Читать интересную книгу Солдаты афганской войны - Сергей Бояркин

Команда тут же громко дублируется курсантами:

— Взвод!.. Взвод!.. Взвод!

— Строиться.

— Строиться!.. Строиться!.. Строиться!

Все вскакивают и строятся в одних трусах. Дневальный уже стоит не у тумбочки, а у входной двери — на шухере, чтобы вовремя оповестить о приближении дежурного по части, и «вечерняя зарядка» начинается.

Вначале сержант, обычно — Стрепко, как самый молодой (дедам гонять курков — тоже труд) — перечисляет все отмеченные провинности накопившиеся за день и обязательно с указанием конкретных виновников: кто плохо сдал уставы, кто опоздал на построение, у кого были замечания на утреннем осмотре и прочее, прочее. Вывод один — чтобы этого впредь не повторилось, перед сном придется немного поработать всему взводу.

Первые дни усиленно отрабатывались команды «подъем-отбой». Чиркнув спичкой, сержант командует:

— Взвод, подъем! Строиться!

За те недолгие секунды, пока огонь ползет с одного конца спички до другого, надо успеть одеться и построиться. Если спичка погасла, а кто-то еще вошкается, следует общий отбой:

— Отставить! Херово одеетесь.

Сержант снова зажигает спичку:

— Взвод, отбой!

Теперь надо уже успеть раздеться, правильно уложить одежду на табурет, упасть в постель и накрыться одеялом. Так повторялось за один вечер десятки раз, добиваясь полного автоматизма в выполнении операций подъема-отбоя. Правда, хватило двух недель и взвод стал стабильно укладываться в норматив, поэтому потом сразу приступали к упражнениям лежа на кроватях.

— «Уголок» принять! — все, лежа на спине, задирают ноги кверху под сорок пять градусов и так держат до полного изнеможения. Сержант только контролирует:

— Ноги не подгибать! Держи выше!

Кто-то не может, пыжится вовсю, но его ноги падают — и он тут же получает удар кулаком в живот:

— Э-э! Быстро поднял ноги! Я сказал под сорок пять градусов!

Вскоре ноги падают у второго, третьего. Поддав и им, сержант дает команду:

— Отставить! — и не медля переходит к следующему упражнению.

Теперь мы начинаем отжиматься от коек. Мерно под счет до тех пор, пока не выявятся двое-трое отстающих. Этих слабаков сержант бьет в бок, с напоминанием о том, что хороший удар по почкам (по своему отрицательному воздействию на организм) заменяет две большие кружки пива.

Затем мы снова переворачиваемся в постелях на спину и начинаем писать коротенькое «письмо любимой бабушке». Для этого ноги вытягиваются ровно, носки ног также вытянуты по струнке, и каждый перед собой в воздухе выводит трогательное послание: «ЗДРАВСТВУЙ ДОРОГАЯ БАБУШКА!..» Пишем размашисто, без спешки, буква за буквой. Пресс от такой писанины каменеет, и уже едва хватает сил дописать сокровенное: «СЛУЖБА МНЕ НРАВИТСЯ!»

В качестве разнообразия к физическим упражнениям добавлялось «ночное вождение». Все спускались со своих теплых постелей на пол и ползали по-пластунски под койками и между ними.

Вечерняя зарядка длится около часа, от чего сон солдата становится еще крепче и слаще. Как считали сержанты: «Здоровый сон десантника — удар по Пентагону». Никто не страдал бессонницей — все отрубались за какие-то секунды и спали словно покойники. Единственной мыслью в угасающем сознании было, — день прошел — и хрен с ним!

Сразу после отбоя шарахаться нигде не положено, поэтому, если кому нужно постирать форму, подшить воротничок или написать письмо домой, то заранее надо предупредить дневального, чтобы тот растолкал тебя часа в два-три ночи, поскольку самому подняться среди ночи невозможно.

Только сомкнул глаза, дневальный уже будит:

— Эй, вставай.

— Что, уже два часа?

— Ровно два. Не засни, — и дневальный уходит к тумбочке.

До чего же вставать не хочется! Но откладывать больше некуда. Еще находясь в сонном состоянии, быстренько стиранул хэбэ в умывальнике и написал письмо домой — что служба идет нормально и скучать некогда. Все! Скорее в постель. Голова еще не коснулась подушки, как я уже погрузился в глубокий сон.

Присяга

Пройдя полный курс молодого бойца, на что отводилось почти полтора месяца, мы приняли присягу.

