Читать интересную книгу Запасная столица - Андрей Павлов

«16 октября 1941 года сотрудников посольства в Москве привезли на Курский вокзал, а уже вечером отправились в путь. Через трое суток, переехав широкую реку и догадавшись – это Волга, дипломаты прибыли в Куйбышев. Начальник протокольного отдела НКИД СССР ходил вдоль состава, предлагая выгрузиться. Нас, семерых младших сотрудников, привезли в старинный особняк, пустой. В комнатах мы обнаружили только около двадцати железных кроватей, что напоминало недавнюю здесь, очевидно, больницу. Стали устраиваться, покупая мебель где придется. Позже, делясь своими впечатлениями с другими дипломатами, мы выяснили, что нашему посольству досталось самое лучшее здание из всех. Мы были приятно удивлены: вскоре открылся «Гастроном» для дипломатического корпуса с икрой и водками. Окна магазина были забелены мелом, чтобы простые жители не могли увидеть на полках настоящие яства для иностранцев. У входа всегда стояли двое солдат эн-ка-вэ-дэ. Мы скоро освоились. Особенное удовольствие нам доставляли оперные спектакли в Большом театре с прекрасной музыкой и голосами. А драматический театр, по незнанию русского языка, был, к сожалению, недоступен. Зимой катались на лыжах. Летом, загорая на берегу Волги, купались, играли в мяч. И даже совершили на лодке знаменитую «Жигулевскую кругосветку». Часто бывали в пригородных деревнях, интересуясь бытом крестьян…»

Летом 42-го мы, ребятишки, тоже купались в Волге. Только помнится мне другое: шли мимо нас пассажирские пароходы, раскрашенные в рыже-зеленые тона, с красными крестами на бортах. Будто призраки крались они поближе к берегу, насколько позволял фарватер. А уютных пригородных водных трамвайчиков, на которых мы катались «зайцами», к августу не стало видно: отправили их к Сталинграду на переправы войск, в верную гибель под бомбами.

И опять мне вспоминается тетя Тоня, соседка в коммунальной квартире, выбиравшая из мусорных ведер в коридоре картофельные очистки. Жила она всего-то в четырех с половиной кварталах от шведского посольства, где к столу подавали икру красную и черную. Тетя Тоня во всю свою жизнь, даже послевоенную, так и не попробовала, поди, икры, ни той, ни другой.

А дядя, Алексей Андреевич, в домашнем содоме, в холоде военных зим, тайком отдавая свои крупицы сахара детям, кроме работы еще и диссертацию писал. О необходимости блюсти чистоту реки Волги. И вскоре после войны он доктором медицинских наук стал.

Лето 42-го я еще жил впечатлениями чрезвычайного события, происшедшего со мной в осень минувшую. Не иначе как судьбой было определено: именно в годину Великой Отечественной я прочел «Войну и мир» Л. Толстого. Здесь есть, мне и нынче кажется, какая-то связь, тайная.

В школе я не отличался заметными успехами. Часть мальчишек из моего класса, те, кто выглядел посильнее, ушли в ремесленное училище авиационного завода. Я завидовал им: они надели добротные черные шинели с молоточками в петлицах. Их учили собирать военные самолеты. И самое главное и завидное – ребята, в отличие от меня, были всегда сыты. Почти сыты. Из дверей столовой, куда ремесленники ходили четким строем, пахло невыносимо вкусно. Однажды я заговорил с матерью о ремесленном училище – не пойти ли и мне? Она не стала и слушать. Я жил в сомнениях: то ли учить уроки, то ли нет? А вдруг завтра я все-таки уговорю мать? И зачем во время войны зубрить зоологию, например? А уроки рисования! Что проку, если я научусь в совершенстве рисовать спичечный коробок «Гигант» или пустой кувшин? Немцы захватили Можайск! Маршевые части шли теперь по шоссе и днем, не дожидаясь ночи.

Мое беспризорство окончилось разом с неожиданным приездом в наш дом материной сестры Евдокии Андреевны. Это была суровая и властная старуха. Даже мать, как мне казалось тогда, побаивалась ее. Многие годы, начав еще до революции, она учила ребятишек начальных классов. Да, моей мальчишеской вольнице в один из октябрьских ненастных дней наступил конец.

– Ну, а как твои успехи в школе? – спросила меня Евдокия Андреевна. – Шестой класс – трудный.

Очевидно, на моем лице отразилось откровенное нежелание говорить о школьных делах.

– Может быть, ты все-таки покажешь мне свой дневник? – настаивала гостья.

Отступать было некуда. Я достал из сумки документальное подтверждение своих более чем скромных успехов.

– За прилежание я бы тебе поставила «плохо», – строго сказала Евдокия Андреевна, взяв в руки истрепанный до безобразия дневник. Она открыла его и принялась читать записи. Ее молчание было красноречивее упреков.

