Джасмин бросила на Томаса умоляющий взгляд. Он хрипло произнес ее имя и протянул руку, как если бы хотел дотронуться до нее.
Графиня повернулась к сыну:
– Мы не хотим видеть у себя в доме таких как она. Эта девица – неотесанная грубиянка, обманом проникшая туда, где ей не место, и оставившая тебя в дураках, Томас.
Джасмин вздрогнула. Нужно уходить, пока это отвратительное представление не зашло слишком далеко. Она не найдет здесь сторонников. Даже в лице Томаса. Каждый в этой семье был мечом, терзающим ее плоть. Все эти люди умели лишь наносить удары – и весьма болезненные.
По толпе прокатился гул, и Джасмин услышала свое имя, произносимое язвительным тоном. Она огляделась по сторонам и заметила устремленные на нее презрительные взгляды. Пусть леди Кларедон глупа, но она вновь одержала победу.
В горле Джасмин встал ком. Она судорожно сглотнула его и закусила губу так отчаянно, что тотчас же ощутила на языке солоноватый привкус крови. Гордо вскинув голову, девушка подхватила разорванный лиф платья и удалилась прочь, ступая величественно, точно особа королевских кровей. Она и есть арабская принцесса, как в «Тысяче и одной ночи», и пусть эти павлины с восхищением взирают ей вслед.
Джасмин держала голову так высоко и гордо, что не заметила подло подставленной подножки. Она споткнулась и едва не упала. За спиной Томас выкрикнул ее имя, но его голос потонул в злом смехе.
«Не позволяй им увидеть твоих слез». Джасмин вспомнила слова дяди Грэма. Он говорил, что достоинство нужно сохранять всегда, даже если другие пытаются тебя его лишить. Джасмин сама не помнила, как вышла из особняка. Оказавшись на улице, она свернула в сторону дома.
Убедившись, что ее никто не видит, Джасмин пустилась бежать мимо ряда богатых домов, в которых обитали богатые и титулованные представители высшего света. Добравшись до своего дома, Джасмин толкнула тяжелую дубовую дверь. Напугав заспанного лакея, не ожидавшего увидеть ее в столь поздний час, девушка бросилась вверх по лестнице. Благодарение Богу, все домочадцы спали, и никто не увидел ее позора.
Оказавшись в своей комнате, Джасмин рванула ленточки, удерживающие платье на плечах, и оно с тихим шелестом упало к ее ногам. Джасмин рывком сдернула с головы золотистую сетку. Шпильки, удерживающие прическу, градом посыпались на пол.
Одетая лишь в корсет и сорочку, девушка вошла в уборную, примыкавшую к спальне, и посмотрелась в зеркало. По плечам рассыпались ненавистные черные как смоль локоны. На мраморном столике стоял таз с водой, в которой плавали ломтики лимона. Взяв один, Джасмин принялась тереть им левую руку. Струясь по коже, сок стекал в таз.
– Ну же, ну, – умоляла Джасмин. – Ну, пожалуйста, на этот раз должно получиться. Пусть я буду такой же белокожей, как они.
Ломтик наконец выпал из онемевших пальцев Джасмин. В воздухе витал аромат лимона, а руку покрывала его сочная мякоть. Растертая кожа на запястье горела огнем. Джасмин сполоснула руку в тазу, насухо вытерла ее и подняла полотенце. Никакого результата. Ее кожа осталась такой же темной, как и, прежде. Не персиковой, как изнеженная английская роза, а коричневой, как ореховая скорлупа.
Джасмин подняла затуманенный слезами взор и посмотрела в зеркало. Девушка зло отерла кулаком струящиеся по щекам слезы. «Не буду плакать», – говорила она себе, Но все равно плакала.
Томасу стоило большого труда унять свой гнев, когда все вокруг смеялись над Джасмин.
– Вот так представление. Ты специально нанял ее развлекать гостей, Томми? – покатываясь от смеха, спросил его лучший друг Оукли.
– Замолчи. Вы все замолчите! – рявкнул Томас. Он крепко схватил мать за локоть и, окинув гневным взглядом разинувших рты гостей, повел ее прочь. Он повернулся к графине и сдернул с лица повязку, закрывавшую глаз.
Самодовольство, написанное на лице леди Кларедон тут же уступило место столь знакомому выражению муки. Гнев Томаса наконец выплеснулся наружу:
– Черт возьми, мама! Ты вела себя глупо и невероятно жестоко.
– Томас, прошу тебя, не устраивай сцен.
– Ты ее уже устроила. Ты, твердившая мне о том, как нужно уметь вести себя в обществе. Жаль, что ты не следуешь своему же собственному совету.
Голубые глаза леди Кларедон расширились от удивления.
– Господи, Томас, я ведь не отказываюсь от своих слов. Но они относятся лишь к тем, кто равен тебе по положению. Мисс Тристан нам не ровня. Она египтянка.
– Джасмин – племянница герцога Колдуэлла, того самого человека, с которым я веду дела. А ты вела себя, как жена лондонского трубочиста, – гневно бросил Томас.
– По крайней мере, жена трубочиста – англичанка.
– Ты хочешь подвергнуть ее остракизму лишь из-за ее происхождения? А как насчет ее семьи? Пора перестать их игнорировать.
– Я ничего не имею против семьи виконта Арндейла, – возразила леди Кларедон. – Его родной семьи.
Родной семьи. Но это не относилось к Джасмин, которую лорд Арндейл удочерил. Виконт объявил девушку своей дочерью, но в обществе его не поняли. Джасмин, с ее бросающейся в глаза необычной внешностью, темной кожей и раскосыми карими глазами, не имела ничего общего со светлокожим голубоглазым виконтом.
Леди Кларедон продолжала:
– Я даже пригласила дочь виконта Арндейла Лидию на день рождения Хоуп на следующей неделе. Так что видишь, Томас, я готова принять его детей в свой круг. Лидия – милая девочка. И очень похожа на отца.
– На своего отца-англичанина.
– Да, конечно. Бедняжке пришлось бы ох как непросто, родись она похожей на мать. – Графиня презрительно фыркнула. – Эту египтянку. Благодарение Богу, она редко выходит из дома.
Томас принялся расхаживать взад и вперед по террасе, словно она была палубой корабля. Только этот корабль никуда не плыл, а дрейфовал в до боли знакомых водах. Сколько раз его отец и мать разглагольствовали подобным образом?
Только сегодня он был слишком разгневан и посему бросился в атаку:
– Да, Джасмин не приглашали, но ты вела себя по отношению к ней ужасно. В то время как она заслуживает уважения.
Графиня фыркнула.
– Я уважаю тех, кто заслуживает моего уважения. Египтяне стоят гораздо ниже нас по интеллекту. Я не говорю уже о моральных аспектах. Эта девушка безнравственна, Томас. Вспомни, как я поступилась своими принципами и пригласила ее к тебе на день рождения. Она рассказывала об отвратительных египетских танцах и даже совершала непристойные телодвижения, называя это «танцем живота»! Это было ужасно! Помяни мое слово, Томас: она еще совершит преступление. Это у язычников в крови. Все они хитрые дьяволы. Дикие и необузданные, как тот конь, что сбросил твоего брата. О, мой бедный Найджел, ты покинул нас навсегда. А все эта проклятая арабская кобыла!