Выдался жаркий, солнечный день. Роты построились на плацу, все в парадках, все блестит: парадную форму готовили к этому знаменательному событию еще за несколько дней. В середине плаца расставлены накрытые красной скатертью столы, за ними стоят штабные офицеры. На почетном месте расположился караул со знаменем полка. В стороне любопытствующей толпой стояло несколько десятков родителей, специально приехавших на это важное мероприятие. Курсанты по одному строевым шагом выходят из строя, берут со стола красную папку с текстом присяги и громко, с интонацией, исполненной пафоса и решимости, зачитывают текст:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимаю присягу и торжественно клянусь… — чтобы не сбиться в эту торжественную минуту, присягу каждый уже знал наизусть — зубрили так, что от зубов отскакивало — специально сдавали зачет. — …Если же я нарушу эту мою клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.

Зачитав присягу, я расписался в лежащем на столе журнале. В эту секунду ни я, да, наверное, и никто другой, не задумывался над тем — зачем понадобилось столь пышное представление, венцом которого было поставить подпись в строке со своей фамилией — думать нас уже отучили. Только потом я узнал, что с того момента, как я присягнул на верность коммунистической партии и родному правительству, за провинности меня будет судить не гражданский суд, а военный трибунал.

Вся эта красочная бутафория тянулась несколько часов. От перегрева в полуденный зной двое курсантов упали в обморок. Но это не нарушило общий праздник. Когда все приняли присягу, нас строем повели в кинозал. Там показали патриотический фильм тридцатых годов «Партийный билет»: фильм о настоящих коммунистах, об их бдительности и высокой сознательности.

Курсанты любили смотреть кино. Нас сюда регулярно водили раза два-три в неделю — обязательно по воскресеньям и по праздникам. Фильмы были исключительно боевые: о Гражданской и Великой Отечественной войне, о революционерах. Лишний раз напомнить курсантам о преемственности поколений было делом нужным, и всегда шло на пользу. Все эти черно-белые, давно отснятые ленты вызывали у меня самый живой интерес, хотя до армии я их обычно не смотрел.

Никогда, чтобы не ворошить в памяти нежелательные воспоминания, не показывали фильмы об обычной гражданской жизни людей: ни на производственную, ни на бытовую тему, не говоря уже о приключениях или романтической любви. И тем не менее, чем были хороши эти фильмы, что во время их просмотра можно было полтора часика сидя поспать. Добрая часть зала, свесив головы на бок, «мочила фазу». Но вот что мы не могли смотреть без отвращения, так это современные цветные фильмы про воздушный десант, особенно — «В зоне особого внимания», хотя и снимался этот фильм на близлежащих территориях, и мы легко узнавали знакомые места, всегда когда он заканчивался, можно было услышать самую отборную брань:

— Ну и херня! Все навыдумывали! Сразу видно — эти пид..сы службы не нюхали!

— Этих козлов — да в нашу роту, хотя бы на недельку! А потом бы и снимали фильмы!

Тяжело в учении

Десантник должен стрелять метко, как ковбой, и бегать быстро, как его лошадь.

(Из альбома солдата)

В учебке мы трижды прыгали с парашютом. Ранним свежим утром привезут нас на аэродром близ поселка Кедайняй, и ждем самолеты часа два. А холодно! Место открытое, спрятаться от пронизывающего ветра негде. Чтобы хоть как-то согреться, приходилось сбиваться в плотные кучи, а когда подъезжали машины с парашютами, часть продрогших курсантов просто облепляла их горячие капоты, пока те не остынут. Но в целом день прыжков — сплошной отдых: загрузимся в самолет, полетаем около часа, прыгнем и снова ждем, когда все соберутся.

Прыгать мне нравилось. Я даже, чтобы подольше пролететь в свободном падении, специально не выдергивал кольцо и ждал, пока не сработает механизм принудительного раскрытия парашюта.

Обучали нас и искусству рукопашного боя. Отрабатывали приемы с оружием и без него. Построят нас пошире, и по разделениям выполняем несколько комплексов упражнений: то, издавая устрашающее обезьянье уханье, выделываем замысловатые движения телом и руками, то с диким воплем имитируем удар кулаком или ногой. Пользы от такого обучения немного, скорее это была просто дрессировка для показух.

— На черта это каратэ, если есть автомат? — рассуждал я логически. — Лучше бы из автомата стреляли почаще, а то пальнем из него всего-то раза два в месяц — разве это дело? Все машем автоматом, все машем — будто патронов к нему нет. Время-то идет — не в средние века живем — неужто в современной войне может случиться рукопашная схватка?