Читать интересную книгу Духовное путешествие - Антоний Блум

      Таким образом, смирение вовсе не заключается в постоянном усилии принизить себя и отвергнут человеческое достоинство, которым Бог наделил нас, которого Он требует от нас, потому что мы Ему цеп, а не рабы. Как видно на примерах святых, смирение не рождается в них единственно из осознания греховности, потому что и грешник может принести Богу сокрушенное, кающееся сердце, а одного слова прощения достаточно, чтобы изгладить все зло, прошлое и настоящее. Смирение святых происходит из видения славы, величия и красоты Божией, смирение рождается даже не по контрасту, а из сознания, что Бог настолько свят, из откровения такой совершенной красоты, такой поразительной любви, что единственное, что остается сделать в Его присутствии - это пасть перед Ним в благоговении, радости и изумлении, Когда святую Терезу охватило яркое переживание всепоглощающей любви Божией к нам, она пала на колени со слезами радости и изумления; поднялась она уже новым человеком; видение любви Божией оставило ее в "сознании неоплатного долга". Вот подлинное смирение - а не уничижение.

      Не испытываем ли мы чувства глубокого смирения, когда кто-то любит нас - что всегда бывает незаслуженно? Мы ведь знаем, что любовь нельзя заслужить, купить, добиться силой, - мы получаем ее, как дар, как чудо. В этом начало смирения. "Бог любит нас даром", - говорит святитель Тихон Задонский.

      Смирение - это такое положение, когда человек стоит перед лицом Бога, Который его видит, и перед лицом человека, который этого и не замечает; смирение совершенно естественно ищет самого низкого положения, как вода сама уходит в глубины. Смирение означает полную открытость Богу, отдачу себя в Его волю, готовность все принять от Него - из его рук или через посредство других людей, без громких слов о своем ничтожестве, потому что смирение - не самоуничижение, а просто предстояние Богу в изумлении, радости и благодарности.

      Это единственный способ освободиться от страха общественного мнения, от рабской зависимости, которая не дает нам найти в себе мужество и изыскать возможность перемениться, поскольку мы выбрали критерием поведения человеческие ценности. Как только мы освобождаемся от этого, мы остаемся наедине с совестью, где ясно звучит голос Бога, провозглашающий суд Божий, дарующий нам силу начать жить в полную меру и свободно. Мы знаем, что это нам доступно, потому что бывают моменты, когда каждый из нас вдруг перестает зависеть от общественного мнения, - моменты глубочайшего опыта, когда мы становимся подлинными, вырастаем в полную меру своего человечества. Мелочность тогда спадет с нас, словно шелуха, и развеивается. Когда нас охватывает большое счастье или когда горе пронзает наше сердце, когда мы полностью захвачены каким-нибудь внутренним переживанием, мы забываем - хотя бы на одно мгновение - о том, что могут о нас подумать люди. Когда мы узнаем о смерти близкого нам человека и охвачены скорбью, нам безразлично, одобряют ли нас окружающие. Когда после долгого отсутствия мы встречаем того, кого любим, мы, не задумываясь, бросаемся в его объятия, нимало не беспокоясь, что толпа сочтет наше поведение нелепым.

      Все это оказалось возможным для Закхея, потому что он отбросил в сторону всякие человеческие соображения и решился увидеть, и эта решимость позволила ему приблизиться к Богу, пережить опыт откровения Живого Бога. Вот уже тысячелетия каждая человеческая душа ищет этого Бога, Которого встретил Закхей, Живого Бога, столь отличного от застывших образов, какие предлагают всевозможные, сменяющие друг друга религии. В IV веке святой Григорий Богослов сказал, что если бы мы собрали из Священного Писания, из Предания и опыта Церкви все, что человек смог узнать о Боге, и создали бы из всего этого стройный образ, как бы прекрасен ни был этот образ, мы создали бы идола. Потому что как только мы создаем образ Божий и говорим: "Смотрите, вот Бог", мы сразу подменяем нашего динамичного, Живого, неизмеримо глубокого Бога чем-то ограниченным, придаем Ему человеческий масштаб, поскольку всякое откровенное знание должно быть в меру человека; в откровении нет ничего сверх меры, иначе, будь оно бесконечно велико или бесконечно мало, оно бы ускользнуло от нашего понимания. Все, что нам было известно о Боге вчера, не соответствует сегодняшнему или завтрашнему знанию. Я хочу сказать, что я не могу поклониться Богу в пределах того знания о Нем, которое у меня есть в данный момент, оно - граница. Бог, перед Которым я становлюсь в молитвенном поклонении, это Бог, знание о Котором подвело меня к точке, где я могу встретиться с Ним вне человеческих образов и умственных представлений. Я стою перед Неведомым Богом, тайна Которого вечно раскрывается перед нами и Который, однако, остается бесконечно неисследимым.

