V
Воспоминанія о глаголѣ tupto. — Пирей. — Пейзажъ. — Basilena. — Классическія памятники. — Опять tupto
Не чувствуя ни малѣйшаго энтузіазма при мысли объ Аѳинахъ, я считаю долгомъ потрунить надъ тѣми, кого приводитъ въ восторгъ этотъ городъ. Въ самомъ дѣлѣ, можетъ ли юристъ, читающій только дѣловыя бумаги да газеты, одушевиться восторгомъ, чуждымъ его природѣ, и лишь только выдалось ему свободное времячко предаться поэтическимъ мечтамъ, которыя по большой части бываютъ, ей-ей, очень сомнительны? Какое право имѣютъ леди, почерпнувшія свои миѳологическія познанія изъ Пантеона Тука, считать Грецію страною романтическою? И почему йоркширскіе сквайры, эти порядочные кутилы, молодые дэнди іоническихъ полковъ, разбитые моряки съ кораблей, стоящихъ въ здѣшней гавани, и желтые, старые Индѣйцы, возвращающіеся изъ Бундель-Кунда, почему могли бы они восхищаться Греціею, о которой ровнехонько ничего не знаютъ? Пластическая красота и тѣ характеры, которые существовали здѣсь до тысячи четыреста лѣтъ назадъ тому, не могутъ быть приняты въ разсчетъ въ этомъ случаѣ. Первой, то-есть, пластической красоты, они не въ состояніи понять; что же касается до характеровъ, то есть ли что нибудь общее между этими господами и, напримѣръ, Перикломъ, между этими леди и Аспазіею? (фи!) Какъ вы думаете, многіе ли изъ Англичанъ, приходящихъ поклониться могилѣ Сократа, не согласились бы отравить этого генія? Очень немногіе; потому что ты же самые предразсудки, которые водятъ за носъ людей въ наше время, управляли ими и въ тотъ вѣкъ, когда правдивый мужъ Ксантипы былъ осужденъ на смерть за то, что дерзнулъ думать просто и говорить правду. На толпу сильнѣе всего дѣйствуетъ ея собственное убѣжденіе. Греки, изгоняя Аристида и отравляя Сократа, были убѣждены, что они совершаютъ правдивые подвиги во имя добродѣтели. «Исторія заблужденій народныхъ во всѣ вѣка» такая книга, за которую философъ былъ бы непремѣнно повѣшенъ, хотя бы вѣроятно и похвалили его.
Если бы папенька и маменька не послѣдовали убѣжденіями отцовъ своихъ и не обрекли своего единственнаго, возлюбленнаго сынка (который въ послѣдствіи прославилъ себя подъ именемъ Титмарша) на десятилѣтнее, адски горестное, скучное и исполненное тираніи изгнаніе; если бы не подчинили они свѣжихъ чувствъ маленькаго Микель-Анджело дисциплинѣ грубыхъ драчуновъ, которые, желая ввести ребенка въ Храмъ Наукъ (эту картинку прилагаютъ они обыкновенно къ букварямъ), вталкиваютъ его туда кулаками и понукаютъ идти самой низкой бранью; еслибы, говopю я, дражайшіе родители, лишивъ меня счастія безполезно прожить десять лѣтъ въ стѣнахъ классическаго учебнаго заведенія, оставили дома, вмѣстѣ съ моими тринадцатью любезнѣйшими сестрицами, вѣроятно я полюбилъ бы Аттику, въ виду голубыхъ береговъ которой пишу теперь патетическое письмо свое; но, къ сожалѣнію, классическое образованіе моей юности было тамъ горестно, что все, соединенное съ нимъ, стало невыносимо для глазъ моихъ: воспоминаніе о греческомъ языкѣ моего дѣтства стоитъ на ряду съ воспоминаніемъ о касторовомъ маслѣ.
Здѣсь, противъ мыса Суніума, явилась мнѣ въ грозномъ видѣніи греческая муза и сказала свысока, покровительственнымъ тономъ, которымъ привыкла она говорить со всѣми: «отчего это, дружокъ мой, не восхищаешься ты дивной страною поэтовъ и героевъ, съ исторіею которой ознакомило тебя твое классическое образованіе? Если же не вѣдаешь ты твореній и подвиговъ великихъ мужей Греціи, значитъ, ты вполнѣ пренебрегъ своими обязанностями, и любезные родители даромъ потратили деньги, отдавши тебя въ училище.» Я отвѣчалъ ей: «сударыня, знакомство мое съ вами въ молодости было такъ непріятно для меня, что я не могу привыкнуть къ вамъ и теперь, войдя въ зрѣлый возрастъ. Поэтовъ вашихъ читалъ я всегда со страхомъ и трепетомъ; а вы знаете — холодный потъ плохой спутникъ поэзіи. Разсказывая ваши приключенія, я дѣлалъ тьму ошибокъ. Исторія ваша не очень-то умна сама по себѣ; но когда грубый простякъ, школьный учитель, прибавитъ къ ней нелѣпый разсказъ свой, она становится рѣшительно невыносимою. Потому-то и нѣтъ у меня ни малѣйшаго желанія возобновить знакомство съ дамою, бывшею некогда постоянной причиною моего умственнаго и тѣлеснаго истязанія.» Все это пишу я, для того конечно, чтобы оправдаться въ недостаткѣ энтузіазма по классической линіи и извинить свое поведеніе, скрыть котораго нѣтъ никакой возможности.