Я с тоской смотрел в запотевшее окно. Шел дождь, в комнате стояла сырость.

– Даже по рисованию «посредственно», – оскорбленно произнесла Евдокия Андреевна. – Дальше некуда.

Я виновато шмыгнул носом.

– А спичИчный кАрАбок, между прочим, пишется не так. Ты русский человек, и тебе должно быть совестно… Вот что мы сделаем: сейчас же, не откладывая, мы начнем с тобой писать диктант. Да, да – диктант! Я хочу проверить поглубже, на что ты способен. Достань тетрадь и перо.

По безжалостно-суровому тону я понял – возражать было бы опрометчиво. Я извлек из сумки тетрадь, чернильницу-непроливайку и обгрызанную ручку.

– Готов?

– Да.

– Боже мой, что это? – воскликнула Евдокия Андреевна. – Ты пишешь пером «рондо»? Ведь это же запрещено в школе! Теперь мне ясно, почему у тебя отвратительный почерк… Сейчас же смени! Лучше всего – «восемьдесят шестое» или, на худой конец, «скелетик».

Да, спору нет, писать «рондошкой» неудобно. Но откуда знать старой учительнице, как ловко играть им в перышки на переменах! Ведь оно же беспроигрышное. А запрещение… Нашим учителям осенью 41-го было не до того.

Безропотно, выпачкав пальцы, я сменил перо.

– Так, прекрасно. Готов?.. Из чего же нам почитать? – в раздумье произнесла Евдокия Андреевна. – Ах, да, у меня же есть с собой!

Она достала из своего чемодана толстую книгу. Краешком глаза я усмотрел, что там лежали еще три такие же, в одинаковом переплете.

– Давай выберем, – предложила Евдокия Андреевна, удобно усаживаясь. – На первый раз – что полегче. Да?

– Да, – охотно согласился я и обмакнул перо.

– Хороню, пиши: «Князь Андрей уезжал на другой день к вечеру»… Написал?

Дальше: «Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе». К себе… Теперь вот это…

Диктант показался мне скучным. Во всяком случае, он не походил на школьные. Какие-то князья, старый и молодой, да еще княжна Марья…

Когда Евдокия Андреевна проверяла написанное, я по удивленному лицу ее понял: произошло что-то поразительное. И сам я был вовсе ошеломлен тем, что, оказывается, я не сделал ни единой ошибки, если не считать неверно расставленных запятых… Что же это со мной случилось?

Мне стало даже не по себе.‹›br – Да ты просто-напросто лодырь! – воскликнула Евдокия Андреевна. – Теперь все ясно: ты отбился от рук…

Я сама возьмусь за тебя.

Я с опаской посмотрел на нее и промолчал. Свое решение Евдокия Андреевна сдержала.

Но те муки, какие я испытывал, уча уроки под ее, казалось бы, и незаметным, однако зорким взглядом, вскоре окупились сторицей.

…Утро. Серое. Зябкое. Евдокия Андреевна и я сидим в кухне – здесь теплее от вытопленной плиты. Я готовлю уроки. А Евдокия Андреевна в материных валенках и стеганой безрукавке, взобравшись с табуретки на плиту, уселась на перевернутом вверх дном бельевом железном баке.

Так ей совсем тепло. В руках у нее та самая книга, из которой она мне диктовала.

Что-то нынче плохо учится. Мысли мои далеко-далеко. Я рисую на промокашке хвостатых чертиков, девчоночьи головки. Сколько так проходит времени?.. Странно, что я не слышу голоса Евдокии Андреевны: «Ты невнимателен, сосредоточься»!

Я поднял глаза. То, что я увидел, поразило меня чрезвычайно. Суровые черты лица Евдокии Андреевны как бы разгладились. Странным тихим сиянием светилось ее лицо.

Она листала страницы, не замечая моего потайного взгляда. Вот едва различимая улыбка радости, наслаждения тронула ее губы. А еще через страницу будто тень прошла по ее лицу и страдание отразилось. на нем.

Странное чувство охватило меня: словно я присутствовал при совершении какого-то таинства, непостижимого для меня, и хотелось узнать – что же это за таинство?..

– Сколько времени? – оторвалась от чтения Евдокия Андреевна. – Батюшки, тебе в школу скоро! А я зачиталась. Что же ты молчишь. Поешь и отправляйся. Лицо ее вновь стало озабоченным и суровым. Она слезла со своего теплого помоста и принялась собирать тощий обед.

Я бросил завистливый взгляд на закрытую книгу. Это был роман «Война и мир» Льва Толстого. Я еще ничего не знал о нем, кроме десятка фраз из диктанта. Я сел обедать. Хлебал противный суп из чечевицы с редкими блестками подсолнечного масла.

Евдокия Андреевна, сидя против меня, опять открыла книгу. На ее лице скоро установилось отрешенно-торжественное выражение. Она даже не заметила, как я оделся и ушел в школу.