Читать интересную книгу Берсеркер - Фред Саберхаген

— Теперь скажи ты, что это означает, — совершенно бесстрастно потребовал робот.

Геррон не ответил и двинулся прочь, оставив ящик открытым. Робот увязался за ним следом.

— Скажи мне, что это означает, или будешь наказан.

— Если ты можешь взять паузу на размышления, то и я могу, — отрезал Геррон, хотя при угрозе наказания внутри у него все мучительно сжалось, словно боль была страшнее смерти. Но Геррон отнесся к своим внутренностям с величайшим презрением.

Ноги несли его обратно к мольберту. Едва взглянув на диссонирующие, грубые линии, минут десять назад так тешившие его, он нашел их отвратительными, как и все, что перепробовал за последний год.

— Что ты делал здесь? — осведомился берсеркер.

Взяв кисть, которую позабыл почистить, Геррон с раздражением принялся ее вытирать.

— Это была попытка постичь квинтэссенцию твоей сути, запечатлеть ее красками на холсте, как запечатлены были эти люди, — махнул он рукой в сторону стеллажей. — Попытка провальная, как и большинство других.

Последовала новая пауза, измерить которую Геррон даже не пытался.

— Попытка воздать хвалу мне?

— Называй как хочешь. — Переломив испорченную кисть, Геррон швырнул обломки на пол.

На сей раз пауза была краткой, после чего автомат, не проронив ни слова, развернулся и зашагал к шлюзу. Некоторые его приятели с лязгом потянулись следом. Со стороны шлюза послышался звон и грохот, будто из слесарной мастерской. Итак, допрос на время прерван.

Мыслями Геррон был готов обратиться к чему угодно, только бы позабыть о своей работе и своей участи, и снова вернулся к тому, что показал, вернее, пытался показать Ханус. Как сказал капитан, это нестандартная шлюпка, но она способна ускользнуть. Надо всего лишь нажать на кнопку.

Геррон зашагал, легонько усмехнувшись при мысли, что если берсеркер и в самом деле настолько беззаботен, как кажется, то не исключена возможность удрать от него.

Удрать, но к чему? Писать картины он больше не может, если вообще мог хоть когда-нибудь. Все, что ему действительно дорого, сосредоточено теперь здесь — и на других кораблях, покидающих Землю.

Вернувшись к стеллажам, Геррон еще дальше выдвинул ящик «Человека с перчаткой», так что тот вышел из пазов и стал удобной тележкой, и покатил портрет на корму. Он еще может употребить свою жизнь на благое дело.

Из-за статгласовой оболочки картина стала массивной и неповоротливой, но, пожалуй, втиснуть ее в шлюпку все-таки удастся.

И все это время, будто зуд, донимающий человека на смертном одре, мозг Геррона сверлил вопрос: какие же надежды капитан возлагал на шлюпку? Вроде бы ничуть не беспокоясь об участи Геррона, Ханус все толковал о своем доверии к нему...

Уже на подходе к корме, вне поля зрения машин, Геррон миновал крепко увязанный штабель скульптур, когда до его слуха долетел какой-то шум — быстрый, слабый стук.

Ему потребовалось минут пять, чтобы отыскать нужный ящик. Когда же он поднял крышку, то обнаружил внутри обитого мягким материалом ящика девушку в комбинезоне. Ее всклокоченные волосы выглядели так, будто встали дыбом от ужаса.

— Они ушли? — Она изгрызла ногти и кончики пальцев до крови. Не дождавшись мгновенного ответа, девушка повторяла вопрос снова и снова, все тоньше и истеричнее.

— Машины все еще здесь, — в конце концов отозвался Геррон.

— А где Гус? — Буквально содрогаясь от ужаса, девушка выбралась из ящика. — Они его захватили?

— Гус? — переспросил художник, но перед ним уже забрезжил свет понимания.

— Гус Ханус, капитан. Мы с ним... он пытался спасти меня, вывезти с Земли.

— Я совершенно уверен, что он погиб. Он сражался с роботами.

Девушка впилась своими окровавленными пальцами в подбородок.

— Они и нас убьют! Или хуже! Что нам делать?

— Не горюйте вы так о своем возлюбленном, — произнес Геррон, но девушка будто и не слышала его, бросая безумные взгляды туда-сюда в ожидании появления роботов. — Помогите-ка мне с этой картиной, — спокойно распорядился Геррон. — Придержите дверь открытой.

Она повиновалась, будто в трансе, не задавая никаких вопросов.

