Читать интересную книгу Все против всех - Герман Иванович Романов

мыла с зубной щеткой…

Перечислять можно было бы долго, список составить на много пунктов. Но мечтать вредно, нужно воспринимать реальность такой, как она есть. Заброшенную пашню перекапывают — картошку, кукурузу, подсолнечник сажать надобно. Труд тяжкий — двое мужиков и парень упахиваются реально, ведь борону, сучковатое бревно, вместо лошади тянут. А он патроны потихоньку набивает, ремесло воинское сейчас очень важное, да и не поймут его смерды, если боярин вместе с ними вкалывать будет. Хватило объяснений, что такое картофель — отведали вареные и запеченные в золе клубни и сочли царской пищей. Смотрят на него как на хозяина, в пояс кланяются.

— И хрен с мечтами, будем выживать, не впервой. Но хлеб нужен, крупа, местная одежда для меня — а это все деньги. Что же продать такого, чтобы выжить всем нашим «колхозом»?!

Глава 9

— Прости, боярин — не ведаю, сколько вещицы эти стоят, но мыслю, что монашки задорого их взять могут. Ишь, как тонкая нить блестит — золотая, цены немыслимой. В Лавре продать нет нужды, да и далече туда дорога будет. А вот в монастырь, что в Подсосенках, можно, там ризы и хоругви вышивают, дорогие ткани и нити нужны, а иголки у тебя на заглядение — я таких махоньких никогда не зрел. Бывал там раньше — привечали, хлебушком старика кормили, пока сыны с внуками за стенами на хозяйстве монастырском страдничали. Ведь пока не потрудишься — кормить не будут. Игуменья там ох как строга, очами так и зыркает.

По глазам Семена Иван понял, что тот действительно не может оценить выставленный на продажу два клубка блестящих «серебряных» и «золотых» ниток и стальные ножницы. А вот насчет дорогих старикан сильно ошибся — мишура, люрекс — но смотрятся весьма красиво. Мошенничество по большому счету, но старик продал и скрылся — пока разберутся — взятки гладки. Два года они в люльке пролежали, грязным полиэтиленом прикрытые. А вчера он сообразил, чем окно закрыть можно, на которое раньше пузырь натягивали — здесь стекло привозное, и то не для окон, ибо дорогое до сумасшествия. А слюду только в боярских домах в окна вставляли — цены на нее тоже «кусались», рамы сборные, да свинцовые переплеты, штука дорогая и для здоровья вредная. Так что полез в люльку за пленкой, а нашел два клубка, непонятно как там оказавшиеся, причем запечатанные, этикетки только содрал.

— Вот и продашь монашкам, Семен, не продешеви только. Скажешь, товар заморский, из дивной страны Япония привезен, и это правда, так и есть. Ниппон далекая страна, отсюда шесть тысяч верст пути будет — два года идти. Да не смотри на меня так — бывал я там, видел многое в жизни, Семен.

Называть старика Сенькой Князев сразу не стал, хотя тот сильно удивился. Даже перечить было стал, но наткнувшись на взгляд, заткнулся. Зато сыновья его, матерые мужики с поседевшими головами, вообще прозвища странные носили — «Первуша» и «Вторуша». Внучата, дети старшего, наоборот, имена вполне нормальные имели — Тимоха и Митяй. Впрочем, пацана он «Малой» называл, а тот охотно принял прозвище.

Вот такая гоп-компания нарисовалась в его жизни, и он ее неформальный руководитель. Только спал всегда вполглаза в убогой избенке, дверь подпирая, а в узкое окошко и худой не пролезет. Мало ли кому что в голову взбредет, но семейству «попрошаек» можно доверять, не ткнут в спину ножичком — в людях он разбирался. Да и не пойдут они на убийство — припугнуть или побить прохожего и незнакомого, тем паче слабого — возможно, но не убьют того, с кем пищу принимали.

— Прости, боярин, — старик снова поклонился, Иван на это уже внимания не обращал, привык как-то к столь подчеркнутому почтению. Даже ел отдельно от них, первый — в миску лучшие куски получал. Как подходил к кому-то — так вставали живо и кланялись, как в старину барину.

— Не нашенский ты, и речешь иначе и слов не понимаешь — ты уж не гневайся. В чужбине долго жил, видимо, раз бороды там скоблят, не зная, что безбородый муж не войдет в царствие небесное. А вера твоя какая, лба не перекрестишь, токмо раз видел, когда «приблудышей» погребли. Молитвы не чтишь, ты уж сердцем на меня не опаляйся.

— Православный я, чего смотришь, и крест ношу. Вот, смотри!

Оттянув пропахшую потом футболку, Иван достал массивный золотой крестик на цепочке из того же драгметалла — обменялись ими с другом, став «крестными» братьями. А в бога верил — на войне атеистов нет. Старик же при виде крестика ахнул и перекрестился, смотрел боязливо. Пришлось пояснить, немного сгустив краски — он прекрасно понимал, что чужак в этом мире и многого не знает, поэтому наскоро сочинил «легенду». И вовремя ему указали — тут все верующие, и принятые правила нужно соблюдать. Потому тренироваться, и тренироваться, пока на «автомате» все положенные церковью ритуалы соблюдать не начнет.

— Просто жил я за «дальним» морем, в стране Япония, а там православных шибко не любят. Чуть промашку допустишь — голова с плеч!

— Страсти та какие, — старик ужаснулся, глаза округлились, а пальцы схватили козлиную бородку. И неожиданно спросил:

— Не покрестишься, если головы так рубят без милости. А прозывают как тебя, боярин, не прогневайся.

— «Князь», — машинально отозвался Иван, и тут сообразил, что его поймут иначе, будто он титул привел, поправив старика. Так и вышло, Семен растерянно заморгал и еще ниже поклонился:

— Прости, княже, не признал. Хотя крест у тебя знатный, такие токмо князья носят. И цепь из злата, умелец сотворил. А звать тебя как, княже?

— Иван Владимирович, — отозвался Князев, но тут же добавил, запуская в разговор подготовленную «легенду»:

— Родился я здесь, но малым ребенком увезен был далеко, за тридевять земель, в тридевятое царство-государство, где самураи с катанами, мечи так называют, по улицам ходят. Казнили моих родителей, всех братьев и сестер опричники, по приказу злого царя. А старый слуга спас, но бежал со мною, предсмертную волю отца моего выполняя. Но умер, когда мне десять лет исполнилось, оттого многое не знаю. Но царь той страны, прозываемый микадо, отправил меня послом сюда — а всех моих спутников посольских злые люди поубивали, один токмо я и добрался.

В юности Иван раз пять пересматривал фильм «Сегун», и книгой зачитывался, много раз ее перечитывая. Эпохи, как он понимал, примерно соответствуют, а выдавать себя за европейца не рискнул. Языков не знает, и что на Западе происходит, не ведает. Зато здесь вряд ли найдется знаток синтоизма, а японскую речь вообще