      Чтобы помочь людям увидеть Бога, бесполезно придумывать новые Его образы. Если мы твердим: "Сотни лет назад люди открыли, каков Бог, я вам это расскажу", - люди вправе ответить нам: "Если бы вы это знали, это было бы очевидно". А это не очевидно! Если бы кто-то из нас был действительно откровением Христа, люди могли бы сказать: "Я видел лик Христов". Вспомните отрывок из Послания к коринфянам, где апостол Павел говорит, что Бог просветил нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа. Подобное высказывание есть у одного православного подвижника: "Никто не может отвергнуться мира, пока не увидит свет вечности хотя бы на лице одного человека". Если бы мы были подобным откровением, нам не приходилось бы искать множество способов, как бы описать Бога. В "Отечнике" есть рассказ о том, как один великий подвижник встретил трех монахов. Двое из них стали задавать ему бесчисленные вопросы, а третий молчал. Наконец, подвижник обратился к нему сам: "А ты разве не хочешь о чем-нибудь спросить меня?" - "Нет, - ответил тот, - мне достаточно смотреть на тебя". Есть и другой рассказ о том, как епископ Александрийский должен был посетить монастырь. Братия просили одного монаха произнести слово приветствия, но тот отказался. "Почему?" - удивились монахи. "Если он не поймет мое молчание, он ничего не поймет из моих слов".

      Так открыл Христа Закхей, так Господь говорил с ним, подобно тому, как Он безмолвно говорил с Петром в ночь, когда был взят: Тогда Господь, обратившись, взглянув на Петра, и Петр, выйдя вон, горько заплакал (Лк.22, 61). Бог, Чей взор проникает глубины, будет судить не по взгляду очей Своих (Ис.11, 31).

      Он проникает сердце и испытывает внутренность (см. Иер.17, 10), и Он же раскрывает наши глаза и избавляет нас от фарисейства и самообмана, и спасает нас от порабощения страху человеческому!

ПРИТЧА О МЫТАРЕ И ФАРИСЕЕ

 Сказал также к некоторым, которые уверены 6ш о себе, что ми праведны, и уничижали других, следующую притчу: два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя ей в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18, 9-14).

Эта притча ставит нас перед лицом человеческого и Божиего суда. Фарисей входит в храм и встает перед Богом. Он уверен, что имеет на это право: ведь его поведение до мелочей соответствует закону, который Сам Бог дал Своему народу, - не говоря о бесчисленных правилах, которые старейшины народа и фарисеи выработали на основании этого закона, превратив их в пробный камень благочестия. Область Божия ему родная; он принадлежит к ней, он стоит за Бога, - Бог постоит за него. Божие

      Царство - это область закона, и тот, кто подчиняется закону, кто стоит за него, тот безусловно праведен. Фарисей полностью во власти формального ветхозаветного видения вещей; в понятиях этого Завета исполнение закона может сделать человека праведным. Но закон не мог одного: он не мог дать Жизнь вечную, потому что Жизнь вечная заключается в том, чтобы знать Бога и посланного Им Иисуса Христа (см. Ин.17, 3), знать Его знанием не внешним, каким было знание фарисея, будто Вседержавного Законодателя, - а знанием на основе тесных личных отношений, общей жизни (Вы во Мне, и Я в вас. Ин. 14, 20). Фарисей все знает о том, как поступать, но ничего не знает о том, каким следует быть. За всю свою праведную жизнь с одним он ни разу не сталкивался, он никогда не понял, что между Богом и им могут быть отношения взаимной любви. Он никогда ее не искал, он ни разу не встретил Бога Исайи, Который столь свят, что перед Ним вся праведность наша - как запачканная одежда... Он уверен, что между Творцом и Его творением существует неизменные, раз и навсегда установленные, застывшие отношения. Он не увидел в Священном Писании историю любви Бога к миру, который Бог сотворил и который так возлюбил, что отдал Сына Своего Единородного ради его спасения. Он живет в рамках Завета, понятого им как сделка, вне каких бы то ни было личных отношений. Он видит в Боге закон, а не Личность. Он не видит оснований осудить себя; он праведен, холоден, мертв.       Не узнаем ли мы в этом образе себя, и не только самих себя, а целые группы людей? 06 этом превосходно сказано в следующих строчках: