Читать интересную книгу Частный детектив Выпуск 5 - Элистер Маклин

— Н-ну… Конечно… Вероятно, мог. Только не понимаю, при чем тут Рори?

— Просто мне не хочется, чтобы бедный мальчуган бродил вечерами по улицам. Ведь так можно и простудиться. Или даже стать жертвой ограбления. — Харлоу замолчал, как бы обдумывая что–то. — А-а, вот и идея!

— О, Джонни, перестань! Перестань! Я понимаю, что он не может смотреть на тебя без ненависти, не хочет даже говорить о тебе с тех пор… с тех пор… как…

— С тех пор, как я сделал тебя калекой.

— О, Боже мой! Он мой брат, Джонни, но ведь он — не я. Что я могу, если… Послушай, что бы он ни таил против тебя, неужели ты не можешь забыть об этом? Ты самый добрый из всех. Самый добрый человек на свете.

— Доброта ничего не дает, Мэри.

— И все равно ты добрый. Ты великодушный. А он ведь еще мальчик. Ты же мужчина. Чем он тебе опасен? Что он может сделать?

— Ты бы посмотрела, что может сделать десятилетний вьетнамец, когда у него в руках автомат.

Она порывалась встать. В глазах девушки блестели слезы.

— Я не должна была тебе надоедать. Спокойной ночи, Джонни.

Он мягко удержал ее руку, и Мэри не сделала попытки освободиться, просто сидела, ожидая чего–то, с отрешенным в отчаянии лицом.

Он сказал:

— Прошу тебя, не уходи. Я просто хотел удостовериться…

— В чем?

— Как ни странно, теперь это не имеет значения. Забудем о Рори. Поговорим о тебе. — Он подозвал официантку. — Прошу вас, повторите, пожалуйста.

Мэри посмотрела на него и на вновь наполненный стакан.

— Что это? Джин? Водка?

— Тонизирующий напиток с водой.

— О, Джонни!

— Что ты заладила: “о, Джонни! о, Джонни!”? — Нельзя было понять, искренне или притворно это раздражение. — Ну, ладно, ты, говоришь, беспокоишься. Хочешь, отгадаю причину твоего беспокойства? Тебя волнуют наши отношения и отец… Боос неважно выглядит, осунулся. По–моему, он переживает из–за твоей матери. Ну и из–за меня, конечно.

— Из–за матери? Откуда ты знаешь? Ведь об этом знают только два человека: отец и я.

— Подозреваю, что Даннет тоже в курсе. Ведь они близкие друзья. Впрочем, не уверен. Но мне рассказал твой отец, сам лично, месяца два назад. В то время шеф еще в меня верил.

— Прошу тебя, Джонни…

— Что ж, это уже лучше, чем “о, Джонни!”. Несмотря на все, что произошло, думается, он мне еще доверяет. Только прошу тебя, не говори ему о нашем разговоре, я обещал абсолютно никому об этом не рассказывать. Обещаешь?

— Обещаю, Джонни.

— Последние два месяца твой отец не отличался общительностью. И вполне понятно, по какой причине. Я не чувствовал себя вправе задавать ему вопросы… Скажи, Мэри, с тех пор… Никаких сведений ты не получала за эти три месяца, что ее нет?

— Ничего, решительно ничего не известно. А ведь она всегда звонила нам, когда бывала в отъезде. Чуть ли не каждую неделю писала письма…

— Твой отец не пытался навести справки?

— Папа — миллионер. Неужели ты думаешь, что он не испробовал всего, что только возможно?

— Да, конечно. Чем я могу тебе помочь?

Мэри хрустнула пальцами. Глаза ее были полны слез.

— Ты мог бы устранить вторую причину его беспокойства.

— Ты имеешь в виду меня?

Девушка молча кивнула.

А между тем Макелпайн предпринимал решительные шаги в исследовании причин собственного беспокойства. Он и Даннет стояли перед дверью в номер Харлоу, и Макелпайн вставлял ключ в замочную скважину.

Даннет опасливо огляделся и сказал:

— Не думаю, что дежурный администратор поверил хоть одному вашему слову.

— Какое это имеет значение? — Макелпайн повернул ключ.

— Важно только то, что я получил ключ от номера Харлоу. Разве не так?

— А если бы не получили?

— Значит, пришлось бы взломать эту чертову дверь. Если вы не забыли, однажды я уже это проделал.

Они зашли в номер. Молча и методично принялись осматривать комнату, заглядывать во все мыслимые и немыслимые места. Надо прямо сказать, что в гостиничных номерах число мест, где можно что–нибудь спрятать, весьма ограниченно. Не прошло и пяти минут, как обыск был завершен. Результат его оказался столь же успешным, сколь и удручающим. В недолгом немом молчании они смотрели на то, что обнаружилось под кроватью Харлоу: четыре непочатые бутылки виски и еще одна, наполовину опорожненная.

— О, Господи! — вздохнул Даннет.

