Повторять не пришлось. Николай даже не стал тратить время, чтобы кивнуть головой — просто утопил гашетку до пола. Волга, едва не встав на дыбы, завизжала резиной, испаряя протектор, и сорвалась с места, снеся углом бампера урну. Я успел обернуться напоследок — дом, где еще пятнадцать минут назад горело всего два окна, превратился в подобие новогодней елки — теперь всего пара окон не горело. И почти в каждом темнел силуэт добропорядочного советского гражданина.
— Куда!
Я еле успел перехватить руль и вывернуть его в другую сторону — балбес-таксист собирался выехать на проспект, где по стенам домов уже гуляли красно-синие сполохи ментовских мигалок. Нырнув в арку дома, Волга выехала на набережную, и покатила, пусть по убитой, но совершенно пустой дороге. Водила вцепился в баранку и лихорадочно орудовал ею, объезжая колдобины.
Перед старой плотиной… хотя, какой, к черту старой? Так она будет называться только в конце девяностых! Я похлопал таксера по плечу, показывая остановиться. ГАЗ скрипнул тормозами, и замер перед бревенчатым настилом моста.
— Так, дружище… — произнес я, открыв дверь. — Где КГБ находится, знаешь? Доносы туда строчить умеешь?
— Не-а, — покачал головой Коля.
— Вот чудненько! Я сейчас выйду, а ты утопишь гашетку в пол, и чтобы через десять секунд духу твоего здесь не было. И учти — вернешься, да, не дай то Бог, еще и не один — пулю тебе первому между глаз пущу. Нас в ЦРУ знаешь, как стрелять учат? У! Вильгельм Телль отдыхает! Знаешь, такого?
— Не-а, — снова замотал головой водила.
— Вернешься — узнаешь, — пообещал я, покидая пепелац.
Таксист рванул с места, едва я закрыл дверь. Да, встрял мужик… хотел немного заработать — и такое попадалово! То, что он не жилец — и так понятно. Или жулики, или органы один черт найдут беднягу, чтобы через него выцепить меня. Обидно! Он и рассказать-то ничего толком не сможет!
Постояв, для проформы, еще пару минут, я зашагал по мосту. Освещения здесь не было, но мне это ничуть не мешало. Первую половину дороги я знал назубок — полтора года, что я ездил в институт на троллейбусе, потому как прав еще не было, ходил здесь до ЮУрГУ почти каждый день. И обратно — тоже. На природе, в парке, оно как-то приятнее, чем трястись в переполненной коробке, да и для здоровья полезнее. Каждый будний день два километра туда, два километра обратно… к исходу тех полутора лет ноги стали как у футболистов! А как получил права, через год руки стали как у штангиста, потому как крутить руль на «копейке» семьдесят первого года выпуска — занятие далеко нелегкое. Это потом я реквизировал у отца «девятку», показавшуюся мне тогда вершиной технической мысли.
Со второй половиной пути я был знаком только теоретически… да, до апельсина. Сто раз на машине мимо проезжал, так что и на своих двоих доберусь. Сейчас — по парку, до карьеров, там — вдоль дороги, через речку, через деревню, обойти пост, и останется отрезок километра в три через питомник и кладбище. Каких-то пара часов — и я на родительской даче! С вероятностью в девяносто процентов можно утверждать, что там сейчас никого нет — поехать в сад в будний день, после работы… нет, я слишком хорошо знал отца и мать, чтобы допустить такое.
Уже часа через полтора пути мне пришло в голову, что план не совсем гладкий… еще бы! Двенадцать лет я не ходил пешком дальше, чем на двести метров, а тут — почти марафонская дистанция!
В сады я зашел не через два часа, как планировал, а через все четыре. Уставший, грязный, мокрый — мостик через речку еще не поставили, так что пришлось прыгать по камням. Стоит заметить — скользким камням. Благо, глубина небольшая — по колено. Дырка в заборе, которую я так хорошо помнил, оказалась на месте. Здесь же она будет и через десять лет, и через двадцать, и, скорее всего, через тридцать тоже. Есть вещи, которые не меняются.
Невдалеке, на берегу пруда, горел костер, вокруг которого темнели несколько фигур. Смеялись девушки, а чей-то хриплый голос пел под гитару «Но если есть в кармане пачка сигарет». Мнда… пачки сигарет как раз не было, а курить хотелось уже не чертовски, а просто адски. Когда-то и мы здесь сидели, точно так же, на этом же месте, и тоже бацали Цоя под гитару… забавно! С одной стороны — воды с тех пор утекло — немеряно, а с другой — до тех времен еще добрый десяток лет!
До родного участка я добрел одновременно с рассветом. Соседи или спали, или же просто никого не было. Не важно, главное, что я перемахнул через ограду, оставаясь незамеченным. Гвоздь, согнутый особым образом, заменяющий ключ от домика, нашелся не под половиком, и даже не на притолоке, а в цветочном горшке. Значит дверь закрывал отец. Он вообще ко всем вопросам подходил более обстоятельно, чем маменька. Скинув грязную, мокрую, заляпанную кровью одежду, я надел отцовский халат и открыл холодильник.
— О, моя радость! — улыбнулся я.
Здесь нашлась бутылка «Пшеничной», запотевшая сразу, как я ее поставил на стол. Следом за ней отправился кусок сала. В погребе я нашел банку соленых огурцов, а в шкафу, заменяющем хлебницу — буханку ржаного хлеба и пачку «Беломора». Да-да, было время, когда папиросы покупали ради табака, а не для того, чтобы забивать в них шалу!
Выпив рюмку водки, закусив огурцом, я начал думать что все не так уж и плохо, а выпив вторую, и засмолив сигарету, я понял — выберусь и из этой передряги. Могло бы быть не просто хуже, а значительно хуже! А так — подумаешь, перенесся на двадцать лет назад, вместо двух. И что? В своем городе я знаю каждый кустик, каждую трещину на асфальте, каждый кирпич и каждую «балтийскую» отметку. Вздремну пару часиков, вернусь в город, найду Семенова, и, пока он напрягает голову, солью предкам все содержимое своего наладонника… а батя уж найдет применения этой информации, в этом я ничуть не сомневался.
Глава 3
— Твою ж мать! — пробормотал я, переворачиваясь на другой бок. — Приснится же такое!
И то верно — сон на редкость бредовый. Будто бы развалился цех, который я строил! Да нереально! Все, что я строил — стояло, стоит, и стоять будет! А еще — что меня хотели грохнуть, что Семенов построил машину времени, и я оказался в восемьдесят восьмом году, где меня опять попытались замочить, но, вместо этого, я сам завалил двоих жуликов! Бредятина полнейшая! Был бы я Лукьяненко — книгу бы написал… а что, говорят же, что многим личностям с мировыми именами и сюжеты книг, и симфонии, и даже целые периодические таблицы во сне приходили! Может, бросить стройку, и за перо взяться?
Усмехнувшись, я открыл глаза… да так и застыл, с кривой усмешкой на лице. Стол, допотопный холодильник «Ковровец», газета «Правда» на скамейке, пустая бутылка «Пшеничной», ходики на стене… не приснилось.