Может, просто не время? Может, иногда любовь не бьет током, не врывается в сердце бурным свежим, подобным вольному сквозняку, потоком, а наполняет тело и разум медленно?
Наверное, так. Наверное.
На тумбе глухо завибрировал и заерзал телефон; Аарон поморщился и наощупь отыскал трубку, взглянул на экран — «Каратель».
Другой бы на его месте, если бы обнаружил на экране сотового подобное слово, побежал бы в туалет стреляться (кому хочется видеть в гостях демона?), но стратег лишь улыбнулся — визиты друга он любил. Даже такие поздние.
— Слушаю. Канн.
— Слушай, Канн, — начали без приветствия, — я тут с работы еду. Забегу к тебе на пару минут?
— Забегай, — миролюбиво согласились в ответ. — Тебе я всегда рад.
— Угу. Буду минут через десять.
— Будь.
Телефон временно вернулся на тумбу, а после перекочевал в карман серых хлопковых, натянутых на голое тело шорт.
Чайник закипал неторопливо — знал, что собеседники не торопятся, — грелся, сопел, важно менял цвета на индикаторе температуры, пока хозяин дома искал в шкафу заварку.
— Тебе точно чай? Не бренди, не коньячку, не виски?
— Чай, точно. Я же сейчас домой, а там дочь. Какой коньячок?
Регносцирос лениво развалился на кухонном стуле, вытянул длинные ноги, сложил ладони на пряжке ремня и лениво улыбнулся.
— Что, Баалька не любит, когда от папы пахнет спиртным?
— По шее бы вам всем за «Баальку». Она — Луара.
Его друг хмыкнул. Да — да, Луара, но в простонародье с легкой руки их телепортера маленькое сокровище Алесты и Баала все звали исключительно «Баалькой», и ее отец знал об этом. Канн бы побился об заклад, что тот изредка и сам звал ее подобным образом.
Вот только не сознается, черт волосатый.
Регносцирос, впрочем, не злился и вообще этим вечером выглядел довольным жизнью.
— Что, съел полсотни младенцев? Чему улыбаешься?
Аарон разлил кипяток по чашкам и сунул туда пакетики с заваркой — те моментально всплыли на поверхность.
— Младенцев не ел, а вот пару нытиков на тот свет сегодня переправил.
— На какой еще «тот»?
— Тот, на котором они родились.
— Ясно. В общем, на сегодня отстрелялся.
— Ага. А ты как? Нормально?
— Нормально.
— Что‑то не похоже.
— С чего бы?
— Да рожа у тебя странная.
Они сидели за столом и пили чай.
Чай, блин, — Канн размешивал в кружке сахар и думал о том, что они похожи на старых бабок. Старых, шамкающих беззубым ртом бабок, коим если что и осталось в этой жизни, так это лишь вспоминать свое насыщенное и бурное прошлое.
Дожили.
— Как Мила?
— Хорошо. Сходили сегодня в ресторан, посидели. Представляешь, она упомянула о том, что хотела бы дом в южном районе города.
— Почему там?
— Мол, озеро рядом. «Ведь это так здорово — вставать по утрам, выходить на балкон и смотреть, как блестит под солнцем водная гладь».
— И что — будешь свой продавать?
Мужчина со шрамом промолчал, сделался хмурым.
— Не хочу. Я к этому привык.
— Может, привыкнешь и к новому? — корректно поинтересовался друг. — Изменения — это не всегда плохо.
Аарон долго молчал — слишком долго. Затем вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил и вдруг понял, что забыл открыть форточку. Моментально ощутил укол вины — Мила заворчит, что он опять курит в доме, — и вдруг разозлился. С каких пор он стал чувствовать себя виноватым из‑за курения? Его дом — где хочет, там и курит. И когда хочет. И сколько хочет.
А вина все не уходила.
Черт. Все ведь хорошо. Все хорошо, ведь так?
— Эй, у тебя все нормально? — черные глаза Баала прищурились, стали изучать коллегу и друга с двойным вниманием. — На тебе лица нет.
— А что есть?
Пепельница стояла у раковины — укоризненно чистая, отмытая до блеска женской рукой — Канн дотянулся до нее и нарочито громко грохнул стеклянным дном о кухонный стол. Поставил перед собой, зачем‑то толкнул пальцами.
— Шрам есть, а лица нет.
— Ну — ну.
И на этом ответ иссяк.
Регносцирос нахмурился.
— Слушай, да что у тебя не так? Дом есть, деньги есть, работой пока не заваливают, тренировками тоже — Сиблинг успокоился, — баба — пардон — женщина есть. Что еще нужно?
— Наверное, ничего.
— Ты счастлив с ней?
— С кем?
— Со своей Милой.
Тишина.
— Канн?
Тяжелое молчание.
— Аарон?
— Что?
— Ты ее любишь? Рад ее присутствию в своем доме?
И вновь вопрос остался без ответа.
— Ну, она тебе хотя бы нравится?
Затяжка, выпущенное под потолок облако дыма. Хозяин особняка тяжело, скрипнув стулом, поднялся с места, подошел к окну, открыл форточку — в его движениях Баалу виделась обреченность.
— Она… хорошая, — послышалось спустя минуту. — Не придраться: стирает, убирает, постоянно что‑то готовит, заботится.
На слове «заботится» во фразу почему‑то и вовсе забралась грусть.
— Но я спросил не об этом.
Аарон какое‑то время молчал — стоял, опершись на оконную раму, смотрел во двор, затем повернулся. Отозвался и вовсе неохотно.
— Что ты хочешь услышать? Я и сам многого понять не могу. Она ждет от меня кольцо, понимаешь? Мы уже месяц, как вместе. Злится, что я не рассказываю ей, кем работаю, дуется, когда не отвечаю на вопросы. Но я не готов. Я… не пойму.
— «Она» или не «она»?
— Да.
Теперь замолчал и потягивающий чай брюнет — долго смотрел в чашку, размышлял о том, какой стоит дать совет.
— Иногда для того, чтобы что‑то стало понятно, нужно расстаться. Хотя бы на время.
— Угу, — ехидной крякнули от окна и прикурили вторую сигарету, — это как — «Ехай, Мила, отсюда?»
— Ну, можно не «ехай», а сказать, что тебе дали задание.
— Для этого придется объяснить, кем я работаю.
— А в чем проблема?
— В том, что она может этого не принять.
— Так пусть этот момент и станет для тебя показательным — твоя женщина примет тебя таким, какой ты есть.
Точно. Если уж Алеста приняла Баала, то почему бы Миле не принять Аарона? Вот только Канн отчего‑то не был ни в чем уверен.
— Думаешь, временное и «вынужденное» расставание поможет мне разобраться?
— Больше, чем если ты продолжишь сидеть на собственной кухне и жалеть себя.
— Я не жалею, — рыкнули зло.
— Я вижу.
Регносцирос бывал излишне прямолинейным и часто жестоким, но Аарон ценил эти качества.
— Оторви уже жопу, открой ей правду и вали на задание. На несколько дней, а еще лучше — на пару недель. Гарантирую: вернувшись, ты будешь знать ответы на все вопросы и перестанешь походить на хлюпика.