовских событий. Причиной этому послужила усиленная агитация за снятие с офицеров и кондукторов погон, а с унтер-офицеров нашивок как ярких отличий “старого режима”.

Когда командующему флотом было донесено об этом, он объявил, что немедленно снесется с правительством по вопросу об изменении формы всего личного состава флота. При этом форма будет без погон.

Однажды, когда я приехал на корабль, меня встретили унтер-офицеры без нашивок, и старший офицер доложил, что команда волнуется и требует, чтобы офицеры и кондукторы немедленно сняли погоны.

Я сейчас же вызвал к себе судовые комитеты со всех кораблей бригады и объяснил им, в каком положении находится дело об изменении формы, что необходимо подождать некоторое время, пока она будет выработана и ею обзаведутся офицеры. Комитеты со мной согласились и обещали успокоить команды.

Во время этих переговоров мне дважды докладывали, что поведение команды на “Андрее” становится все более и более угрожающим. Когда после окончания совещания я вышел в коридор, то увидел взволнованного старшего офицера и нескольких других, которые вопросительно смотрели на меня, как бы ожидая моего выступления в их защиту.

Тогда я решил положить конец агитации и оградить офицеров от новой опасности. Выйдя на палубу, я громко приказал поднять сигнал: “Ввиду предстоящего изменения формы, предлагаю офицерам и кондукторам бригады снять погоны, а унтер-офицерам нашивки”.

Когда же все корабли ответили на сигнал, я снял и свои погоны. За мной наблюдали. Но, кажется, ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя меня и душили слезы…

Но этого с меня было совершенно достаточно. Очевидно, что такого рода издевательствам не предвиделось конца. Поэтому я решил при первом удобном случае уйти с бригады и вообще покинуть службу на флоте, так как становилось ясным, что больше рассчитывать не на что и что он с каждым днем все ближе и ближе к полному разложению…»

Позже относительно бунта на «Андрее Первозванном» мне приходилось беседовать с его офицерами. Пережитые ужасы оставили в их памяти неизгладимый отпечаток. «Никогда нам не забыть уже этих дней», – говорили они. «То, что мы испытали – был какой-то ад, хуже ада… Все произошло так неожиданно, что мы не успели даже опомниться. Безусловно, нас всех бы перебили, вдоволь поиздевавшись над нами, если бы не железная выдержка и мужество нашего командира. Как он был тогда великолепен! Всегда впереди, готовый умереть за каждого из нас, первым принять удары убийц… В его глазах горел какой-то особый стальной блеск, блеск непоколебимой решимости и безграничного самопожертвования. Твердо и уверенно, как будто ни в чем не бывало, он вышел к команде, чтобы попытаться ее успокоить. Когда мы были уже арестованы и находились в адмиральском помещении, он, с целью преградить путь толпе матросов, если бы она вздумала расправиться с нами самосудом, уселся сзади дверей, вслушиваясь в малейший шум, доносившийся извне… Мы его очень любили и раньше, но тут он стал бесконечно дорог нам и таким останется для нас уже навсегда».

Когда происходили вышеописанные события на «Андрее Первозванном», на соседнем «Императоре Павле I» наблюдалась картина еще ужаснее.

Бунт вспыхнул с того, что в палубе был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант В.К. Ланге, якобы за то, что числился агентом охранного отделения; в действительности, конечно, ничего подобного не было.

На шум, поднятый во время этого убийства, немедленно пошел старший офицер старший лейтенант В.А. Яновский, предварительно послав дежурного офицера мичмана Шуманского[9] передать распоряжение офицерам, чтобы они шли по своим ротам.

Передав это приказание, мичман Шуманский и несколько других офицеров быстро направились по коридорам к ротам. В коридоре им навстречу шла группа матросов. Мичман Шуманский ее как-то случайно проскочил, а следующий, лейтенант Н.Н. Савинский, был остановлен. Матросы просили Савинского не ходить далее, так как его убьют.

Лейтенант Савинский был совершенно безоружен и на это предупреждение только поднял руки кверху и сказал: «Что же – убейте…» И в тот же момент, действительно, был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок, из крестьян Полтавской губернии.

Когда предупреждавшие Савинского матросы хотели его перенести в лазарет, убийца еще несколько раз ударил его по голове кувалдой.

Той же кувалдой кочегар Руденок убил и проскочившего толпу мичмана Шуманского. Он же убил и мичмана Булича.

Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, избит чем попало, за ноги дотащен до борта и выброшен на лед.

Командир этого корабля капитан 1-го ранга С.Н. Дмитриев[10] на защиту своих офицеров выступить не решился, успокоить команду не пытался и просидел в течение всего острого момента в кают-компании, предоставив каждому действовать по своему усмотрению.

В тот же вечер начала вести себя крайне вызывающе и команда на крейсере «Диана». Хотя убийств пока не было, но у всех офицеров было отобрано оружие, а старший офицер капитан 2-го ранга Б.Н. Рыбкин и штурман были арестованы. Всю ночь эти офицеры, сидя в своих каютах, слышали за стенками разговоры, что их надо расстрелять, спустить под лед и так далее. Самочувствие их было самое ужасное.

На следующий день, 4 марта, их продолжали держать арестованными. К вечеру же они узнали, что их якобы решено отвести на гауптвахту и потом судить.

Действительно, около захода солнца им было велено одеться. С караулом в три или четыре человека, вооруженных винтовками, их вывели на лед и повели по направлению к городу.

Пока они находились на палубе и сходили по трапу, вокруг них собралась толпа матросов и слышались площадная брань и угрозы. Невольно у них закралось сомнение, действительно ли их ведут на гауптвахту и не покончат ли с ними по дороге.

Конвой по отношению к ним вел себя очень грубо и тоже угрожал. Когда их группа уже была на порядочном расстоянии от корабля, а город был еще далеко, они увидели, что им навстречу идут несколько человек в матросской форме и зимних шапках без ленточек, вооруженных винтовками.

Поравнявшись с арестованными офицерами, они прогнали конвой, а сами в упор дали несколько залпов по несчастным офицерам. Те сейчас же упали, обливаясь кровью, так как в них попало сразу по несколько пуль. Штурман, хотя и был тяжело ранен, но не сразу потерял сознание. Он видел, как убийцы подошли к капитану 2-го ранга Рыбкину. Тот лежал без движения, но еще хрипел; тогда они стали его добивать прикладами и еще несколько раз в него выстрелили. Только убедившись окончательно, что он мертв, подошли к штурману. Тот притворился мертвым, и они, потрогав его и несколько раз ударив прикладами, ушли. Эти люди-звери с легкой руки убили двух человек и как ни в чем не бывало ушли, ушли с таким видом, точно исполнили свой долг!

Вскоре после этого штурман лишился чувств. Когда же он очнулся, то увидел, что уже довольно темно и что недалеко от него проходит мальчик лет пятнадцати, финн.

Он подозвал его слабым голосом, попросил помочь встать и отвести в какой-нибудь дом. Мальчик сейчас же подошел; штурман кое-как встал, и общими усилиями они побрели. Но это было трудно, мальчик был слишком слаб, а штурман почти не мог держаться на ногах. Таким образом, падая, отдыхая и ползя, им удалось немного отойти в сторону от дороги. Там мальчик оставил штурмана, а сам побежал в город за извозчиком.