Читать интересную книгу Романтичный наш император - Лев Яковлев

— А ведь ее не любили.

С крошечной своей свитой — приставшие в дороге, посланные и добровольные, гонцы поотстали — прошел он комнатами Зимнего, полными склоняющихся перед ним людей, помедлил мгновение у закрытой двери, за которой на простой кушетке — доктора запретили переносить — умирала Екатерина. Бросил через плечо:

— Цесаревичей — в угловой кабинет! — и открыл дверь.

…Грузное тело казалось слишком большим для кушетки. Императрица семь часов, с того момента как упала здесь, не открывала глаз, не говорила ни слова. Став на колено, Павел нагнулся к ее руке, бессильно вывернутой, коснулся щекой оплывшего запястья. Поднимаясь, выхватил взглядом из стоящих вокруг камер-пажа Аркадия Нелидова, жестом позвал за собой.

Несколькими минутами спустя, выйдя из углового кабинета, Нелидов так же молча указал на дверь Ростопчину. Тот стремительной, пружинистой походкой, полой едва не задев кушетку, устремился вперед.

Павел стоял у стола, вполоборота к окну; лунный свет высеребрил небритую щеку.

— Вели подать свечей. Архив весь здесь?

— Весь. Государь… в разборе бумаг очень помог бы статс-секретарь Безбородко.

Император остро, исподлобья поглядел на Ростопчина, кивнул медленно.

…Шестой раз поменяли свечи. Павел все чаще распрямлялся от стола, вдыхал жадно воздух с привкусом гари — сложенные как попало дрова в камине дымили. Лихорадочно перебирал бумаги Ростопчин, проглядывая каждый листок; Безбородко глянул пару раз искоса ему под руку, приподнял бровь. Сам он работал спокойно, методично, быстро раскидывая по стопкам знакомые дела. Все ящики бюро были открыты, блестел у самой двери, на ковре, большой фигурно вырезанный ключ, отброшенный сапогом Ростопчина. Стопки на столе кренились; две самые высокие Безбородко осторожно придвинул друг к другу, подровнял, мягко проведя ладонями снизу вверх, — и, уголком глаза приметив, как нагнулся Павел к нижнему ящику, подался в его сторону. Медленно распрямляясь, Павел отстранил от себя перевязанный черной лентой пакет, поднял взгляд на статс-секретаря матери. Тот опустил ресницы и тут же, увидев, как натянулась под дрожащими пальцами лента, мотнул быстро головой в сторону камина.

Император смотрел в огонь, опершись о стол левой рукой. Его тошнило слегка — от сладкой горечи дыма, наверное; плясали над углями саламандры. Шелест за спиной кончился. Безбородко сказал негромко:

— Государь, цесаревичи… — И, выждав чуть, не дожидаясь ответа, пошел к дверям.

Александр и Константин, в гатчинских мундирах темно-зеленого сукна, неловко вытянулись перед стоящим у камина отцом.

— Вам придется принять на себя серьезные обязанности. Я намерен не быть шефом всей гвардии, но поручить вам по полку. Приказ о том завтра последует, но до того, с утра, вам надлежит расставить караулы.

Он помедлил, поймав недоуменные взгляды, заложил руки за спину:

— Многое надлежит переменить. Многое! Гвардия стала посмешищем армии, офицеры пренебрегают службой… идите!

Дверь из кабинета в комнату, где умирала Екатерина, была распахнута. Стоя у порога, Ростопчин жестом подзывал кого-то, приподнявшись на носках, чтобы видеть поверх голов; протиснувшись мимо него, Александр не столкнулся едва с Аракчеевым — тяжело дышавшим, в забрызганном грязью мундире.

— Постойте, Алексей Андреевич!

Аракчеев оборотил к цесаревичу землистое, осунувшееся лицо, облизнул пересохшие губы.

— Вам же надо переодеться! Весь воротник в грязи.

— Дорога разбита от самой Гатчины. Как армейский обоз прошел. Пустое. Да и не во что.

— Я дам вам, пойдемте!

По дороге Александр то и дело оборачивался, боясь, что кряжистый, сутулый полковник отстанет. У себя, оглядевшись торопливо, указал гостю на кресло и пошел в гардеробную. Без камердинера рубашки не сразу сыскались, но, выдвинув пятый или шестой ящик, он скользнул ладонью по прохладному батисту. Достал, встряхнул, проверяя; свету из комнаты, через раскрытую дверь, было довольно. Не задвигая ящиков, подошел стремительно к Аракчееву, так и не присевшему.

— Вот, Алексей Андреевич.

Тот сглотнул, прокашлялся, но, видно, так и не сумел прочистить горло, только кивнул благодарно. Отойдя чуть в сторону, повернулся спиной, стал расстегивать мундир.