Нечего и говорить, что такой образъ мыслей не дѣлаетъ чести путешественнику, посѣтившему родину Эсхила и Эврипида. Въ добавокъ къ этому, остановились мы въ ужасномъ трактирѣ. И какую же прелесть могли заключать въ себѣ голубые холмы Аттики, серебристый заливъ Пирея и эта скала, увѣнчанная дорическими колоннами Парѳенона, для человѣка, искусаннаго съ головы до ногъ до клопами? Удивительно, если кусали они Алкивіада. Неужели эти гнусныя насѣкомыя ползали по немъ, когда покоился онъ въ объятіяхъ прекрасной Фрины? Всю ночь съ завистью продумалъ я о плетеномъ кузовѣ или висячей койкѣ Сократа, какъ описаны они въ «Облакахъ» Аристофана. Конечно изъ этого мѣста отдохновенія философъ изгонялъ клоповъ силою. Съ французскаго корабля, который изъ своихъ портовыхъ оконъ поглядывалъ на маленькій англійскій корветъ, смѣло стоявшій подлѣ него, долетѣли до насъ веселые звуки марша въ то самое время, какъ цѣлая вереница лодокъ, взмахивая веслами, двинулась навстрѣчу къ пароходу, чтобы везти насъ съ него. Въ небольшомъ заливѣ Пирея стояли русскія шкуны и греческія бриги; вѣтряныя мельницы, темнѣя вокругъ него на холмахъ, освѣщенныхъ солнцемъ, быстро вертѣли крыльями; по набережной раскинулся импровизированный городъ, на берегу стояли харчевни для матросовъ. Какъ странны греческіе извощики въ своихъ фескахъ, въ оборванныхъ, прошитыхъ нитками казакинахъ и безконечныхъ коленкоровыхъ юпкахъ. Какъ славно, совершенно на лондонскій ладъ, бранятся они, критикуютъ лошадей и экипажи своихъ товарищей, одушевляясь великодушной ревностью везти путешественниковъ. Нечего сказать, стоило взглянуть на рыдванъ, въ которомъ принуждены были ѣхать мы въ Аѳины; но насъ утѣшала мысль, что Алкивиадъ и Кимонъ ѣзжали въ экипажахъ еще менѣе комфортабельныхъ. Почти въ продолженіе всей дороги видѣли мы предъ собою красноватую гору, на верху которой возвышается Акрополисъ, а у подошвы бѣлѣютъ городскія зданія. Эту широкую, желтую и безплодную долину, гдѣ мелькаютъ мѣстами одни только захирѣлые оливковыя деревья, охватили со всѣхъ сторонъ такія живописныя горы, какихъ не видалъ я еще ни разу. Ничего нѣтъ въ нихъ дикаго и грандіознаго; но онѣ какъ-то необыкновенно аристократичны. Розовыя облака тихо клубились вокругъ свѣтлыхъ вершинъ ихъ. Назвать гору аристократичною — такое выраженіе можетъ казаться афектаціею или нелѣпостью; но эти возвышенности Аттики также не похожи на другія горы, какъ, напримѣръ, Ньюгэтская тюрьма не похожа на клубъ путешественника. Одно зданіе тяжело, мрачно и грубо; другое легко, изящно и весело. По-крайней-мѣрѣ я такъ думаю. Народъ, для котораго природа построила такой великолѣпный дворецъ, могъ ли не быть благороденъ, блестящъ, храбръ, уменъ и художественъ? Во время дороги мы встрѣтили четырехъ Грековъ, которые ѣхали на лошакахъ; другіе четверо играли въ засаленныя карты подлѣ барака, названнаго англійскими поэтами: домомъ полудороги. Должна ли красота внѣшней природы облагораживать душу человѣка? Проѣзжая Варвикширомъ, вы думаете, что Шекспиръ, родясь и блуждая посреди чудныхъ долинъ и лѣсовъ, долженъ былъ отъ вліянія самой уже природы усвоить это художественное чувство, которое, какъ цвѣтокъ или роса, покоится на всѣхъ его твореніяхъ; но грубый ткачъ Ковентри и сварливый сквайръ Лимингтона смотрятъ съ младенчества на тѣ же самые пейзажи, а какая же въ томъ польза для нихъ? Вы трактуете о природѣ и климатѣ прекрасной Аттики, какъ о вещахъ, способныхъ облагородить душу Грека. Но эти сальные, оборванные погонщики, которые съ крикомъ и бранью дуются въ карты за три часа до полудня, которые вооружены съ головы до ногъ и между тѣмъ трусятъ подраться, развѣ не явились они на свѣтъ Божій въ той же самой Греціи, гдѣ родились извѣстные герои и философы? Однако же домъ полудороги остался далеко за вами, и вотъ мы въ столицѣ короля Оттона.
Я не видалъ въ Англіи мы одного города, который можно бы сравнить съ Аѳинами; потому что Гернъ-Бэй хотя и разрушенъ теперь, но все же были нѣкогда потрачены деньги на постройку домовъ въ немъ. Здѣсь же, за исключеніемъ двухъ-трехъ десятковъ комфортабельныхъ зданій, все остальное немного лучше широкихъ, низенькихъ и разбросанныхъ какъ ни попало избушекъ, которыя украшены кое-гдѣ орнаментами, съ очевидной претензіею на дешевую элегантность. Но чистота — вотъ элегантность бѣдности, а ее-то и считаютъ Греки самымъ ничтожнымъ украшеніемъ. Я добылъ планъ города, съ публичными садами, скверами, фонтанами, театрами и площадями; во все это существуетъ только на бумажной столицѣ; та же, въ которой былъ я, жалкая, покачнувшаяся на бокъ, деревянная столица Греціи не можетъ похвалиться ни одною изъ этихъ необходимыхъ принадлежностей европейскаго города.