Однако вышедший из гостиной сэр Поттер твердо стоял на своем. Он посмотрел на своего соперника с язвительной усмешкой:
– Начали подстригать свои усы, Бромборо?
– Разумеется, я и не думал подстригать свои усы, – сурово ответил лорд Бромборо. Только слепой не увидел бы, что между этими двумя существует непримиримая вражда. – Какого дьявола я стал бы подстригать усы? С чего вы взяли, что я подстригал свои усы?
– Мне показалось, что их поубавилось, – сказал сэр Поттер. – На мой взгляд, они стали совсем маленькими. Возможно, до них добралась моль.
Лорд Бромборо содрогнулся от этого вульгарного оскорбления, но аристократическое воспитание не позволило ему дать сокрушительный ответ, который уже рвался с его губ. Ведь он – хозяин дома! Страшным усилием воли сдержав свой порыв, он перевел разговор на ранние сорта турнепса, и, пока он вещал о них с большим воодушевлением, по лестнице сбежал молодой человек с волосами цвета сливочного масла.
– Встряхнись, Эдвин, – нетерпеливо сказала Мюриэль. – Почему ты заставляешь нас всех ждать?
– Ах, извините! – сказал молодой человек.
– Да, извиниться тебе не мешает. Ну, раз уж ты здесь, я хочу познакомить тебя с мистером Муллинером. Он приехал написать папашин портрет. Мистер Муллинер… мистер Эдвин Поттер, мой жених.
– Кушать подано, – доложил Фиппс, дворецкий.
Воспоследовавший обед мой племянник Брансипет провел будто в трансе. Он апатично ковырял подаваемые ему кушанья и так мало участвовал в застольной беседе, что сторонний наблюдатель мог бы принять его за глухонемого на строгой диете. И у нас нет морального права осуждать его за это – он ведь получил тяжелейший удар. Ничто не способно так потрясти пылкого влюбленного и лишить его самообладания, как внезапное заявление из уст любимой, что она помолвлена с кем-то еще, и слова Мюриэль вызвали у него такое ощущение, будто армейский мул увесисто лягнул его в живот. К острейшим душевным мукам добавилось и глубочайшее недоумение.
Ведь этот Эдвин Поттер совсем не был вторым Кларком Гейблом или еще кем-то вторым. Как пристально ни изучал его Брансипет, ему не удалось обнаружить в нем ни единого из тех качеств, которые покоряют девичьи сердца. Заурядное, не омраченное мыслью лицо, изуродованное моноклем, а сам – явно чистейшей воды непроходимый болван. Брансипет ничего не понимал. Он принял решение при первом удобном случае отвести Мюриэль в сторонку и учинить допрос.
Случай представился только на следующий день перед вторым завтраком. Утро Брансипет посвятил предварительным наброскам ее отца. Завершив эти труды, он вышел в сад и увидел, что Мюриэль покачивается в гамаке, подвешенном между двумя деревьями у края обширной лужайки.
Быстрыми нервическими шагами он направился прямо к ней. Он ощущал себя истомленным и сердитым. Первое впечатление, произведенное на него лордом Бромборо, его не обмануло. Работа над портретом, убедился он, окажется, как он и предполагал, суровым испытанием его мужества и силы. Изучая лицо лорда Бромборо, художник почти не находил за что уцепиться. Казалось, его пригласили писать портрет человека, который по каким-то своим соображениям прячется за стогом сена.
Все эти чувства придали едкость голосу Брансипета. И предварительное «эй!» он произнес на повышенных тонах.
Мюриэль приподнялась и села.
– А, приветик! – сказала она.
– А, приветик тебе, да еще с довеском! – отпарировал Брансипет. – И довольно с меня «а, приветиков!». Я требую объяснения.
– И чего же ты недопонимаешь?
– Вашей помолвки!
– А, этого?
– Да, этого. Приятный сюрпризик, чтобы оглоушить человека, не правда ли? Теплее способа сказать: «Добро пожаловать в Рамплинг-Холл» и не придумаешь. – Брансипет подавился. – Приезжаю сюда, думаю, что вы меня любите…
– И люблю.
– Что-о?
– Безумно. Беззаветно.
– Так какого черта я узнаю, что ты помолвлена с этим прыщом Поттером?
Мюриэль вздохнула:
– Старая-старая история.