…Когда начало блекнуть в рассветной дымке пламя свечей, императрица жила еще. Она не узнавала проходивших мимо кушетки в угловой кабинет людей, полуприкрытыми глазами уставясь на неплотно задвинутые драпри, В восьмом часу утра вышел из кабинета Безбородко с небольшим бюваром, остановился на мгновение у кушетки, наклонив голову. Глаза их встретились, но дыхание Екатерины осталось таким же, медленно-ровным, лицо не шелохнулось, не прервалась тоненькая ниточка слюны, стекавшая из уголка рта. Статс-секретарь достал из кармана платок, приложил к губам императрицы, промокнул, отложил на столик у кушетки. Вздохнул негромко и решительно пошел к двери.

* * *

Высокое зеркало в тяжелой резной раме вобрало его всего, с головы до ног, сделав еще чуть ниже ростом. Император вытянулся, вскинув брови и, отставя локти, усмехнулся: горькая морщинка дернулась в уголке губ.

Только что он отпустил назначенного три дня назад вице-канцлером Безбородко, больше трех часов выкладывавшего на стол перед государем бумаги, подобранные к тому случаю заранее. Не успевая вчитываться, вслушиваться, Павел поднял наконец голову:

— Так ли все плохо, Александр Андреевич?

— Хуже, государь. Держава у края. Армия, что в Тульчине собрана, на французов пойдет, только если англичане денег дадут, упас — нет. Банкирам амстердамским и гамбургским мы должны, заводы казенные в убыток держим. Это — зло видное, злее иное: поместья с молотка идут. Поручено было людям сведущим устав составить, чтобы не мог ни один дворянин призанять денег более, чем выплатить может, и банкротом не оказаться. Десять лет прошло, устава нет. Про мужиков — да вот, взгляните. До воцарения вашего велено им молчать было, и молчали, мерли тихо. Теперь — вот. Сельцо Святово Владимирской губернии. Помещик Михаил Фролович Енгалычев пашенную и сенокосную землю забрал всю себе, мужиков посадил на барщину семидневную… Простите, государь, мелочами утруждаю, но мелочами теми благосостояние государства колеблется. Енгалычев, видно, лес продать хотел, погнал мужиков рубить. Пишут — шестьсот бревен, поверить можно, кроме прочего, и священника подпись стоит. Нарубили — а сделка не состоялась, и велел Енгалычев крестьянам год спустя лежалый тот лес скупить до десяти копеек ствол, а у кого денег не нашлось, скотину в уплату взял.

— Не клевета ли?

— Вряд ли, разве в малом. Тут вот про пять аршин холста еще, прочая неважность…

— Не вразумить ли его?

— Государь, коли и далее дозволено будет жалобы подавать, несчетное множество таких будет. Не жестокосердие помещиков виной. Денег ведь землевладельцу, кроме как с крестьян, взять негде, а оберет их вовсе — остается только имение заложить. Ущерб государству двоякий: сословие дворянское скудеет, а иной опоры трону нет, и доход от пошлин малый. Мы за рубеж продаем железо, хлеб, пеньку, деготь, лес строевой; прочего — малость. Товары эти, кроме железа, идут из. поместий, скудеют помещики — меньше вывоз, меньше денег, купить иноземных продуктов не на что. Ввозная, вывозная пошлина, обе падают…

Говорил Александр Андреевич еще многое, всякая мысль выходила верной, но слушать — не хотелось. И Павел кивал, переспрашивал иногда, выхватывал из потока слов нечто, показавшееся примечательным, дожидаясь, покуда Безбородко кончит. Прерывать не хотелось; скольким обязан этому человеку, император не забывал, но и принимать слышимое за истину не собирался. Что глупого много сделано в предшествующее царствование — и так известно, но ведь и Безбородко к тому причастен! Не Остерман, в самом деле, вершил судьбы России, и у матушки руки не до всего доходили. Что теперь мелочи перебирать, если можно изменить все круто?

Он ждал, что проект у Александра Андреевича будет такой же длинный, неясный, и не сразу понял, уставившись на замолчавшего вице-канцлера, что проекта нет вовсе. Пряча усмешку, поблагодарил, отпустил благосклонно и, едва затворилась дверь, шагнул, к зеркалу.

А четверть часа спустя приехал Баженов, и Павел, встретив его на пороге, схватил за плечи, повел к столу, где, с торца, заранее разложены были чертежи.

— Работа прекрасная. Только — теперь строить станем не в Гатчине, в Петербурге. Я жил бы на Каменном острове, в доме, что ты для меня построил, да дворцу там быть нельзя. Есть место. Ты говорил как-то, великое строение всегда немного чудо. Позавчера солдату, на карауле стоявшему у Летнего дворца, было знамение архистратига Михаила. Случайности быть не может. Василий Иванович, замку стоять там!