— Гус сказал, что будет шлюпка, — забормотала она себе под нос. — Если бы пришлось доставлять меня на Тау Эпсилона контрабандой, он собирался воспользоваться специальной маленькой шлюпкой... — Она вдруг прикусила язык и уставилась на Геррона в испуге, что он расслышал все от слова до слова и отберет ее шлюпку. Что он и собирался сделать.

Доставив полотно в кормовой отсек, он остановился. Долго глядел на «Человека с перчаткой», но под конец уже не видел ничего, кроме того, что у него самого кончики пальцев не искусаны до крови.

Взяв дрожащую девушку за руку, Геррон втолкнул ее в утлое суденышко. Она сжалась там в клубочек, оцепенев от ужаса. Даже не хорошенькая. Непонятно, что Ханус в ней нашел.

— Там хватит места лишь на одного, — сказал Геррон, а девушка отпрянула, ощерив зубы, будто боялась, что он сейчас начнет выволакивать ее обратно. — Когда я закрою люк, нажмите вон ту кнопку, это старт. Ясно?

Это она поняла тотчас же. Художник с натугой закрыл оба люка и подождал. Всего секунды через три послышался скрежет —  наверное, означавший, что шлюпка отчалила.

Поблизости имелось крохотное смотровое окно. Сунув в него голову, Геррон увидел кружение звезд за черной метелью туманности. Через некоторое время показался берсеркер, кружащийся вместе со звездами, — черный, округлый, размерами превосходящий любую гору. Судя по всему, крохотное суденышко, ускользнувшее прочь, осталось незамеченным. Катер агрессора все еще держался рядом с «Франсом», но роботы не показывались.

Глядя «Человеку с перчаткой» в глаза, Геррон снова повез его вперед, чтобы поставить рядом с мольбертом. Теперь сумятица линий на работе самого Геррона стала просто омерзительной, но он заставил себя взяться за кисть.

Он даже не успел приступить к работе, когда человекообразный автомат вернулся к нему; грохот и визг металла смолкли. Аккуратно вытерев кисть, художник отложил ее и кивнул на портрет берсеркера.

— Когда уничтожишь все остальное, сохрани это полотно. Отвези его к тем, кто тебя построил, они это заслужили.

— Почему ты думаешь, что я уничтожу картины? — проскрипел в ответ машинный голос. — Даже если это попытки восхваления жизни, сами по себе они — мертвые предметы, и потому хороши сами по себе.

Внезапно Геррон ощутил такой страх и изнеможение, что даже не смог говорить. Тупо уставившись в объективы робота, он заметил в них крохотные искорки, пульсирующие в такт с его собственным сердцем и дыханием, будто индикаторы детектора лжи.

— Твой ум раздвоен, — проговорил автомат. — Но своей большей частью он вознес хвалу мне. Я отремонтировал твой корабль и установил курс. Теперь я отпускаю тебя, чтобы другие живые единицы могли научиться от тебя восхвалять то, что хорошо.

Онемевший Геррон так и стоял, глядя перед собой, когда металлические ноги протопали мимо, и скрежет металла послышался в последний раз.

Лишь спустя какое-то время до сознания Геррона дошло, что он жив и на свободе.

Поначалу он шарахался от мертвых, но однажды притронувшись к ним, вскоре преодолел брезгливость и уложил останки в холодильник. Особых оснований считать их Верующими не было, но он все-таки отыскал книгу, чтобы прочесть над ними исламские, духовнические, христианские и иудейские заупокойные службы.

Потом нашел на палубе неповрежденный пистолет и обошел все закутки на корабле, внезапно проникнувшись диким предположением, что какой-нибудь робот мог остаться на борту. Дошел до самой кормы, задержавшись лишь затем, чтобы сорвать скверну с мольберта. На корме остановился, устремив взор в ту сторону, где предположительно остался берсеркер.

— Будь ты проклят, я способен измениться! — прокричал он в кормовую переборку. Голос его сорвался: — Я снова смогу писать. Я тебе покажу... я могу измениться. Я живой.

Разные люди находят разные способы воздать хвалу жизни, провозгласить ее олицетворением добра.

Даже я, по природе своей не способный сражаться или уничтожать, могу на интеллектуальном уровне понять: в войне против смерти ценность жизни подтверждается именно сражениями и уничтожением врага.

В такой войне ни одного живого воина не терзает жалость к врагу; по крайней мере, от этой извращенной боли не страдает никто.

Но в любой войне живительное действие пацифизма сказывается не на враге, а на пацифисте.

Я коснулся миролюбивого разума, очень жаждавшего жить...

 МИРОТВОРЕЦ

Проглотив таблетку обезболивающего, Карр заворочался в противоперегрузочном кресле, пытаясь найти менее неудобное положение. Потом настроил передатчик и проговорил: