Читать интересную книгу Берсеркер - Фред Саберхаген

Хемфилл ощутил распирающее душу и грудь давление ненависти, достигшей триумфальной кульминации, и поплыл вперед, бережно баюкая в руках бомбу и раскручивая навитый на предплечье шнур. Приближаясь к центральному комплексу, он аккуратно привязал свободный конец шнура к детонатору бомбы.

«Я намерен жить, — думал он, — намерен узреть, как окаянная машина издохнет. Прикручу бомбу к центральному блоку, вот к этой столь невинной с виду болванке, укроюсь на расстоянии двухсот футов за этими массивными стальными балками и дерну за шнур».

Остановившись в идеальной позиции для наблюдения за сердцем корабля, Доброжил смотрел, как мужчина Хемфилл натягивает свою веревку. Доброжил испытывал некоторое удовлетворение от того, что его догадка оказалась верна и к стратегическому ядру действительно можно подобраться по этой узкой тропке громадного повреждения. Возвращаться этой дорогой уже не придется. Как только зложить будет схвачен, можно будет всей компанией вернуться в удобном лифте с воздухом. Этим лифтом Доброжил всегда пользовался, когда приезжал сюда для технического обслуживания.

Закончив приготовления, Хемфилл махнул рукой Доброжилу и Марии, наблюдавшим за ним, прильнув к одной и той же балке, и дернул за натянутую веревку. Разумеется, ничего не произошло. Корабль же сказал, что бомба обезврежена, а в подобных вопросах машина действует наверняка.

Оттолкнувшись от балки, Мария поплыла к Хемфиллу.

Тот дергал за веревку снова и снова. Испустив вздох нетерпения, Доброжил пошевелился. Здешние балки наполнены великим холодом, и Доброжил уже начал ощущать его сквозь рукавицы и ботинки скафандра.

Наконец, когда Хемфилл двинулся обратно, — выяснять, почему его устройство не сработало, — ремонтные автоматы появились из своего укрытия, чтобы схватить его. Он попытался выхватить пистолет, но их манипуляторы двигались куда проворнее.

Хемфилл даже не сумел толком оказать сопротивление, но Доброжил все равно наблюдал за схваткой с интересом. Облаченное в скафандр тело человека словно окаменело, явно напрягая каждую мышцу до предела. И зачем только зложить пытается бороться против стали и атомной энергии? Машины без усилий повлекли человека к шахте лифта. Доброжила вдруг охватило беспокойство.

Мария плыла прочь, обернув лицо к Доброжилу. Ему хотелось устремиться следом, снова прикоснуться к ней, но его вдруг охватила робость, как прежде, когда он удрал от нее. Один из ремонтных автоматов вернулся от лифта, чтобы схватить и унести Марию. А она все не отводила глаз от Доброжила. Он отвернулся, чувствуя в середке своего существа ощущение вроде наказания.

Безмолвие великого холода, омывающий все мерцающий свет стратегического ядра. В центре — хаотический блок атомов. Где-то в другом месте — двигатели, реле, датчики. Так где же на самом деле находится могущественный корабль, говорящий с ним? Повсюду и нигде. Покинут ли его эти новые чувства, порожденные зложитью? Доброжил пытался разобраться в себе, но даже не знал, с чего начать.

В паре ярдов от него, среди балок, мерцали блики на каком-то сферическом предмете, вызвавшем у Доброжила раздражение своим несоответствием представлениям о благопристойности и необходимости в технике. Приглядевшись, он понял, что это шлем скафандра.

Недвижное тело едва держалось в перекрестье сходящихся под углом холодных стальных балок, но здесь отсутствовали внешние силы, которые могли бы стронуть его с места.

Промороженный великим холодом скафандр захрустел, когда Доброжил схватил его, чтобы развернуть к себе. Сквозь стекло забрала на Доброжила смотрели невидящие голубые глаза человека с аккуратной бородкой.

— А-а-а, да, — вздохнул Доброжил в собственном шлеме. Тысячи раз видел он изображение этого лица.

Его отец нес что-то тяжелое, аккуратно привязанное к древнему скафандру. Отец дошел до этого места, и тут старый, прохудившийся скафандр сдал.

Отец тоже пришел сюда, следуя единственным логичным путем — узкой тропой великого повреждения, чтобы добраться до стратегического ядра незамеченным. Отец задохнулся, умер и замерз здесь, пытаясь донести до стратегического ядра предмет, который не может быть ничем иным, кроме бомбы.

Будто со стороны услышал Доброжил собственные причитания — бессмысленные, бессловесные, взор ему застлали слезы. Окоченевшими пальцами он отвязал бомбу, приняв ее у отца...

Хемфилл был настолько измучен, что лишь тяжело дышал, пока ремонтный робот тащил его от лифта к тюремной камере по заполненному воздухом коридору. И когда тот вдруг замер, выронив пленника, Хемфиллу пришлось недвижно лежать пару долгих секунд, прежде чем он снова нашел в себе силы для нападения. Автомат куда-то запрятал его пистолет, и Хемфилл принялся молотить робота бронированными кулаками, а тот даже не пытался сопротивляться. Вскоре Хемфиллу удалось повалить его. Усевшись на железного противника, Хемфилл снова принялся охаживать его кулаками, изрыгая проклятия и глотая воздух всхлипывающими от удушья легкими.

Лишь минуту спустя сотрясение взрыва, побежавшее от сосредоточенного хаоса распыленного сердца берсеркера по металлическим балкам и обшивке, домчалось до этого коридора, но оказалось слишком слабым, чтобы его ощутил хоть кто-нибудь.

Совершенно изнуренная Мария сидела там, где выпустил ее стальной тюремщик, устремив взор на Хемфилла, по-своему любя его и жалея.

Прекратив бессмысленное избиение машины, он хриплопроговорил:

— Это подвох, новый чертов подвох!

Здесь сотрясение было чересчур слабым, чтобы его можно было почувствовать, но Мария в ответ покачала головой:

— Нет, вряд ли.

Видя, что лифт еще работоспособен, она устремила взгляд на его двери.

Хемфилл отправился искать среди обездвиженных машин оружие и пищу. Вернулся в ярости. Видимо, на корабле имелась система самоликвидации, уничтожившая театр и звездные карты. Так что можно бросать его и лететь прочь на катере.

Мария не обращала на него внимания, устремив взгляд на так и не распахнувшиеся двери лифта. И вскоре тихонько заплакала.

Ужас перед берсеркерами распространялся по Галактике, обгоняя их. Даже на планетах, не тронутых боями, были люди, будто выгоревшие изнутри и дышавшие тьмой. На каждой планете находилось несколько человек, подолгу взиравших в ночные небеса. На каждой планете некоторые люди обнаруживали, что вновь одержимы призраками смерти.

Я коснулся разума, чья душа была мертва...

 МЕЦЕНАТ

Проработав часа два или три, Геррон ощутил голод и решил сделать перерыв, чтобы перекусить. Озирая только что сделанное, он без труда вообразил, какими похвалами сыпал бы льстивый критик: громадное полотно, диссонансные, резкие линии! Пламенное ощущение всеохватной угрозы! «Хоть разок, — подумалось ему, — критик может для разнообразия и похвалить нечто хорошее».

Отвернувшись от мольберта и пустой переборки, Геррон увидел, что его страж бесшумно приблизился и остановился на шаг позади, будто эдакий зевака или любитель давать советы.

— Полагаю, вы готовы внести какое-то идиотское предложение?

Робот, смутно смахивающий на человека, не произнес ни слова, хотя на его квазилице имелось что-то вроде громкоговорителя. Пожав плечами, Геррон обошел его и двинулся искать камбуз. Корабль удалился от Земли на считаные часы полета со сверхсветовой скоростью, когда его настиг и захватил в плен берсеркер; а единственный пассажир, Пирс Геррон, даже не успел толком оглядеться на корабле.

Отыскав камбуз, он обнаружил, что это не просто какая-то кухня, а своеобразный салон, где колониальные дамы с претензиями на утонченный вкус, утомившись от разглядывания картин, могли бы пощебетать за чашечкой чаю. «Франс Гальс» должен был стать передвижным музеем; затем вокруг Солнца разгорелось пламя войны против берсеркеров, и культбюро ошибочно решило, что безопаснее переправить сокровища живописи на Тау Эпсилона. «Франс» идеально подходил для этой миссии — и ни для чего больше.

Посмотрев дальше, Геррон увидел, что дверь в рубку разбита, но заглядывать туда не стал, твердя сам себе, что вовсе не потому, что увиденное могло бы вывести его из равновесия, что он безразличен к ужасам, как и к большинству остальных человеческих существ. Там остались оба члена экипажа «Франса» — вернее, то, что уцелело от них после попытки дать отпор абордажным автоматам берсеркера. Несомненно, они предпочли плену смерть.

Сам Геррон не предпочитал ничего. Теперь он, пожалуй, единственное живое существо — не считая нескольких бактерий — на добрую половину светового года окрест. Ему польстило открытие, что сложившаяся ситуация вовсе не повергает его в ужас, что его застарелая усталость от жизни — отнюдь не поза, не попытка одурачить самого себя.