их мире, и с наступлением ночи приблизился к особняку. Звонком в дверь он ничего не добился, да и не ожидал, что кто-то откроет, поэтому вошел через заднюю дверь — сигнализацию так и не включили после взлома, а замок не заменили. Видимо, младший Моро не оправился от потери в достаточной мере, чтобы думать о делах насущных, а без его ведома никто не смел делать что-то на территории особняка.
Вивьен нашелся в гостиной, и сначала Арман решил, что он тоже отправился вслед за отцом и братом, ведь пульс не прослушивался. И не прощупывался. Арман поднял голову Вивьена, потянул вверх веки, увидел, что глаза закатаны, но дыхание все же есть, оглядел рассыпанную по полу и столу «пыль», смахнул все, что смог собрать, в пакет, а затем, высыпав в раковину в ванной, включил воду. Шеф не похвалил бы его за уничтожение вещдоков, но Арман рассудил, что это сейчас только усугубит дело. Утром нагрянут полицейские с ордером на обыск, чтобы перелопатить тут все, что не успели три дня назад, и Вивьена привлекут за хранение, а он и так в одном шаге от обвинения в убийстве. Зачем сам ввязался в это, пока Арман понять не мог, но оставаться в стороне не получалось.
Когда ванна набралась до половины, он закрыл кран и вернулся с безвольно висящим на руках телом, но стоило уронить его в ванну, как Арман тут же получил ногой в живот. Вивьен вырывался, но сил, чтобы выбраться, все равно не хватало — то ли Арман был сильнее, то ли поспособствовала изнуряющий нервы и тело коктейль из «пыли» и алкоголя.
— Отпускаю, — сказал Арман, убирая руки с его плеч, и Вивьен рывком встал.
Ничего не сказал он только потому, что не мог — челюсти сжало от холода. Содрав с себя мокрую одежду, он сдернул с крючка у зеркала халат, завернулся в него и попытался расправить полотенце. Даже стоя у двери, Арман слышал, как стучат его зубы. За те несколько минут, что Вивьен пробыл без одежды, он убедился, что никаких свойственных всем фейри физических уродств у него нет. Либо он плохо рассмотрел все остальное, застопорившись на гибкой спине и острых лопатках, а затем на ногах.
— Ты как человек, — произнес Арман, приближаясь. — Прижмись плотнее, станет легче.
Вивьен смотрел исподлобья, явно не понимая, что от него хотят, и Арман привлек его к себе, обхватив руками за пояс. Большую часть времени его тело оставалось холодным — так было проще экономить энергию и не растрачивать ее впустую, но, когда было необходимо, он мог повышать температуру до ста восьми градусов по Фаренгейту. Смертельных для человека и таких нужных, когда приходится сушить на себе рубашку, попав под дождь.
Прижатый к горячей груди, Вивьен затрясся еще больше, замычал, пытаясь что-то сказать, но осознал тщетность попытки и стоял, прильнув, пока дрожь не схлынула. От него пахло выстиранным халатом и потом — из подмышек, паховых ямок и за ушами, это было нормально для любого, кто не посещал душ несколько дней. Ничего необычного и отталкивающего, удивляло только то, что Арман определил этот его естественный запах как возбуждающий, подстегивающий инстинкты охотника и пробуждающий более глубинные потребности, чем голод. Пожалуй, если бы Вивьен не отстранился спустя некоторое время, руки Армана оказались бы у него под халатом. И Арман не смог бы объяснить почему.
— Я выплюну свой желудок, если не глотну, — добравшись до стола в гостиной и наливая в стакан золотистую жидкость из бутылки, произнес Вивьен. — Как давно я… тут?
— Три дня. Остатки «пыли» я уничтожил, только вызови уборщиков до того, как завтра явится полиция.
— Зачем пришел ты? За ней?
— Хотел убедиться, что ты в своем уме.
И не отправился по следу убийцы, чтобы вырезать всю его семью, как это сделал один не слишком сдержанный вампир, — хотелось добавить, но Арман промолчал. Вивьен, глотнув из стакана, отодвинул его и принялся растирать щеки и шею ладонями, пока губы не порозовели.
— Утром я решу все дела с кремацией и журналистами, они наверняка тоже ночуют за воротами, как и ваши люди, — проговорил он задумчиво, но уже не заторможенно. — Так и не выяснили, куда пропала наша охрана?
— Никто не может ответить, — сказал Арман. — Записи стерты за весь тот день. Тебя будут допрашивать не один раз.
— Пусть. Мне нечего скрывать.
— Есть предположения, кто мог это сделать?
— Никаких. Точнее, будут, но после того, как я попрощаюсь с родными.
На церемонию погребения Арман тоже пришел. Вивьен стоял в стороне от родственников и друзей погибших, слушал слова прощания и смотрел куда-то за спины, на ветки деревьев. Арман, закинув ногу на ногу, сидел на мраморной скамье неподалеку, у могилы, где вместо надгробия возвышалась статуя ангела, позеленевшая от времени и повышенной влажности. Там, где по воле заказчиков раньше была нанесена золотая краска и теперь осыпалась, камень потемнел, и ангел плакал черными слезами. Кладбище считалось старым, таких статуй здесь можно было насчитать более двух сотен, тут давно никого не хоронили, но делали исключения для фамильных захоронений — Моро-старшего и его сына зарыли рядом с более древними могилами рода. Тут же лежала и приемная мать Вивьена.
Кладбища Арман любил. Как бы банально это ни звучало. Эстетику полустертых табличек, ряды надгробий — как дольмены, вросшие в землю и дающие ее силу, статуи, зеленый бархат мха на плитке, тишину и покой. Особое место, где время застывало пленкой инея на прошлогодних листьях, закрытый маленький мирок вечно спящих. И никогда не просыпающихся, потому что упырей Арман еще ни разу не встречал.
То, что кто-то наблюдает за происходящим вместе с ним, Арман учуял тоже по запаху — отчетливо ввинтилась в нос могильная сырость, густой запах свежего чернозема, затем за правым плечом этот кто-то прошелся, не таясь. Арман медленно повернул голову и встретился со взглядом алых глаз. Свечение, исходившее от них дымкой, мазалось по черной шерсти как гуашь. Огромный черный пес просидел до конца церемонии и исчез, как только все начали расходиться. Дождавшись этого, Арман убрал руку с кобуры и направился к Вивьену, который продолжал стоять у надгробий.
— Выпьете со мной, господин полицейский? — спросил Вивьен негромко. — Я угощаю.