Макелпайн кивнул. Перед ним стояла довольно неприятная дилемма: или дать чемпиону последнюю возможность участвовать в международных гонках, или, пользуясь найденными уликами, сейчас же избавиться от него.

— Что будем делать? — опросил Даннет.

— Унесем с собой это проклятое зелье, вот что!

— Но ведь он заметит. И притом, сразу. Насколько мы его теперь знаем, первое, что он сделает, вернувшись сюда, это бросится к своим бутылкам.

— Плевать мне на то, что он заметит! Не побежит же он вниз с криком: “Я Джонни Харлоу! Кто–то выкрал из моего номера пять бутылок шотландского виски!” Нет, он ничего не сможет ни сказать, ни предпринять.

— Конечно, не сможет… Но он будет знать, что бутылки взяты. Какие мысли, по–вашему, возникнет у него в голове?

— Очень интересно, какие мысли могут взбрести в голову начинающему алкоголику? И скажите на милость, почему он решит, будто устроенный досмотр — это дело наших рук? Вряд ли он придет к подобному выводу, ведь если бы эти бутылки обнаружили мы, на него обрушилось бы само небо. Я считаю, скорее так подумал бы он. Но небо на него не обрушится, мы не пророним ни слова. До поры, до времени. Поэтому он придет к выводу, что бутылки у него украл какой–нибудь воришка, возможно, кто–то из членов команды. Ведь среди команды тоже, есть люди, способные на мелкое воровство.

— Значит, мы ничем не сможем ему помочь?

— Мы — не сможем… О, будь я проклят!

— И будь он тоже трижды проклят, этот Харлоу!

— Уже слишком поздно, моя Мэри, — сказал Джонни. — Я больше не могу водить гоночные машины. Дошел до точки. Спроси кого угодно.

— Я не об этом. Я о том, что ты пьешь…

— Я? Пью? — Харлоу, как всегда, был невозмутим. — Кто это говорит?

— Все.

— Значит, все лгут!

Со щеки Мэри на ее ручные часы капнула слеза, но Джонни, даже если и заметил это, не сказал ни слова. Помолчав, Мэри успокоилась и вздохнула:

— Я сдаюсь… Глупо было бы пытаться что–то сделать… Ты идешь вечером на прием к мэру?

— Нет.

— А я — то надеялась, мы пойдем вместе. Может быть, окажешь мне такую милость?

— Чтобы выставить тебя мученицей перед всеми? Нет!

— Но почему ты не ходишь на такие приемы? Ведь туда ходит каждый третий гонщик.

— Я не каждый третий гонщик. Я — Джонни Харлоу. Я — пария, отверженный. У меня тонкая и чувствительная натура, и я не люблю, когда люди не обращают на меня внимания и не разговаривают со мной.

Мэри коснулась его руки.

— Я буду разговаривать с тобой, Джонни. Ты же знаешь, я всегда буду с тобой разговаривать! Всегда!

— Знаю. — В тоне Харлоу не было ни горечи, ни иронии. — Я искалечил тебя на всю жизнь, и ты всегда будешь разговаривать со мной. Лучше держись от меня подальше, моя юная Мэри. Ведь я все равно что яд.

— Некоторые яды мне очень нравятся.

Харлоу сжал ее руку и поднялся.

— Пойдем. Тебе надо успеть переодеться к вечернему приему. Провожу тебя до гостиницы.

Они вышли из кафе. Одной рукой Мэри опиралась на трость, другой взяла Джонни под руку. Вторую трость нес он, приноравливая шаг к походке девушки.

Когда они медленно ковыляли по улице, из темного парадного выскочил Рори Макелпайн. Он сильно дрожал от холодного вечернего воздуха, однако не замечал этого. Судя по выражению удовлетворенности на лице мальчишки, мысли о чем–то более возвышенном и важном согревали его.

Он перешел на другую сторону улицы и двинулся вслед за сестрой и гонщиком, правда, держась от них на весьма значительном расстоянии. У первого же перекрестка он свернул и бросился бежать.

В гостинице он не только уже не дрожал, — обливался потом, поскольку не останавливался даже перевести дух. Прошмыгнув через холл, поднялся по лестнице. В своем номере вымылся, причесался, потренировался перед зеркалом, воссоздавая на лице выражение печальной покорности. Наконец достиг желаемого эффекта и отправился в номер, который занимал отец.

Постучал, услышал невнятное бормотание и вошел.

Номер Джеймса Макелпайна по всем меркам числился как самый комфортабельный в отеле. Будучи миллионером, Макелпайн мог себе позволить такую роскошь. Но в данный момент он не испытывал никакого наслаждения от своих возможностей и, откинувшись в мягком кресле, казалось, погрузился в какое–то угрюмое самосозерцание. Очнулся только в тот момент, когда сын прикрыл за собой дверь, войдя в номер.

— В чем дело, мой мальчик? Неужели нельзя было подождать до завтра?