– Какая старая-старая история?
– Да эта. Все очень просто, если ты попробуешь понять. Не думаю, чтобы какая-нибудь девушка обожала кого-нибудь жарче, чем я обожаю тебя, Брансипет, но папаша на полной мели… Ты же знаешь, каково теперь быть землевладельцем. Между нами говоря, раз уж мы коснулись этой темы, я бы на твоем месте поставила вопрос об авансе за этот портрет…
Брансипет понял все.
– А этот Поттер гнусно богат?
– Купается в золоте. Сэр Престон – это же «Поттеровские Пиршественные Приправы».
Наступило молчание.
– Хм, – сказал Брансипет.
– Вот именно, хм. Теперь ты понял. Ах, Брансипет, – произнесла она дрожащим голосом, – почему у тебя нет денег? Будь у тебя хотя бы жалкие крохи – не больше, чем необходимо для квартирки в Мейфэр и летнего домика где-нибудь за городом, да парочки приличных машин, ну, и виллы на юге Франции, и ручейка с форелью, я бы всем рискнула во имя любви. Но при таком положении вещей…
Вновь наступило молчание.
– Знаешь что! – сказала Мюриэль. – Тебе просто надо придумать какое-нибудь симпатичное животное для кино. Вот где деньги! Посмотри на Уолта Диснея.
Брансипет даже вздрогнул. Казалось, она прочла его мысли. Как все молодые художники в наши дни, он давно лелеял честолюбивую мечту сотворить совсем новую ту или иную забавную тварь для кино. Он пламенно жаждал, как пламенно жаждал бы и Веласкес, живи он в наши дни, придумать еще одного Микки-Мауса, а затем бросить работу, опочить на лаврах и созерцать, как деньги льются водопадом…
– Это не так легко, – сказал он скорбно.
– А ты пробовал?
– Конечно, пробовал. Год за годом я следовал за блуждающим огоньком надежды. Мне казалось, что я добился своего с Курочкой Кэрри и Бандикутом Бенди, но никто даже не взглянул на них. Теперь я понимаю, что в них не было жизни, вдохновения. Я ведь из тех, кто нуждается в прямом вдохновении.
– Неужели папаша не навел тебя на мысль?
Брансипет покачал головой:
– Нет. Я изучил твоего отца, выискивая хотя бы намек…
– Морж Морис?
– Нет. Лорд Бромборо действительно похож на моржа, но, к несчастью, не на смешного моржа. Его усы скорее величественны, чем забавны. У смотрящего они вызывают робкое благоговение, которое испытываешь, созерцая пирамиды. Ощущаешь стоящий за ними колоссальный труд. Думаю, понадобилась целая жизнь, чтобы сотворить такой каскад.
– Вовсе нет. Несколько лет назад у папаши усов вообще не было. Он приступил к культивированию их, только когда сэр Престон начал отращивать свои и демонстрировать их в присутствии отца на заседаниях окружного совета. Но почему, – страстно вопросила девушка, – мы тратим время на разговоры об усах? Поцелуй меня, Брансипет. Нам как раз хватит времени до второго завтрака.
Брансипет выполнил ее требование, и инцидент был исчерпан.
Я не намерен (возобновил свой рассказ мистер Муллинер, который прервал его на этом месте, чтобы попросить мисс Постлетуэйт, нашу компетентную буфетчицу, подать ему еще стаканчик горячего виски с лимоном) долго останавливаться на душевной агонии, которую пришлось пережить моему племяннику Брансипету в дни, последовавшие за этим мучительным разговором. Зрелище артистичной души художника, растянутой на дыбе, всегда очень неприятно. Достаточно сказать, что каждый проходивший день оставлял после себя еще более глубокое отчаяние.
Он тоскливо размышлял о своей разбитой любви и пытался писать портрет лорда Бромборо, а его нервы терзала нескончаемая пикировка между лордом Бромборо и сэром Престоном Поттером, не говоря уж о созерцании Эдвина Поттера, который с блеянием бродил вокруг Мюриэль, и тщетных стараниях придумать смешное животное для кино. Так можно ли удивляться, что его здоровый цвет лица начал переходить в землистую бледность и что в его глазах появился затравленный взгляд. Еще до конца недели при виде Брансипета сердце всякого добросердечного человека преисполнилось бы жалости.